1 сентября отмечается День знаний. Миллионы школьников и студентов открывают двери учебных заведений для путешествия в мир Знания.

ЛЕВ МОЗДАЛЕВСКИЙ "ПРИГЛАШЕНИЕ В ШКОЛУ"
Дети! В школу собирайтесь,
Петушок пропел давно!
Попроворней одевайтесь -
Смотрит солнышко в окно!
Человек, и зверь, и пташка -
Все берутся за дела;
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.
Ясно поле, весел луг,
Лес проснулся и шумит,
Дятел носом тук да тук!
Звонко иволга кричит.
Рыбаки уж тянут сети,
На лугу коса звенит...
Помолясь, за книгу, дети!
Бог лениться не велит!
1864 г.

Лев Николаевич Модзалевский (1837-1896).
Впервые опубликовано в 1864 году в учебнике «Родное слово» выдающегося русского педагога К. Д. Ушинского
 

В День начала учебного  года  предлагаю ознакомиться с воспоминаниями Ольги Сергеевны Лодыженской об учёбе в Московском дворянском институте для девиц у  Красных ворот. 

Для справки

Московский дворянский институт для девиц благородного звания имени императора Александра III в память императрицы Екатерины II, который находился в Запасном дворце у Красных ворот в Москве. Это закрытое женское учебное заведение Российской империи существовало с 1890 по 1918 год и входило в ведомство учреждений императрицы Марии.

Лодыженская, О. С. Ровесницы трудного века : страницы семейной хроники / Ольга Ладыженская. - Москва : Никея : Встреча, 2017. - 765 с. - (Семейный архив).

Ольга Сергеевна Лодыженская (1899–1984), или Леля, как называли ее домашние – дочь можайского судебного следователя и выпускницы московского института благородных девиц. Отец умер от туберкулеза, когда Леле было три года, а ее сестре Таше, второму главному действующему лицу воспоминаний, не исполнилось и года, и мать с двумя дочерьми оказалась предоставлена сама себе и милости родственников. Семья отца – богатые пензенские помещики Лодыженские, зимой жившие большим домом в Москве, семья матери – обедневшие дворяне Дурново (брат Лелиного деда – выдающийся лингвист Николай Дурново, арестованный по «делу славистов» и расстрелянный в 1937 г.

Экзамен в институт 
 

И вот наконец я, наряженная в белое пикейное платье с голубым
шелковым поясом, завязанным сзади бантом, и с голубой лентой в
распущенных волосах, отправляюсь с мамой на экзамен. Какое унылое и
огромное здание этот институт у Красных ворот! Оно выходит и на
Садовую и занимает большую часть Басманной.

Нам открывает дверь
швейцар в ливрее с галунами и длинными бакенбардами. Мы раздеваемся
и поднимаемся по широкой мраморной желтой лестнице на второй этаж.
Вот громадная двухэтажная зала, в старину она называлась «двухсветной».
Родители остаются в коридоре. Я никогда бы не догадалась, что это
коридор, думала, что это большая комната, если бы сухонькая маленькая
женщина в темно-синем платье не сказала властным голосом:
– Родители, останьтесь в коридоре, а дети идите за мной в залу.
Нас рассаживают за столы. Рядом со мной оказывается очень милая
девочка, у нее большие синие глаза и короткие, распущенные по плечам
волосы. Она их все время приглаживает и дружелюбно поглядывает на
меня. Мы начинаем знакомиться, ее зовут Тиной Жардецкой, она тоже
поступает в седьмой класс. В институте счет наоборот: самый старший –
первый класс, а самый младший – седьмой. А приготовительный – до
седьмого. Начинаются экзамены. Я еле-еле натягиваю на семерки, только
чтение хорошо. Да, отметки в институте 12-балльные, семь –
удовлетворительно, а шесть – плохо. Когда я писала диктант, как всегда,
испачкала все пальцы чернилами. Ко мне подошла высокая молодая дама,
тоже в синем платье: «Ты что же пальцы о чулки вытираешь? Пойдем со
мной, вымоешь руки». И она повела меня из залы по широченному
коридору. В конце коридора – окно во всю стену, а по бокам – двери в
классы. Во всех классах шли занятия. Только в последнем классе направо,
видно, учительницы не было и девочки толпились около двери, чуть
приоткрывая ее. Они с любопытством разглядывали меня, а я – их, но
разглядеть мне их не пришлось. Моя спутница строго прикрикнула на них,
и они скрылись за дверью. Одеты они, мне показалось, очень странно:
юбки до полу. В конце коридора мы свернули налево, в маленький
коридорчик. Там была раковина, и сердитая дама сама принялась отмывать
мне руки, что-то приговаривая о моей беспомощности. Когда мы
вернулись, девочки выходили из залы к своим родителям.
– Ну, хорошо хоть, без переэкзаменовок, – сказала мама.



