Вот несколько самых ярких из многочисленного числа тезисов, фиксирующих нелицеприятный облик современного общества.
Хотя Западный мир претерпел процесс демократизации и либерализации, на самом деле атмосфера в нем становится все более подавляющей. С рождения человек сталкивается с многообразной системой рациональных предписаний, которые проникают во всю телесность человека. Жизненная спонтанность и творческая энергия человека «упаковываются» в схемы предельной рациональности, чтобы быть направленными впоследствии на эффективное исполнение своей маленькой функции в огромном механизме власти. Власть стала интересоваться народом как населением-богатством, населением-рабочей силой. Интересоваться не просто отдельными людьми, а населением с его специфическими явлениями – рождаемостью, состоянием здоровья, продолжительностью жизни, смертностью, условиями жизни. Все эти главные и второстепенные (иногда не имеющие даже косвенного отношения к эффективности рабочего процесса) моменты подлежат тщательному изучению и последующему контролю со стороны безымянной власти. В нашем обществе господствует дисциплина, технология дисциплинарной власти, основанная на военном порядке. Пусть это не универсальная система господства, а скорее куча властных микровлияний в обыденности или «официозе». Сейчас чиновники наблюдают все, что ими контролируется. Они способны выносить приговоры и наказывать тех, кто нарушает норму. Так, человека могут негативно оценить и наказать в категориях времени (за опоздание), деятельности (за невнимательность), поведения (за невежливость). Может дисциплина и позитивно действует на военных и промышленных заводах. Но дисциплина в обществе – медленная смерть последнему. Например, при вхождении дисциплины в сеть государственной полиции общество становится полем восприятия и объектом наказания. Дисциплина протискивается сквозь общество и по мере продвижения воздействует на определенные его части. Разве может быть удивительной та деталь, что тюрьмы внутренне походят на заводы, школы, казармы, больницы, которые все походят на тюрьмы? Общество стало сокрушительной и безличной силой, всегда готовой к неистовству и безумию. Люди создают мир, порабощающий их в конечном итоге и делающий их своими пленниками. Современный мир – это разрушающая мощь. Механизм огромной силы, которой человечество пока в определенной степени может коллективно управлять, но которая также грозит вырваться из-под нашего контроля. Неудержимый мир динамичен и не следует в единственном направлении.
Капиталистический строй, несмотря на свою нынешнюю оптимальность и отсутствие жизнеспособных конкурентов, движется по тупиковому пути и имеет тенденцию к саморазрушению. При настоящем капиталистическом строе в обществе видны как положительные, так и отрицательные черты, «катастрофа и прогресс одновременно». Возникновение ценных достижений и свобод сопровождается в то же время расширением в высшей степени эксплуатации и отчуждения. Современный капитализм отличается многонациональным характером и включает себя «обширную экспансию капитала в не коммерческие сферы до сей поры». Еще Франкфуртская неомарксистская школа критиковала использование технологии в современном капиталистическом обществе, приводящее к тоталитаризму. Фактически современная технология приводит к появлению новых, более эффективных и даже более «приятных» методов контроля над индивидами.
Современный мир представляет собой «железную клетку рациональных систем», из которой невозможно выбраться. Когда М. Вебер предупреждает нас о процессе рационализации, он обращает наше внимание к проблемам разочарования, вызванных последней. Один из наиболее общих тезисов М. Вебера заключается в том, что вследствие рационализации западный мир все более разочаровывается. Разочарование предполагает вытеснение «магических составляющих мышления». Вебер увидел, что история покинула околдованное прошлое по пути к разочарованному будущему – путешествие, которое постепенно лишает природный мир его магических свойств и осмысленности. По мнению Вебера, в рамках скоростного развития науки и бюрократической социальной организации разочарование все дальше будет отступать от институциональных центров нашей культуры. Доведенный до конца, данный процесс превратит жизнь в повесть, которая, безусловно, не будет означать ничего, так как смысл из нее выхолощен.
