Короче, я тут подумал, неплохо бы нам начать новую рубрику "чёрный юмор", для которой у меня завалялись какие-то рекламные плакаты. Убийственная одежда, что-то вроде этого.
Не знаю, это реальные плакаты, или поизгалялся кто-то:-) мне больше всего с машинистом нравится - так и видишь, что сейчас будет:-)
[700x472]
Она сидела за письменным столом, заваленным всякой всячиной, в маленькой комнатке с видом на зеленые холмы и протекающую среди них речку. Плакучие ивы, изящно изгибавшие свои ветви, мирное течение темно-синих вод, неизменное ясное небо с многоярусными облаками — разглядывая эти красоты Кэсси ненадолго отвлекалась от своих размышлений, а потом опять начинала перебирать коллекцию разрозненных предметов, собранную здесь неизвестно кем и непонятно с какой целью. Осколки какой-то керамики с невнятными узорами, странные игрушки — тряпичная кукла без лица, грубо выточенный из дерева кинжал или маленький меч, старая книга с рисунками обезьян и людей, непонятный предмет, по форме напоминающий патиссон, матово светящийся изнутри сиреневым цветом — что связывало их? Почему её так тянуло перекладывать их, рассматривать, принюхиваться, даже пробовать на вкус. Разве не было у нее тут других занятий?
До кургана добрались без происшествий. Хисты несколько раз подбирались к путникам, проявляя скорее любопытство, чем враждебность, но Умбра их отпугивал резкими прыжками-выпадами. Солнце усердно карабкалась к зениту, становилось жарко. Сиен решил сделать привал у самого подножия кургана в отбрасываемой им прозрачной, но насыщенной тени цвета индиго, тёмным пятном выделяющейся на блёклом серо-жёлтом фоне земли. Постепенно это пятно становилось всё ближе, и вот уже ноги Сиена ступили в него. Тень поглощала его, он тонул в ней, как в синей воде, со спокойствием и обречённостью самоубийцы.
Он лежал на растрескавшейся серой земле, положив под голову вещмешок и закрыв глаза. Слышал поблизости шаги Умбры и стук камней, когда тот взбирался по склону или спускался вниз. Его дозор был излишним - хистов можно было не опасаться, они избегали приближаться слишком близко к кургану. Возможно, это было связано с тем, что они боялись солнечного света, а ближайшие норы были достаточно далеко.
Кто-то коснулся его плеча. Сиен открыл глаза и увидел знакомое лицо медсестры.
Вскоре они уже спускались по пологому склону, поросшему травой, яркими цветами и невысокими деревьями. Кэсси, крича и размахивая руками то убегала вперед, то возвращалась к бредущему все с той же своей загадочной улыбкой Алексу. Воздух, наполненный ароматами лета, пьянил и кружил голову. Она пыталась сообразить, какое здесь сейчас время года? Примулы, перелески — ранние весенние цветы — цвели одновременно с пионами, розами и гортнезиями, на деревцах виднелись плоды — сливы, подернутые легким сизым налётом, груши, словно выточенные из янтаря, багрово-румяные яблоки вообще должны были созреть не раньше августа. Кэсси решила не заморачиваться и сорвать себе что-нибудь, она начала чувствовать голод и это чувство казалось ей удивительно приятным, ведь это означало,что ее тело просило новых сил и жаждало жить полной жизнью. Она подошла к ближайшему деревцу, подняла голову, примериваясь, есть ли здесь, чем поживиться.