Дома няня и Таша с интересом слушали мой рассказ об институте. А
когда я начала делиться своими впечатлениями с Дуней, она сделала
совершенно неожиданный для меня вывод:
– Счастливая ты, Леля, учиться будешь, как интересно! Мне четвертый
класс не хотят дать закончить, а ты в институт поедешь!
– Да провались он, этот институт! – возмутилась я. – Небось не то
запела бы, если бы тебя заперли туда на целую зиму, среди этих злючек,
классных дам!
 – Ничего. Для того чтобы выучиться, можно и потерпеть, – твердо,

глядя мне в глаза, сказала Дуня.

Открытка из Интернета 
 

Первые дни в институте

 

30 августа Яков подал впряженную в пару лошадей коляску. Как во сне, я прощалась с Ташей и няней, как во сне, садилась с мамой в коляску. Вообще, с этого момента я почувствовала, что события разворачиваются помимо меня и мое участие в них какое-то отчужденное. Как будто я сплю и вижу все это во сне. Мы остановились опять у дедушки Сергея. 
Институт показался мне еще противнее, чем весной. А когда большая дубовая, какая-то особенно тяжелая дверь захлопнулась за мной, я почувствовала себя в тюрьме. Простилась с мамой как-то равнодушно.
Нянька повела меня по длинному коридору первого этажа. Мы прошли мимо громадной столовой, миновали лестницу и вошли в небольшую комнату, где на скамейках девочки переодевались в казенную форму. В углу стоял стол, за которым неизменно присутствовала классная дама.

Нянька подала мне ворох одежды и сказала:
– Запомните, ваш номер будет 17.
Первое, что меня поразило, – это рубашка. Она была из грубого
полотна и очень длинная. Шелкового белья тогда я еще не видела,трикотажа тоже не было еще, во всяком случае, в широкое пользование ни то ни другое еще не вошло. Белье шилось тогда из мадаполама, побогаче –
из батиста. Из такого же грубого полотна мне подали и остальные принадлежности. Затем дали белую кофточку, синюю юбку, белый фартук и красный кожаный ремень. Юбка просто изумила меня, она была такая тяжелая, что, мне кажется, больше трех юбок я бы поднять не смогла.
Материал этот назывался «камлот», и, кроме института, я нигде и никогда больше такого материала не видела.
– Тут нет чулок, – робко сказала я.
– А вот они.
Таких чулок я тоже никогда не встречала, ни до ни после института. Они были связаны из суровых желтоватых ниток. Ботинки еще ничего, я видела такие у няни, назывались они «полусапожки». Сзади и спереди ушки, за них очень удобно тянуть, когда обуваешься, а по бокам вшита
резинка, она тоже помогает, как бы растягивает ботинок. По крайней мере, хорошо, что нет ни пуговиц, ни шнурков.
Я оделась с грехом пополам. На спинке кофточки была пришита
пуговица, на нее надо было пристегивать эту тяжеленную страшилище- юбку, и она тянула тебя назад. «Вот они, Манины власяницы», –мелькнуло у меня в голове.
– Ну, готовы? – торопила нянька.
Я заметила, что девочки называют ее «нянечка». А в дверь вошла другая нянечка, собрала мое белье и платье и унесла. «Наверно, к маме», – с грустью подумала я. И нас повели в баню. Еще немного по коридору и вниз в подвал. По дороге нянечка обратилась ко мне: – Чтой-то вы чулки-то не пристегнули, они вон на ботинки спустились.
У нас резинки полагаются свои. – А я не знала, – растерялась я и невольно рванулась назад, туда, где еще должна была находиться мама. – Куда вы, туда нельзя, идите в баню, а пока вы моетесь, я схожу за вашими резинками.
В бане стоял пар. Ко мне подошла еще третья нянечка и, погладив меня по стриженой голове, сказала:
– Давайте я вас вымою, вас легко мыть.
Я забыла сказать, что мама накануне сходила со мной в
парикмахерскую и решила остричь меня наголо. «Тебе легче будет без волос, ведь в институте надо самой причесываться, а ты не умеешь». И на это я никак не реагировала. Процедура мытья кончилась быстро, зато в предбаннике я долго бегала в накинутой на плечи простыне и не могла
найти свое белье. Все кучки были совершенно одинаковые.
– Вот оно, твое белье, все развалено, не потрудилась сложить. Седьмой класс, 17-й номер – твое? – Это говорила пожилая женщина в синем платье.
– Мое, мое, – обрадовалась я.
Она подошла и стала тереть мне спину, приговаривая:
– И откуда их только, таких слюнтяек занянченных, набирают? Хорошо еще мать догадалась постричь, а то ходила бы Степкой-растрепкой. Впоследствии я узнала, что это была так называемая «пыльная дама», она была начальницей над всеми няньками и ведала баней и душем воспитанниц. Звали ее Анна Алексеевна. Когда мы оделись, она выдала нам темно-синие суконные жакеты и белые косынки на голову. Причем
велела обязательно подвязать косынки под подбородок. Вдруг открылась дверь в предбанник, и кто-то громко сказал:

–  Лодыженскую вызывают в залу на прием.
Меня в первый раз назвали по фамилии. Девочки взялись проводить меня. Мама стояла в дверях зала. Когда я подошла, на ее лице была грусть и жалость, но она ободряюще мне улыбнулась и сказала: «Тебе бы только грабли в руки». Воображаю, как смешна была моя маленькая фигура в
длинном платье со спущенными чулками… Мама отвела меня в уголок, встала на колени и пристегнула резинки к лифчику. Она перекрестила меня и сказала: – Ну, иди с Богом, я еле выпросила, чтобы тебе разрешили ко мне
прийти. Твой класс вот он, рядом с залой. Иди и не шали, – добавила она. Я вздохнула и подумала: «Какое уж тут шалить! Как бы только все это осилить».

Когда я открыла дверь в класс, меня оглушил шум. Как много народу! Классной дамы не было. По партам прыгала черноглазая девочка в очках, я слышала, ее называли Тамара Кичеева. Я подошла к ней поближе.
– Вы тоже новенькая? – спросила я.
– Во-первых, говори мне «ты», у нас весь институт на «ты», даже самым старшим мы говорим «ты», а во-вторых, я не новенькая, а старенькая, я в прошлом году училась в приготовительном, – и запрыгала
дальше.
Мне хотелось поговорить с ней еще, и я спросила:
– А как здесь кормят? – По-разному, – уж издали донесся ответ, – иногда хорошо, а иногда и гречневую кашу дают.
В этот момент ко мне подбежала та девочка, которая экзаменовалась со мной вместе.
– Леля, здравствуй, а я все тебя искала.
Я очень обрадовалась ей, но, к стыду моему, совершенно забыла ее имя и фамилию. Она не обиделась и назвалась еще раз Тиной Жардецкой. Всем разрешили выйти погулять по коридору. Мы с Тиной расхаживали под ручку. Я почувствовала, что льдинка в моем сердце начинает понемногу таять.
– Ты подумай, Тина, мы уже институтки, – гордо говорю я.
Зазвенел звонок. Мы вернулись в класс, и классная дама стала строить нас в пары, чтобы вести в столовую. Я оказалась меньше почти всех ростом, и меня поставили во второй паре. Маленькие шли впереди. Со мной рядом оказалась черненькая девочка с капризным лицом.
– Я хочу с Томой Бугайской, – сказала она классной даме.
– Слово «хочу» забудь, будешь ходить, с кем тебя поставили.

Пока мы спускались по лестнице, я почувствовала, что у меня немного кружится голова. Мы вошли в общую столовую, уставленную длинными столами. Каждый класс имел свой стол. Рассаживали тоже по росту. Но я не успела сесть на свое место, мне вдруг сделалось совсем нехорошо.
Не помню, как меня доставили в лазарет, очнулась раздетая, в кровати. Около меня суетилась востроносенькая дама в белом халате. Звали ее Евгения Петровна. Она мне дала какое-то лекарство и велела спать, чтобы завтра проснуться здоровой. Пробуждение в институте, на другой день
приезда, всегда бывало очень грустным. Но этот, самый первый, раз я вообще ничего не помнила. Проснулась в большой, очень белой и высокой
комнате. В ней стояло пять кроватей, кроме моей, все белые. Очень большое окно и дверь, тоже белая, плотно закрытая. Вспомнила вчерашний день и поняла, что я в лазарете, стало очень тоскливо и одиноко. Часов в 10 пришел врач, молодой и довольно приветливый, Владимир Григорьевич Покровский, он не нашел у меня ничего, но, для профилактики, решил подержать дня три в лазарете. Когда назначенный
им срок прошел и он последний раз осматривал и прослушивал меня, Евгения Петровна (надзирательница) спросила его:
– Так что же это все-таки с ней было?
Доктор пожал плечами и ответил:
– От избытка впечатлений организм переутомился.
– Что же ее под стеклянным колпаком, что ли, держать?
На четвертый день, после обеда, я пришла в класс. Был урок немецкого языка.

Продолжение следует.