Мораль сейчас обладает гораздо меньшим значением, чем в ранних традиционных обществах. Еще Дюркгейм делал вывод, что раннее общество, главным образом, объединяли нематериальные социальные факты, в особенности строгая коллективная мораль, или «коллективная совесть». Но по причине неких сложностей «коллективная мораль» пришла в упадок и теперь другие объединяющие звенья создают зависимые отношения между людьми. Хотя возврат к веку главенства «коллективной совести»
1. Проблема Другого
Другой — это не Я, тот, кто противостоит мне, находится по ту сторону меня, моих ценностей, моего мировоззрения. И вместе с тем, Другой такой же как Я: он мыслит, чувствует.
2. Проблема универсалий
Универсалия есть идея или идеальный объект. Универсалии реальны (реализм), являются символами (номинализм) или конструкциями в сознании (концептуализм)?
3. Психофизическая проблема
Как соотносятся ментальные состояния (мысли, желания, чувства,…) и физические состояния мозга.
4. Парадокс Мура
Вопрос о соотношении физических объектов и чувственных данных: «Идет дождь, но я так не считаю», «Я человек, но феномен сознания у себя не чувствую», «Темная материя и энергия существует во Вселенной, но я ее не вижу»
5. Проблема Гетье
Является ли знанием истинное и обоснованное мнение?
6. Проблема Луиса Молина
Как соотнести между собой провидение Бога, как знания всех возможных исходов и событий, и существование свободной воли у человека.
7. Пирроновский регресс в познании
Как гарантированно получать достоверные факты из совокупности знаний, например, доступных нам через интернет, объем которых стремительно возрастает.
8. Восприятие цвета
Как человек воспринимает цвет.
9. Контрафактические высказывания
Каков критерий истины для логических конструкций: «если бы имело место событие А, то имело бы место и событие Б»
10. Материальная импликация
Истинно или ложно утверждение: Если A, то B.
11. Счастливая случайность
Проблема необходимости и случайности.
12. Проблема зла
Как же Бог допускает грех, мучения, боль и горе?
13. Дилемма Евтифрона
Выбирают ли боги добро, потому что оно благое, либо же добро - благое, потому что выбрано богами?
14. Проблема демаркации
Критерий, по которому можно было бы отделить теории, являющеся научными с точки зрения эмпирической науки, от ненаучных предположений и утверждений, метафизики, и формальных наук (логики, математики).
15. Эссенциализм в эстетике
Сущность чувства, когда оно осознается как чувство прекрасного.
1 Средство есть сообщение
«В операциональном и практическом смысле носитель информации сам по себе тоже является сообщением»
17. Что является произведением искусства?
Когда человек воспринимает некий процесс или объект как произведение искусства.
18. Искусственный интеллект
Возможно ли создание искусственного разума с феноменом сознания.
19. Сущность и статус математических объектов
Природа математических объектов в единственном целостном Мире.
Текст решения проблем философии размещен ( txt / word / webfile ) в главе 6.
В прошлой лекции мы определили, что ум имеет дело с общим и целым, или можно сказать ещё так: с миром как целым и общим. Как это может быть? В восприятии мы имеем дело с многообразием вещей и явлений, но то что мы воспринимаем ещё не есть всё, что есть. То, что мы способны в данный момент воспринимать будем называть наличным бытием или просто наличным. Гораздо больше из того, что есть на самом деле мы вопринять по разным причинам не можем, но мы, однако, догадываемся, что наличным мир не ограничивается, в нём есть ещё что-то, просто мы его не воспринимаем именно здесь и именно сейчас и тогда мы воображаем мир как всё что есть в нём или просто Всё. Воображая мы преодолеваем наличность или совершаем действие трансцендирования и в результате мы получаем возможность думать о мире как о пределе всего существующего и специальное слово, которое именует это - всё или бытие.
Примерно так же давным-давно в древности поступили наши предкии стали мыслить мир как всё существующее или бытие. когда я говрю древние, то имею ввиду людей которые жили до начала нашей эры (пока нам не нужны точниые даты) в трёх географически разных местах - вокруг Средиземного моря, на полуострове Индостан или в Китае. Для простоты будем называть их греками, индусами и китайцами. Так-вот, греки именовали бытие космосом, индусы - брахманом, китайцы - тай цзы (великий предел), но поскольку мы благодаря нашей системе образования являемся наследниками именно греческой культуры, то тоже будем называть мир древнего человека или наш мир, как если бы мы были древними людьми, космосом. Потому учение о мире будет называться космологией. Таким образом космология - это онтология древних.
