Сегодня молчанье – великая редкость

У Пифагора – главное условие чела

Телепатия есть мысли точность

Но способность эта, жаль, мала…

Безусловно, телепатическая передача мыслей на расстоянии требует определённых навыков.

И они у человечества были в недалёком прошлом. Но в силу злоупотребления богом данных способностей, произошла ликвидация или стирание, выражаясь современным языком, файлов, ответственных за ментальные способности и сверхвозможности.  

Литературные автопортреты Пушкина

Чтобы понять, каким был в жизни Пушкин, вовсе не обязательно обращаться к воспоминаниям его современников: в целом ряде своих произведений он наделяет собственными чертами и привычками порою очень неожиданных персонажей. В «Моцарте и Сальери», например, в «Египетских ночах», силуэт Пушкина смутно, а в иных местах – совершенно отчётливо брезжит за фигурами главных героев.

В особенности – за Чарским. Как Пушкин, Чарский великодушен, отходчив, дружелюбен. Правда, в отличие от Пушкина, он праздный аристократ, вполне могущий себе позволить некоторую расслабленность в отношениях с музой. Как, кстати, и много чего другого, о чем Пушкин мог только мечтать. «Чарский…. не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший вице-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна…» Но, подобно Пушкину, «он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем».

Главное, Чарский не лишен ощущения тех божественных эманаций, носящихся в воздухе, которые называются вдохновением, и которые, будучи упорядочены в сознании автора, уже посредством его усилий выливаются в готовый поэтический продукт. И этим, конечно, еще более напоминает Пушкина.

Зато дистанции между первичным импульсом и конечным результатом лишен Импровизатор, который тоже до определенной степени может быть уподоблен и Пушкину, и герою стихотворения «Поэт», у которого ведь тоже, согласно представлениям толпы, все, что попадает в поле зрения, мгновенно становится поводом для произвольно и самым естественным образом изливающихся и льющихся стихов.

Прозаическим аналогом стихотворения «Поэт» может считаться следующий фрагмент «Египетских ночей»:

«Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратится ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? --. красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще цветы ремесла! Каковы же должны быть невзгоды? Чарский признавался, что приветствия, запросы, альбомы и мальчишки так ему надоели, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости».

Пушкина, как известно, интерес толпы к его личности очень и очень тяготил и он прилагал немало усилий, чтобы общество воспринимало его в первую очередь не как поэта. И, несомненно, Чарский в этом смысле максимально приближен к Пушкину и вполне может восприниматься в качестве его автопортрета.

«Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов и предпочитал им светских людей, даже самых пустых. Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостию и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург... Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках. Трудно поверить, до каких мелочей мог доходить человек, одаренный, впрочем, талантом и душою. Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни. Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое».

Однозначно к Пушкину относятся и дальнейшие строки:

«Однако ж он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новенького?»

Черты Пушкина угадываются и в