[380x480]Мир дневного света! Разве не в нем все дело? Не в нем ли все подлинно существует? Не ради него ли возникли и небо, и земля? Не ради него ли и сотворены? Но где-то в самом сердце творения, в самой сокровенной его глуби, есть, должно быть, нечто трагическое, кровоточащая рана. Возможно, в момент творения был нанесен некий смертоносный удар, совершено убийство. И все сотворенное сразу обрело двойной смысл, тут же стало и отвергнутым, отмененным. Кровь сочится во вселенной, и, возможно, мы, люди, рождены, чтобы собрать ее по капле. Ведь только мы оказались способны постичь драматическую суть спектакля, трагизм страдания - и сами снова и снова повторяем совершенное преступление... Замкнутое нашло выход. Спящее пробудилось и обрело сознание. С муками выбралось из долгого своего забытья и почувствовало, как звериное обличье оставляет его. Почувствовало себя существом, непохожим на всех прочих: богаче, могущественнее, счастливее, - но избранным, единственным из всех, для невыразимого страдания. Бездны разверзлись - и для него они имели смысл. Он ощущал их и в себе самом, в собственной своей душе. Теперь ему предстояло погружаться в эти глубины, чтобы оттуда во всеуслышание обвинять самого себя. Жизнь наполнилась более возвышенным содержанием. Она стала судьбой, призванием, дорогой страданий. Via dolorosa, некий крестный путь, на который вступил человек. На него, на человека, жизнь могла теперь переложить всю свою боль, все мучительные противоречия.Пер Легерквист "Освобождённый человк"
полностью рассказ можно прочесть тут
в оформлении поста исп. работа Альфреда Кубина
[448x307]Вся жизнь была сплошная провокация. Он привык с раннего детства, что им восхищались, а теперь он мало у кого вызывал восхищение (хотя такие люди были). Но ему было этого мало. Он, как мерзкий паразит, питался человеческим восхищением и обожанием. Как это обычно происходило? Он видел какой-нибудь необычный "объект", непростого человека, который был ему интересен в силу своей загадочности, и начинал его очаровывать. Жертвами обычно становились очень замкнутые, антисоциальные, "неблагополучные", злые, грубые и опасные люди. Словно он искал ответ для себя, что ими движет и почему они так отличаются. Но главная причина была не в этом. Больше всего в процессе очаровывания ему нравилось нарываться на грубость и отвечать что-нибудь, что никто из этих людей не ожидает. Думаю, он играл в игру, играл людьми. Иногда вёл себя как форменный идиот, и не всегда это было ради должного эффекта. Разве что ради спектакля он мог запросто рискнуть своей жизнью. Нет, это был не "перфоманс" Дали, когда он сиганул якобы в пропасть, и никто, кроме него не знал, что за обрывом есть козырёк. Это было нечто другое.Сиен быстро оделся, взял вещмешок, нож, пустой бурдюк и вышел из дому. Тропинка цвета красной охры вела от самого порога к далёкому источнику, теряясь в зарослях лина. Сиен и Умбра двинулись на запад, длинные тени стелились перед ними, изгибаясь и преломляясь на ухабах и ямах. Среди невысоких ярко-зелёных стеблей бродили капюшонники, на их серых лицах застыло вечное скорбно-брюзгливое выражение, кожистые крылья были аккуратно и цельно сложены над головой. Они не представляли опасности, потому что, казалось, вовсе не замечали Сиена. В любое время дня и ночи они с кажущейся бесцельностью ходили по линовому полю, меланхолично переступая длинными морщинистыми лапами.
Публикации на сегодня закончены. Ваши посты будут выложены завтра 14 июля. В скором будущем у нас откроется новая рубрика под рабочим названием "Тёмные стороны всемирной литературы", в которой будут обсуждаться наиболее известные произведения мировой классики, подходящие к нашему формату. Знание мировой литературы и ознакомление с шедеврами прозы и поэзии будет способствовать развитию интереса к чтению, таланта и художественного вкуса наших публикаторов (от редактора)
Дни в больнице тянулись мучительно, каждая секунда будто замирала стрелкой на циферблате, перед тем как сделать движение вперед. И снова - тягучее ожидание легкого дрожания секундной стрелки перед очередным прыжком.
Эррол постепенно приходил в себя, сознание все реже покидало его. Несмотря на то, что сотрясение мозга и было достаточно сильным, на поправку Гриффин шел относительно быстро. Хотя ему самому каждая минута на больничной койке казалась вечностью. Трижды в день медсестры приносили ему еду, оказавшуюся на удивление терпимой для больничной кухни. Поначалу он порывался есть сам, но после строгого указания доктора, Эррол терпел кормление с ложечки. Это было бы даже с какой-то стороны очаровательно, если бы не было так позорно: он, 27-летний мужчина - и не может даже сам взять ложку в руки.