Я употребил сейчас незнакомое слово - онтология. Поэтому сделаю сейчас отступление о объяснию кое-что, без чего дальше никак не обойтись. Принято выделять в философствовании основные темы: размышление о мире, человеке, знании и др. Со временем в философии стали разделять основные разделы, соответствующие основным темам. Далее мы будем иметь дело с четырмя главными из них: онтологиией, гноснологией, этикой и антропологией, хотя последние две можно и объединить пока. Онтология - это учение о бытии, гносеология - о познании, этика о том, что и как человеку делать в этом мире.
Так вот, мы начнём с онтологии и как уже было сказано, онтология древних - это космология. Что такое космос. Космос - это мир или бытие, в котором главенствует порядок. Если порядка нет, то это не космос, а хаос. Хаос -это беспорядок, бессмысленность или просто не пойми что, одним словом - это небытие. Космос - это бытие, хаос небытие. В чём естиь порядок - бытие, в чём порядка нет - небытие. этот не особо гениальный вывод важен, по крайней мере, по следующей причине: то, в чём нет порядка, понять нельзя, понять можно только то, в чём есть порядок. Об этом например прямо говорит Парменид: "Можно лишь то говорить и мыслить, что есть; Бытие ведь есть, а ничто не есть: прошу тебя это обдумать". Или Веды: "Шри-Бхагаван сказал: ... небытие не причастно бытию, бытие небытию не причастно; Граница того и другого ясна для постигшего Правду". Вы видите, что очень похоже сказано.
Теперь попробуем охарактеризовать Космос. Во-первых, мы обнаружим, что древние и мир и человека и общество понимают как Космос и особой разницы между этими явлениями не делают. Поэтому, воспользуемся для описания состава Космоса образом человека. Получиться примерно так: тело - космос или оформленная материя (в индийской традиции: пуруша и пракрити); душа - пневма (в индийской традиции - атман); голова - ум/нус (в индийской традиции - брахман). Можно и ещё детализировать (см. рисунок, который пока опубликовать не могу по техническим причинам).
Лучше всего сформулировал устройство Космоса А.Ф. Лосев: "Космос - это телесно оформленная стихия, движивая космическим умом и руководимая космическим разумом". Он сказал это о космосе древних греков, но мы, конечно с известной долей условности, можем применить эту формулу и к Космосу идусов и катайцев, хотя у последних мы найдём и особенности. Но наша задача сейчас не поиск исторической правды, а логический каркас, без которого ничего не будет понятно.
Итак, как только человек перестаёт удовлетворяться наличным и пытаеться начать понимать что к чему, первое с чем он сталкивается выходя умом за рамки наличного это бытие понимаемое как всё или как всеобщее, или как Космос.
Самый простой ответ на вопрос о том, что такое философия может звучать так: "Это всё то, чем занимаются философы". Конечно ответ слишком уклончивый и требует дополнительных пояснений. Прежде всего относительно того, кто такие философы. Имя "философ" придумал Пифогор. Так он называл прежде всего себя, указывая, что он не мудрец, а только ревнитель, стремящийся мудрости достич. Значит Пифагор не считая себя мудрым для чего-то стремился им стать. Зачем?
