Париж, июльская ночь 1810 года. Во дворце австрийского посла бушует пожар, гости в панике бегут к выходам, толкаются, падают. И только один человек остается в горящем зале до последнего — высокий русский в мундире, сверкающем тысячами бриллиантов.
Князь Александр Куракин галантно выводит перепуганных дам, не позволяя себе их обогнать. Толпа сбивает его с ног, топчет, золото на мундире плавится и обжигает кожу. Когда все заканчивается, француженки рыдают от восторга, а газеты подсчитывают ущерб: русский потерял драгоценностей на семьдесят тысяч франков.
Для современного человека это около сорока миллионов рублей. За один вечер. На одном костюме.
Парижане были удивлены. Этот русский носил на себе годовой бюджет целого герцогства. Но князь Куракин только пожал плечами. В его московском гардеробе висело еще полсотни подобных нарядов. Для дворянской Москвы конца XVIII века подобные траты считались обычным делом. И Куракин был далеко не самым эксцентричным из московских богачей той эпохи.
Утренний парад "бриллиантового князя"
Каждое утро в особняке на Басманной камердинер с торжественным видом подавал князю Куракину несколько пухлых альбомов. В каждом лежали образцы тканей и эскизы костюмов. Александр Борисович листал их с видом полководца, изучающего карты перед решающей битвой.
— Сегодня к Ее Величеству. Парадный выход, — бормотал князь, перебирая варианты. — Глазетовый кафтан с изумрудами? Или все-таки бархатный с алмазными пуговицами?
К каждому костюму полагались особая шпага с бриллиантовой рукоятью, перстни, табакерка, даже трость. Ошибиться было нельзя. Табакерка не от того наряда могла вывести князя из себя на целый день.
За этой утренней церемонией стояла целая индустрия роскоши. Армия портных, ювелиров, галунщиков и вышивальщиц работала только на одного человека. Правом носить бриллиантовый эполет в России обладали всего двое: сам Куракин и его приятель князь Юсупов. Остальным вельможам приходилось довольствоваться золотом.
Современники рассказывали, что на солнце на князя больно было смотреть. Когда он выходил из золоченой кареты, запряженной шестеркой, прохожие щурились и отворачивались. Бриллианты сияли на пуговицах, шпаге, перстнях, часовой цепочке. Даже петля на шляпе была усыпана камнями.
— Господи, да он же ходячая сокровищница! — шептали московские барыни.
Но самое удивительное заключалось в том, что вся эта роскошь была оплачена... императорской щедростью. Павел I так ценил эстетическое чутье своего детского друга, что осыпал его милостями как из рога изобилия. Четыре тысячи триста душ крепостных в подарок, двадцать тысяч десятин земли в Тамбовской губернии, рыбные ловли, дворцы, деньги на наряды. Получается, что российская казна содержала самого дорогого модника Европы.
Личная жизнь "бриллиантового князя" тоже поражала размахом. После кончины невесты от оспы он так и не женился, но это не помешало ему обзавестись восьмьюдесятью внебрачными детьми. Одних признал и дал дворянство, других оставил в крепостных. Так в России появились баронские роды Вревских и Сердобиных — все побочные отпрыски щеголя в бриллиантах.
После угасания князя между наследниками началась грандиозная тяжба. Оказалось, что даже при фантастических тратах на костюмы, Куракин умудрился накопить состояние, которое современники называли сказочным.
Садовод-мститель и его живая коллекция
Если Куракин сражался бриллиантами, то его современник Прокопий Демидов воевал с помощью ботаники и театральных эффектов. Внук знаменитого заводчика, он мог позволить себе любые чудачества. И позволял.
По утрам вся Москва собиралась посмотреть на выезд Демидова. Его карета, запряженная шестеркой, была настоящим цирковым представлением. Впереди бежали две крошечные калмыцкие лошадки, на которых верхом сидел форейтор-великан, а ноги его волочились по земле. В середине цуга гарцевали огромные английские тяжеловозы, а сзади трусили пони величиной с крупных собак.
— Глядите-ка, Демидов едет! — кричали уличные мальчишки, и толпа зевак валом валила за этим подвижным представлением.
Лакеи на запятках довершали картину: один дряхлый старик, другой мальчишка лет десяти. Их ливреи были сшиты наполовину из золотой парчи, наполовину из грубой дерюги. На одной ноге красовались лакированные башмаки с пряжками, на другой — лапти с онучами.
Но главной страстью Демидова был ботанический сад в его московском имении. Он переписывался с самим Линнеем, создал уникальную коллекцию из восьми тысяч видов растений. В оранжереях зрели ананасы, в теплицах цвели орхидеи, на грядках росли заморские овощи. Сад был открыт для публики, и москвичи ходили туда как в музей.
