Моя свеча, бросая тусклый свет
в твой новый мир осветит бездорожье.
А тень моя, перекрывая след,
там, за спиной, уходит в царство Божье.
И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч
— везде живой огонь тебя окликнет.
Чем дальше ты уйдешь — тем дальше луч,
тем дальше луч и тень твоя проникнет
Пусть далека, пусть даже не видна,
пусть изменив — назло стихам-приметам, —
но будешь ты всегда озарена
пусть слабым, но неповторимым светом
Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный сон
огонь предпочитает запустенью.
Но новый мир твой будет потрясен
лицом во тьме и лучезарной тенью.
до 1 мая 1965
Играл скрипач в осеннем сквере, я тихо слушал и стоял.
Я был один — по крайней мере, я никого не замечал.
Я плакал, и дрожали руки, с пространством переплетены.
И пусть я знал, что лгали звуки, но я боялся тишины.
Ирина Емельянова, дочь Ольги Ивинской, вспоминала о том, как Борис Пастернак страдал от травли, организованной после публикации за границей “Доктора Живаго”.
«Одна сцена, разыгравшаяся вечером в переделкинской конторе, до сих пор не идёт у меня из головы. Режим дня был для Бориса Леонидовича почти ритуалом. И по этому ритуалу полагалось перед сном, часов в девять, звонить из переделкинской конторы в город. Заранее составлялся список обзваниваемых, рядом с именем указывалась цель звонка — устные ответы на письма, распоряжения по поводу романа и т.д. Но он был уже «вне закона», обвиняемым, приговор которому ещё не произнесён, но ожидается с часу на час, и неизвестно ещё, каков он будет. Поэтому эти вечерние звонки стали для Бориса Леонидовича мучением — он боялся услышать грубость, ожидая её даже от так называемых друзей, и, сознавая, что это мучительно для него, — всё-таки звонил.
Помню, мы с мамой проводили его до крыльца конторы, он вошёл в обычно пустовавшее вечером помещение с листком бумаги, на котором были записаны телефоны. Дверь в контору осталась полуоткрытой. Мы ждали его и о чём-то переговаривались, как вдруг услышали громкий плач, почти рыдания. Вбежав в контору, увидели, что Борис Леонидович не может из-за прорвавшихся рыданий продолжать разговор по телефону. Так и не справившись с собой, он положил трубку.
Оказалось, он звонил Лиле Брик, и та, как только услышала его голос, отозвалась так взволнованно и внезапно, как будто всё время ждала его звонка: «Боря, дорогой мой, что же это происходит?»
И понятно, что он, выдерживавший грязные оскорбления, на это встревоженное сочувствие не мог не отозваться слезами».
Что: лето промчалось, привыкнуть пока тяжело.
Спасибо и солнышку, что светит прямо в окно.
Но: плюс четырнадцать, надо к тому привыкать.
Вновь прогулялись, пока есть возможность гулять.
Утром нажарила сырников, быстренько съели.
Гроза по дороге, в магазины зайти мы успели.
На "нервенной почве" сластей я себе поднабрала.
Три суфгании, халву, да ещё шоколадину взяла.
Халва мне надолго, недели на две по кусочку.
Суфгании поделим: мне две, одна же, сыночку.
Когда сын уедет, что б дома не скучно мне было,
Налью чай с лимоном, вторую и съем, так решила.
Друзья, не подумайте тут, что я жадная очень.
Не любит сын суфганию, это так, между прочим.
Со сладостью, нынче опять, зазря перебрала...
Увидела суфганию... Она в миг притягивать стала.
Уже потемнело слегка, дождь вечером пообещали.
Перебоев с электрикой ждём, и об этом писали.
Косой если, ливень пройдёт, зальёт кухню снова.
О хорошем мне лучше думать, и не будет плохого.