Для ответа на этот вопрос нам следует определить самое существенное условие, при исполнении которого мы могли бы считать человека мудрым. Это условие - способность понимать что к чему в жизни и в мире или ум. В свою очередь теперь предстоит разобраться что такое способность понимать или ум? Прежде всего принято путать умность человека с многознанием. Посредство восприятия мы способны иметь сведения о существующем или мире как совокупности всего существующего. Может показаться, что чем больше сведений у человека о мире, тем лучше он способен понимать что к чему в нём. Однако так ли это? "Многознание мудрости не научает" - говорили древние. Что они имели ввиду? Давайте проведём мысленный эксперимент. Попробуем ответить на вопрос: "Что есть то здание, в котором мы находимся?" Но сделаем это так, как будто мы лишены памяти и можем лишь воспринимать то, что находится в поле нашего восприятия. Очевидно, что мы будем перечислять то, что видим и в совокупности назовём это зданием университета, в котором учимся. Сложность в том, что люди находящиеся в другом помещении данное нами описание вряд ли узнают - у них университет будет какой-то свой. Но даже если мы соберём все сведения, полученные всеми людьми о нашем университете, то не получим какого-то единого представления, просто потому, что наши восприятия были получены из разных мест, они есть разные ракурсы, полученные из разных точек наблюдения. Мы скорее сойдём с ума окончательно и бесповоротно, чем составим что-то единое или общее. Не поможет даже начертательная геометрия, котороя учит инженера или архитектора изображать проект здания или чего-либо ещё, ведь даже на чертеже здание останется лишь трёхмерной проекцией. Зато начертательная геометрия научит нас тому, что заметили древние мудрецы - чтобы видеть что-то важное или просто как таковое, нужно "смотреть" на предмет из места, которое находится вне смотрящего, как бы со стороны или сверху. И то, что не под силу восприятию, будет под силу воображению. Таким образом, чтобы видеть нужны не только органы восприятия, но и особый орган сверхвосприятия - воображение. Однако, вообразить можно только то, что видел когда-то, а как же быть с тем, что нельзя увидеть в принципе? Ведь даже проект здания, в котором мы находимся начерченный архитектором будет лишь трёхмерной проекцией, то есть даже на чертеже мы не сможем увидеть здание полностью, со всех сторон. Вот тут мы и встречаемся с таинственны явлением ума, позволяющего охватывать всё и сразу, даже то, что непредставимо. А теперь примеры. Так один китайский мудрец из школы имён доказал своему собеседнику что белая лошадь - это не лошадь. Оцените аргумент... Философ: "Если я попрошу тебя привести из табуна белую лошадь, то ты приведёшь мне какую?". Собеседник: "Ну, вон ту белую (показывает пальцем)". "Ага"- отвечает философ, - "а если я попрошу тебя привести лошадь, то какую ты мне приведёшь?" Собеседник замешкался не зная что ответить.Обратите внимание, что слову "лошадь" действительно невозможно подобрать соответствующий предмет, ведь прийдёться искать лошадь как таковую.
Если вы обратитесь к любому учебнику философии, то среди первейших функций философии вы увидите т.н. "мировоззренческую" функцию. Обратите внимание на слово "мировоззрение", т.е. воззрение на мир в целом. Философствующий стремиться к цельному взгляду на мир.
Итак, ум позволяет нам выходить за пределы видимого и даже представимого/воображаемого. В философии это мыслительное действие стали называть латинским словом "трансцендирование", что нужно понимать просто как выход за границы и прежде всего за границы собственного опыта, ограниченного тем, что мы воспринимали, воспринимаем или могли бы воспринять, потому что воспринимать можно только то, что принципиально видимо. Без трансцендирования невозможно воспринимать общее и целое.
Но поставим следующий вопрос: "А зачем далось нам это целое или общее?" Древние греки, изобретатели философии, называли людей, неспособных или отказывающихся мыслить или "видеть умом" общее идиотами. Это слово сейчас используют иносказательно либо как бранное слово либо для обозначения диагноза умственной отсталости, а буквально оно означало отдельного или частного человека, или иначе человеко вне общества, в том смысле, что такой человек не понимал общего дела. Такой человек не способен быть гражданином, потому что не способен видеть
Полагаю, что всем, интересующимся современной философской мыслью, эта информация может быть полезна.
9 сентября в 10.45 на философском факультете МГУ состоится публичная лекция профессора Йенса Георга РАЙХА: «Человек как творец самого себя - Видение, загадка или ужасы будущего? Философские проблемы современной генетики и биологии развития».