Беда пришла откуда не ждали. Великосветские дамы повадились воровать цветы и плоды. Сорвут розу, оборвут ветку с персиками, да еще и грядки потопчут каблуками. Демидов велел провести расследование и узнал имена воровок, и все оказались сплошь жены высокопоставленных чиновников и родственницы вельмож.
Обычный человек пошел бы жаловаться мужьям или написал бы прошение властям. Но Демидов придумал лучше.
Темной ночью он приказал снести с постаментов все итальянские статуи и заменить их живыми людьми. Самых выносливых крепостных вымазали белой краской с головы до ног и расставили по аллеям в позах античных богов. В темноте не различишь — мрамор или живое тело.
Когда воровки в очередной раз пробрались в сад за цветочками, их ждал сюрприз. Только дама потянулась к розе, как "статуя" неожиданно ожила:
— Барыня, нехорошо чужое воровать!
Крики, обмороки, бегство в панике. История мгновенно разлетелась по всей Москве. Народ повалил в Нескучное посмотреть на "говорящие статуи". С тех пор сад и прозвали Нескучным — скучно там точно не было.
Любопытно, что никто не наказал Демидова за такое обращение с крепостными. Видимо, барам в те времена позволялось все. А садовод-мститель только посмеивался в усы, принимая поздравления с остроумной выдумкой.
Королева Голконды и другие московские оригиналы
Впрочем, мужчины не имели монополии на странности. Анна Анненкова, прозванная за богатство "Королевой Голконды", могла дать фору любому чудаку.
В ее доме жило полтораста человек прислуги. Анна Ивановна спала только на подогретых шелковых простынях, только при свете специальных ламп, спрятанных в алебастровые вазы, и обязательно под разговоры. У ее постели круглосуточно дежурили крепостные женщины и тихонько болтали. Стоило им замолчать, и барыня мгновенно просыпалась и устраивала разнос.
Среди прислуги была одна особенно толстая женщина, единственная обязанность которой заключалась в нагревании мест для хозяйки. Сначала она садилась в карету, чтобы сиденье стало теплым, потом перебиралась в любимое кресло барыни.
Когда Анненкова собиралась сшить новое платье, она скупала понравившуюся ткань целиком, чтобы ни у кого в Москве не было такого же наряда.
— Что толку в платье, если у каждой купчихи такое же? — рассуждала она.
Но когда к ней приехала француженка Полина Гебль просить денег на побег сына-декабриста из Сибири, железная воля "Королевы Голконды" дала трещину. Анна Ивановна боялась царского гнева больше материнской любви:
— Мой сын беглец? Этому не бывать!
Денег не дала. Зато построила церковь, чтобы замолить грехи "непутевого отпрыска".
А на Покровке стоял удивительный дом, который москвичи прозвали "комодом" за причудливую архитектуру. Единственный образец барокко в стиле Растрелли, переживший пожар 1812 года. Владельцев, ими были князи Трубецкие, стали звать "Трубецкие-комод", чтобы отличать от других родственников.
В том же доме потом учились Жуковский, Станиславский, будущий химик Менделеев. Странная ирония судьбы: дворец чудака превратился в кузницу талантов.
Кто-то отливал кареты из чистого серебра, кто-то зимой засыпал сад солью и катался по ней на санях. Один барин выезжал только верхом, с огромной пенковой трубкой, а за ним тянулся поезд конюхов с заводными лошадьми под персидскими коврами. Другой назло европейской моде заставил носить очки всех слуг, лошадей и даже охотничьих собак.
Когда золотой век обернулся медным
1812 год стал роковой чертой. Пожар Москвы сжег не только дома, но и целую эпоху. Противостояние с Наполеоном опустошило дворянские кошельки, а новые времена требовали иных нравов.
Дворец "бриллиантового князя" превратился в Коммерческое училище. Особняк Демидова заняли сироты. В доме "Трубецких-комод" расположилась гимназия. Символично: дворцы чудаков стали школами для тех, кто их заменил.
К концу века потомки миллионеров разъехались по всему свету. Наследники Демидовых осели во Франции, Финляндии, Канаде. Работают учителями, инженерами, служащими. Никто из них не помнит русского языка. Правнуки "бриллиантового князя" растворились в истории.
А московские особняки, где когда-то сияли бриллианты и оживали статуи, теперь занимают научные институты и культурные центры. Может, это и к лучшему. Деньги кончились, а знания остались.
Скажите честно: если бы у вас было состояние Куракина или Демидова, на что бы вы его потратили? На бриллианты и чудачества или нашли бы способ разумнее?
