Андрей Коваль

       Разбухший пакет из-под сливок, размах вороньих крыл. Обломок арбуза на крыше сарая, эрдельтерьер, похожий сверху на паучка. Опаловый цветок на кончике сигареты, обронив резные лепестки, превращается в хрупкий сиреневый фаллос.

       Хм, свидетель. M£rtuj по-гречески — и свидетель, и мученик. Слово мученического свидетельства — marturÒlogoj, мартиролог.

       Жертва вечерняя.

       Однако мученичество и вымученность — вещи розные. Так смотри-ка лучше в окно, на пунцовые кирпичи, на фабричный двор и — слева — на избёнку с покосившимся венцом; на гиганта в будёновке, подъявшего щит и меч; на клубы приторного дыма и мокрый зимний туман; на редкий сосняк и перламутровую палитру морского заката; на пустынные сопки, где там и сям разбросаны колоссальные лиственницы, а заросли зимнего дуба ярко ржавеют на ослепительном февральском солнце; на пыльную дорогу к станции; на бесконечную равнину, усеянную круглыми каплями озёр; на стеклянную крышу библиотеки, по которой хлестал молодой ливень; на костерок, сложенный в основном из сухих трав; на крошечный заснеженный островок, окроплённый драгоценными слезами прощания — словом,

На эту бездну смрадной темноты,

Где носятся, как дым, твои черты.