Райх - одна из интереснейших личностей современной Германии. Известнейший специалист по молекулярной биологии, активист гражданского движения в ГДР. На первых и единственных свободных выборах в марте 1990 года был избран депутатом Народной палаты ГДР, в 1994 г. – кандидат на должность федерального президента.
Подробности и карта проезда.
LIBER SACRUM
Натэллы Сперанской
narod.ru/disk/12415225000/LIBER SACRUM.rar.html
Перефразируя Ницше: «Кто может знать действительное имя Сакрального?» Что если Дионис, сбросив с себя все маски, обратит к миру гневный лик самого Силена и, громко расхохотавшись, ответит на вопрос, который Мартин Хайдеггер поставил в самом начале своей книги «Бытие и Время», определив «сущее» через не-существование, через уничтожение «сущего», через Казнь Бытия? Что если царь Мидас – это только Мир, услышавший ответ: «Не быть вовсе»? Старая легенда, рассказывает о том, что непроизносимое Имя бога, будучи правильно произнесено, способно разрушить саму Вселенную, но она ничего не сообщает о том, что давно знал Заратустра, а разбуженные цари узнают накануне Великого Полдня: в Молчании Silentium рождается Подлинная Трагедия, где даже страдания Диониса, говорившего устами Эдипа и Прометея, лишь Post scriptum к Tragoidia/Трагедии Разрыва Духа. Сакральное называет себя по имени в тот смертоносный и ничего не щадящий миг, когда Звук самого Ничто рукою Силена вырывает сердце из груди Бытия.
СОДЕРЖАНИЕ
Ницше и Батай: Покушение на Распятого
Желаешь расправиться скальпелем критики с неугодным автором – прочитай его. Остальное сделает писательское тщеславие. «Здесь – абсурд, там – белиберда, тут – неплохой фрагмент, но его можно еще переделать, сотворив в конец отменную радикальщину, а вот – ого, неплохой абзац, запрячем родимого в глубины долговременных надежд…». А техническая подготовленность ответит за мощь гиперкритической кувалды. И так – с каждым поглощенным текстом. Сгрызаем, перевариваем, но затем внезапно изрыгаем как нечто инородное, скверно изготовленное. Но живительные частицы остаются. Правда, их пропорции относительно целостного знакового веса столь невелики, что забывается сам присутствия состоявшихся (переработанных) заимствований. Никто ни хочет избавиться от представленного забвения; зачем рядиться в компрометирующие лохмотья фиктивной «оригинальности». Наращиваем собственный знаковый потенциал, перебирая массу текстов, становящихся на выходе объектами жгучей ненависти, на подобие близкородственной. Сколько бы ни говорили о травмирующем характере семейного института и его мифологизированных комплексах фрейдисты, детерминанты двух «Э» весьма удачно расчленяют «дух» писательства. Да, античные артефакты оптимальным образом отразили то, как молодость расправляется со старостью на цикличном «ходу» в дивном мире писательских амбиций. Эти странные корреляции меж поколениями текстовиков. Вращения любви-ненависти, убийства-инцеста в тысячелетнем писательском браке. Отрекаясь от отеческих инициалов, сменяя половую принадлежность, облекая себя пестротой культурного травести, - все ради полного отвержения ненавистной наследственности. Но зачем, разве столь скудными приемами возможно стереть знаковый генотип. Наследие сотен отцов и матерей, коих готовы проклясть и низвергнуть в небытие тщеславные отпрыски за краюшку своеобразия и самобытности.
Заимствования приобретают поистине глобальное значение. Подлинно тревожит вопрос: куда деваться молодому писателю, вдохновленному успехами и славой предыдущей традиции «сильной литературы»? Оставаться в склизком невежестве, поступиться литературной совестью, заигрывая с культурной амнезией, в конце концов, на постаменте истории установить кумира «забвения». Вся классическая, «не-», «постне-» художественность исчерпана, но загвоздка не финалистских трактовках истории, а в простейшей визуализации культуры - «леденцы закончились». Кризисы творчества, отсутствие писательского дара, болезненность вдохновения – классические препятствия на пути созидания знаковых объектов миновали нас, спасовав перед глухой железобетонной стеной «до небес» - все языковые комбинации использованы. И чем больше копаешься в словесных инкарнациях, стена окружает нас, сдавливая и оставляя меньше места для отступлений и маневров. Странно, если недавно максимальная осведомленность способствовала построению эффектного разнородного произведения, придавала автору потрясающую текстуальную уверенность, то сейчас подобные знания лишь способствует «творческому кризису». Компетенция забрасывает дилеммами, проблематизирующими само событие появления нового текста. «Заимствовать»… почаще будет греметь столь непристойный в новаторских смыслах инфинитив. Здешние треволнения по поводу копирайта исключительно условного характера; чем больше давят на собственное авторство, тем более демонстрируют свою вторичность, - непререкаемая закономерность сегодняшнего времени.
