25 июля — день памяти великого российского поэта, барда и актёра Владимира Семеновича Высоцкого.
Ох, и не любили в брежневские времена острые углы, где можно, старались обходить их! Всё было какое-то противненько-округлое, такое, за что и рукой, и мыслью ухватиться трудно. В парткомах сидели разного рода и ранга партийные функционеры в аккуратных и невыразительных костюмах тёмных тонов и с невыразительными лицами.
Правда, в заветных барах у них прятались бутылки дорогих западных напитков, вроде коньяка "Наполеон", но всё это извлекалось тайно, из-под полы, так, чтобы опять-таки соблюсти свою "округлую" мораль, не позволяющую демонстрировать столь явное пристрастие не к здоровой отечественной социалистической водке, а к зелью загнивающего капитализма.
И ещё одно позволяла себе официальная парткомовская Россия: послушать дома, когда рядом нет всегда готовых к услугам друзей-стукачей, актёра Высоцкого. Врубить магнитофон (может, такой же, как и коньяк, оттуда, из-за бугра, а то и из самой Японии!) не на полную, конечно, громкость, и побалдеть под какое-нибудь "В далёком созвездии Тау-Кита".
И вот на такую осторожную страну, которая, впрочем, успела уже завязнуть в Афганской войне, обрушилось разноцветное цунами. И называлось это цунами "Олимпийскими играми в Москве"! Олимпиада! Сколько раз мы смотрели по телеящику, как где-то там, ох, как далеко, бегают, прыгают и плавают спортсмены, и вдруг такое у нас дома. Честь! Да ещё и ответственность огромная!
И засуетилась парткомовская Россия, начала по своей хорошей привычке траву зелёную красить, чтоб та ещё зеленей была. И не только трава на улицах, но и трава в душах наших, в сердцах. А то оптимизма видно не будет, а разве без оптимизма советскому человеку жить можно?
И, конечно, в первую очередь красильщики травы взялись за дело в столице нашей Родины – Москве. Прежде всего, траву сорную повыдирали. Это значит, что выкинули из Москвы всех немосковских, а заодно и московских, что не шибко округло себя вели. Отправили их загорать за 101-й километр. Всё тихо, всё чин по чину. Раз-два, и в электричках московской подземки народу стало мало. Едешь и свободно так вокруг, хоть песни во всю глотку пой.
И вот когда вся наша советская действительность заблестела, засверкала, совсем округлой стала, случилась беда. 25 июля 1980 года умер тот самый актёр Высоцкий, которого так любили слушать у себя дома, за семью замками аккуратные брежневские люди.
А пришли эти люди в смятение величайшее. Надо же такому случиться среди бела олимпийского дня! Понятно, что полетели сразу циркуляры разные о том, чтобы актёра таганского и певца крамольного хоронили тихо. Как можно тише! Было уже нечто вроде этого на Руси. Когда Пушкин Александр Сергеевич Богу душу отдал. Тогда император Николай Второй, которого Николаем Палкиным в народе нарекли, приказал поэта хоронить тихо.
Тогда прошло. Отвезли Пушкина в метель на кладбище и впрямь тихо. А на сей раз осечка вышла. Во-первых, июль на дворе, а во-вторых, народ-то московский при всей тихости и округлости людей брежневских, громким был. Сначала шептаться начал о том, что Высоцкий умер, потом шёпот каждого в общий громкий шёпот перешёл, а потом из шёпота общего ропот громкий родился.
На театре Таганском, над входом главным портрет покойного Высоцкого повесили, да ещё и с надписью вызывающей. И написано там было так: "Не “заслуженному”, не “народному”, но истинно Народному артисту!"
[показать]
[показать]
[показать]
И народ к театру всё валил и валил, наплевав на все олимпийские достижения и рекорды. Это было братство людей, союз свободных индивидуальностей, вольных душ, который язык не поворачивался назвать толпой.
И все они тесно жались к стенам дома, где так часто выступал человек, чьи удивительные песни страстно вобрали в себя то, о чём они думали и говорили на своих знаменитых советских кухнях, где парткомовская Россия была не властна.
В этот день я провожал свою маму и бабушку к родственникам в Рязань. Просто им захотелось уехать подальше от Олимпиады, отдохнуть от официозного шума и гама, пожить среди простых людей, почти деревенских, какими и были наши рязанские родственники. Я посадил их на электричку на станции "Ждановская", так тогда называлось "Выхино". В отличие от вагонов московского метро, заметно похудевших в результате предолимпийской чистки, вагоны подмосковных и ещё более дальних электричек были битком набиты.