PlayStation. Если Розанов в свое время, пытаясь бороться с патетикой и вычурностью «шаблонно-великой» литературы, погружался в «метафизику деталей», «философию бытовых мелочей», то сейчас, думаю, на потребительскую комфортность (конформность) текстов стоит ответствовать лавиной абсурдистского антистиля. Естественно, что и здесь движения отточены авангардистской заумью и сюрреалистически барочной темнотой. Надо торпедировать загаженным смешением сциентизма, публицистичности, крайнего обывательства – модными лексемами нашего информационно-хаотичного времени. Текст нужно «нудить», вымучивать, пытая его словоформы. Иначе, если он понесется с быстротой бытовых речений, в этой скоротечности он же перескочит на обжитый очевидностями уровень. Сегмент обыденности способен быть тождественным только сектору продаж. И не более…
Если бы вас спросили: для чего мужчине нужна женщина? и вопрос надо было бы как-то обосновать, как бы вы отвечали?
Обернешься убогим инфантилом, ежели не поверишь теперь в посюстороннее присутствие спектакля, разыгранность наличного, линейную сюжетную компоненту жизненного театра. Как мы классно разыгрываем карту смелости: режем летально «по шею», радикализируем ситуацию бескомпромиссным настроем. «Быдлованы» никогда не ассоциировало себя с туповатой неопытной «школотой». Обыватели оценивались как свора хитрых мужичков: они по-воловьи будут тянуть свою лямку и глухо («в рукав») раздражаться на несправедливую потерю легитимно полученной копейки. Закрепощенность ощущается сильнее, когда разочаровываешься в возможности вырваться из клети «жизненного мира», социальных условностей «рельсовой» действительности. Вот и остается тихо бурчать «под нос» о несносностях судьбы большинства. Только не слышно, а то и последней копейки лишат. Да и как бороться с отлаженной системой, ежедневно структурируемой новыми условностями и фиксированными нормативами.
Остается на досуг компенсаторный момент. Дескать, котька жди лучших времен, «коммунистического потребительского рая с гуриями-кошечками», а пока, брат, лижи яйца. Вот большинству и позволяется разрядиться словесно, ибо это абсолютно безопасно. Соблюдай установленные регулы времени и места, - можешь вдоволь «здесь-и-сейчас» погорячиться, продуцируя благородство и революционность мысли. Когда слова сделались столь фатально бесполезными, стерильными в отношении действительности, один «Яхве знает». Известно одно, факт стерилизации – вещь состоявшаяся, иначе безликая власть не созерцала бы в патерналистском благодушии на сегодняшние языковые выверты, цветение социальных маргиналов. В случае реальной угрозы с подобными аномалиями расправлялись бы с тоталитаристской эффективностью. На лицо «бумажный нонконформизм».
У евреев, пребывавших в перманентном ожидании омертвления, в некоем архаичном состоянии ритуальной смерти на «фабрично-газовых» некрополях, нонконформизм ограничивался временем и слабой надеждой вырваться из этой виртуализации (даже молчаливые стены концлагерей пропахли мертвецким индустриализмом) «фанатоса». Выживание как единственный голос противостояния, неприятия мучителя и палача.
Скажут: «совсем заговаривайтесь относительно нонконформизма смертников». Ну, а чем действительно наше злостное критиканство, мужицкая неуживчивость, разудалая «слововыспренность» оппозиционнее тех забитых взглядов «в пол» индустриально истребляемых иудеев, пущенных кровожадной идеологемой в качестве расходного материала «фабричных» печей. Мы подобным же образом (с точки зрения микросоциологического уровня) ожидаем решения нашей участи, пусть и при сравнительных свободах передвижения, в среде скудного набора благ, сброшенных с верхов общества изобилия. Нонконформизм выживания. Да, мы знаково боремся. Каждый час сознательного бытия отмечается грубой инвективой в адрес «благополучных». Наши умы способны даже объединяться под сенью ветхих эмансипаторских иль конспирологических дум. Но вся эта бунтарская добродетель останется на уровне компенсаторных механизмов, весьма удобного инструмента снятия напряжения, давящего потенциала между действительным и должным.
В стародавние времена маленькая обезьянка подставляла свой задок, реагируя на угрозы устрашающей альфа-особы в знак собственной незначительности и полного приятия установленных отношений господства-подчинения. Ритуальный «износ», либо встреча с реальным «фанатосом». Изменились ли времена иль нет, но сейчас в ответ на громадный фалл социального механизма наше тело совершает те же отработанные движение, но с незаметным вздохом недовольства, с бушующей словесной отповедью невидимому абстрактному «вождю-насильнику» (разноликому, отвлеченному, в том смысле, что сменяется его внешность неоднократно). Некогда был ненавистный монарх-отец-начальник-фюрер, а теперь за ним скрывается многоглавое чудище, то ли в масках, то ли по-змеиному сбрасывающее кожу. Поклонение власти, которое и мифологически ничем не подкреплено, как бы ни старалась сакрализующая медиа-индустрия, выворачивается недоуменной картиной, где обобщенный чиновник-функционер регулятивно требует исполнения идентичных унизительных вещей без явной угрозы силой. И возникает возмущение, и краснеет лицо от ярости, но, оказывается (нам говорят), гнев-то стоит направлять на себя, ведь мы же – маленькие инициаторы текущих властных отношений.
Итак, статус обывателя - или молчаливая, или мучащая себя параноидальной рефлексией о «месте в обществе», жертва. Все эти вещи давно знакомы нам, тысячи раз изрешечены знаком и вниманием, но, как бы не повернулась история, быдлованы в альтернативе действия и слова
Наше сознание, и соответственно поведение определяется множеством факторов: психологическим состоянием в момент принятия рений, предшествующим субъективным опытом, ситуацией, в которой мы оказались, социальными институтами, идеологией… всего не перечислить.
Условно можно разделить эти факторы на
внутренние и внешние
В первые будут входить: субъективный опыт, особенности организации нервной системы, психологическое состояние, наследственность....
Во вторые – социальные институты, идеология, отчасти гуморальная система…
Внутренними и внешними они могут быть для чего-либо, а именно для нашего «Я», но что такое наше Я? Т.е. фактически нужно ответить на вопрос: чем его ограничить?
Я считаю, что от «Я» должно быть отброшено то, от чего можно частично дистанцироваться в принятии решений.
Например, такой казалось бы внутренний фактор как гуморальная окажется внешним т.к. в момент принятия решения мы можем скорректировать свое поведение относительно него.
Поэтому, мне кажется, следует принять за наше «Я» нашу нервную систему, и в дальнейшем каждый раз, упоминая «Я», я буду иметь в виду именно это его значение (также оно будет выделено жирным шрифтом).
Я считаю, что истинно свободный человек должен понимать зависимость сознания от выше перечисленных факторов.
Поэтому свобода – это осознание детерминизма собственного сознания.
Свободный человек сначала осознает
Бриколёры нынче – это и проклятие, и благословение здешних текстуальных просторов.Это каста мобильной интеллигенции, готовой на любой событийный прецедент разродиться яркой концептуальной отповедью. Ведь их мозг хранит эффективный «синкретичный» инструментарий, с помощью которого возможно прооперировать «человека, факт, текст». Знаковое – знаковым. Конечно, мы здесь не увидим строгой (но не яркой, скорее унылой) методологии структурализма с его проработанными и сухими регулами. А верховодит тут одаренное сознание, не склонное к ригористичной, последовательной концепции, а переполненное разнообразнейшим «контентом». Вот с этим неоднородным содержимым и препарируются тексты да события. Такому «профи» не важно о чем пойдет речь: он в скоростном режиме выдаст с десяток сравнений, параллелей, приправив патетикой или жестко анафематствуя.