Это было каким-то неосознанным вызовом Москве, где на время Олимпиады появились всякие дефицитные штучки вроде баночек "Кока-колы", жвачки и всяких там бутербродов с чёрной икрой. Люди уезжали в городки, где в бедных магазинчиках в лучшем случае продавался один сорт не лучшей колбасы, да и то достать его можно было, только отстояв очередь.
Вагон, куда я посадил своих близких, буквально гудел. И все обсуждали страшную новость о том, что умер Высоцкий. УМЕР ВЫСОЦКИЙ!!! Из-за этого вокруг было нервно. Очень нервно! Да ещё и помножалось на тесноту. Вагон напоминал один сплошной нерв, оголённый, пульсирующий и испытывающий страшную боль.
Люди раздражённо переругивались друг с другом из-за любого пустяка. Парень, сидевший рядом с моей бабушкой вдруг начал к ней цепляться, кричать, что она его слишком уж утрамбовала! Я в свою очередь начал переругиваться с ним. И наконец, выпалил: "Если вы не прекратите эту брань, то я вас выведу отсюда за недостойное поведение во время проведения Олимпийских игр!"
Парень сразу же обмяк, съёжился. Мой блеф удался. Ведь столица кишела людьми с удостоверениями магической силы, на которых было выведено три буквы, но зато каких: "КГБ"! Вдруг я один из… Посидев минуту, парень стремительно встал и исчез от греха подальше. Но не исчезала, да и не могла исчезнуть эта нервность, постепенно становящаяся скорбью.
Я выскочил из поезда, забыв помахать своим рукой, и снова погрузился в олимпийскую действительность столицы. Город дышал жарой, но от неё веяло могильным холодом Великой Утраты.
Дома раздался телефонный звонок. Это звонил мой знакомый актёр из Казахстана Витя Сахаров, обычно игравший там, у себя в театре Паука из "Мухи-цокотухи" Корнея Чуковского. Он недавно женился на москвичке, а потому обзавёлся московской пропиской. "Не трогайте меня, я римский гражданин!" Витя сообщил мне плачущим голосом: "Марина Влади в Москву приехала. И на похоронах будет. А ты пойдёшь?"
Нет, я не пошёл на похороны Высоцкого. Потому что мне трудно видеть так много людей, пусть даже и людей хороших, интеллигентных, внутренне свободных. Поэт всегда одинок, перстень одиночества вручается ему, как знак долгого и мучительного пути к Свету. К тому самому Свету, в который уже ступил Владимир Высоцкий.
Да, я не пошёл на похороны. Зато ночью погрузился в мир, где Высоцкий уже становился своим человеком. Мне показалось, что моя душа слилась с его душой, и я почувствовал то, что чувствует сейчас он.
Много позже об этом миге я написал стихотворение:
Шумели краски инобытия.
И в грёзе был небесным бардом я.
Бесплотным. И с бесплотною гитарой.
Казалась жизнь земная Божьей карой.
А здесь повсюду бабочки летали
С размахом красок, принятых в астрале.
И собирали пчёлы мёд астральный,
Густевший сразу в баночке хрустальной.
Царица пчёл её мне подарила.
И в час, когда неведомая сила
Меня опять на землю притянула,
Я сел на край расшатанного стула
И, баночку открыв, взял ложкой мёд.
И ощутил, как прочен неба свод,
Как прочен мир, в котором был я бардом.
И звуки песен закрутились рядом,
Тех песен, что я в грёзе сочинил.
Но я не запомнил тех песен, потому что они принадлежали не мне, а Высоцкому. Оно просто "одолжил" мне на миг своё сознание. Но это погружение в грёзу, подаренное мне Великим Бардом, оставило свой след на всю мою жизнь. Потрясающее чувство свободы, свободы земной, так легко и гармонично перешедшей в Свободу Надземную!
И я ступил в новый июльский день с чувством этой свободы, подаренной мне Высоцким. И понял, что я уже не совсем такой, каким был раньше.
Леонид Володарский
http://www.c-cafe.ru/days/bio/47/vladimir.php
[580x435]
[600x500]
[447x572]
[363x272]
|