Часто эти опыты заканчиваются удачей («публичным признанием»), иначе бы культура не сошла с прежней модернистской магистрали, и не разнесла бы подобных «акторов» по своему «телу». В успешности таких текстов главное, чтобы не произошло «эффекта узнавания», не повылезали «хвосты» чужих мнений, иначе публика признает творение усложненной «копипастой» и собственно будет права. Интеллектуальной публике необходима легкость своеобразного «авторского» отношения, пусть это и будет детально закамуфлированное скопление инородных идей. Выстраданная стилизация, подведение к единому лексическому знаменателю, индивидуальная шифровка синкретических данных… вот чего нужно изощренному зрителю. Интеллектуальное большинство (как бы его не критиковали) с большей вероятностью справедливо идентифицирует, хотя бы на «подкорковом» уровне, был ли текст игрой заимствований изощренного эрудита (коммерциализованного «спеца», мастера «критической руки», обязующегося потребительским фатумом с должной периодичностью выдавать новый продукт), либо оказался индивидуализированным произведением (соответственно автор оказался инсайдером, убедившим множество «коллег» в собственном своеобразии, безосновательности своих текстов).
Но в обращении с постмодернистскими классиками все еще более усложняется, к тому же первые факты текстуальных бриколяжа и постмодерности датируются аж Зиммелем; это ж сколько рефлектирующего времени, замен знаковых поколений, искусных гиперинтерпретаций прошло?! Особенность постмодерного письма, к несчастью, ответственная за его недолговечность, – это наполненность метафорами (в ущерб концептам). Усердствуя с образами, мы «намеренно» сокращаем концептуальную жизнь текста, снижаем его провидческую, интеллектуальную ценность, подрываем заложенный в нем универсалистский смысл. Впоследствии произведение укорениться в конкретике «здесь-и-сейчас», не преодолев трясину обстоятельств, вряд ли сможет претендовать универсального ключа. Ведь текст соблазненных адептов, ученически перехвативших сочную метафору именитого мыслителя, брезгливо принимается современниками, не более. Как бы ни ироничен и разудал он был, наполненность его «плато», «вирусом», «территориализацией», «симулякрами», «номадизмом», и пр., предопределит будущую оценку со стороны собратьев-интеллигентов, резко низведя ценность работы до уровня подражательства отцам-основателям постмодернизма. Уж слишком эти метафоры индивидуализированы, мимолетны, столь далеки от концептуального будущего старых успешных абстракций (нормального присутствия в бытовом языке). Топорно заимствуя чересчур приватные образы, мы расписываемся в самоличной вторичности, информационном паразитизме на «элитарной» почве.
В данный момент, «по воле подходящего случая», вылезла мимикрия бодрийяровских ламентаций о М. Джексоне (с Мадонной, Д. Боуи и т.д.). Бодрийяр тогда вскользь пользовался маркированным именем М.Дж., как «знаковым симптомом постсовременной эпохи», не совсем случайно. Диагностируя тогдашнюю действительность, он способен был ограничиться сухой прозой закономерностей и категорий, без привлечения невнятной конкретики (имен, дат, событий). Но он пошел путем раскрашивания скучных текстуальных реалий, завлечения носителей массового сознания в гиперкритический дискурс; все это выглядит эффектно лишь через оперирование «популистской конкретикой». Сейчас, например, символом «транссексуальнсоти» эпохи или ее очередной реинкарнации мог бы стать любой иной фрик, вроде Мерлина Мэнсона или Пичиз! И что бы изменилось? Да, практически всё. Ведь тогда факт упоминания поп-короля прояснился: дело не в людях и не именах, а в методологическом подходе автора, радующегося обретению весьма удачной (и неопределенной) схемы. Способ вхождения в интеллектуалистский транс. С его помощью каждый