Без душевных потрясений
Мы как будто не живем,
Без восторга, новых впечатлений,
Без потерь, без ожидания волнений
Зарастает ряской тихий водоем...
Как зеркало, ровна поверхность,
Нет даже ряби на воде!
Кинуть камень в неизвестность?
Так, как на зло, и камня нет нигде!
Чтоб пошла волна кругами,
Хоть минуту, но была жива она,
Но не достать словами ли, делами
Души уставшей, в водоеме дна!
С возрастом мы стали равнодушнее,
Работаем, как робот–автомат,
Наши чувства в нас умрут ненужными,
Пустота в душе — кромешный ад...
Боже, сколько же мне лет?
И сколько раз я приходил на этот Свет?
Моя линия — прямая,
Прямая, замкнутая в круг.
Я уже и сам не знаю,
сколько в этом круге дуг!
Хочется превратить свою мизантропию в два хлыста. И каждый раз, когда наступает очередной приступ ненависти и гнева - бить этими воображаемыми хлыстами по земле, чтобы засохшая пыльная корка растрескивалась, скрипела, крошилась под натиском грохота внутри меня.
Сколь многие озабочены собственной важностью, ослеплены эгоизмом, центрируют мир вокруг себя. Все мы - частицы, бьющиеся друг об друга и отскакивающие в сторону в бесконечном броуновском движении. Все одинаковы по составу: ядро и электроны, уравновешенные, составные.
Но порой накатывает ощущение, будто еще немного - и начнется радиоактивный распад. И вся эта слаженность превратится в цепную реакцию. Я не силен в химии, да. Но если бы такой распад начался бесконтрольно где-то в мире, это могло бы привести к печальным последствиям.
Почему именно два хлыста? Плюс и минус, составляющие равновесия. Вложить всю свою мощь в этот моральный удар, пустить две яростные полосы по полу. Пусть рушится, пусть обломки летят к чертям, пусть я сам буду избит осколками и задохнусь в пыли. Но я предотвращу главное. Срыв своего собственного гнева на ком-то другом.
Говорят, содеянное непременно возвращается к тебе. Так пусть моя ярость сорвется сразу на меня самого: я, по крайней мере, буду знать, чего ожидать, чем ежели окольными путями чьи-то чужие хлысты врезались бы в мою спину. Иные не направят удар в землю - будут бить напрямик. Это их выбор. Но однажды и им это вернется. Ведь жизнь, по сути, штука такая хрупкая...
Коридор… Темный, сырой, длинный коридор. Твои несмелые шаги громовым эхом раскатываются по лабиринту, отражаются от влажных стен и причудливо вторят друг другу. Ты идешь дальше. Справа в стене виднеется тяжелая дверь. Ты тянешься рукой к замку… Вспышка.
Роскошная комната в приятном полумраке. Огромные окна задрапированы. Оттенки красного и алого, искусно переплетенные, создают удивительную таинственную атмосферу Востока. По воздуху разлит тонкий дурманящий запах благовоний. Высокий балдахин закрывает восточное ложе. Тишина и недвижимость. Спокойствие и роскошь. Красота и сладость… За дверью послышался тяжелый смех, она со стуком отворилась… Вспышка.
Глаза слепит от лучей палящего солнца, отраженного от белоснежного песка. В легкие попадает раскаленный воздух, мучительно обжигая. Ты начинаешь чувствовать жажду. Горящий песок сжигает твои ступни, жар будто бы обволакивает тело. Ты тяжело ступаешь, изнемогая от зноя, проваливаясь на каждом шагу в плавящийся песок. Впереди белая пустыня без конца и края. Ветер поднимается и засыпает твои глаза песчаной крупой. Буря усиливается. Ты падаешь на спину. Сил больше нет. Глаза твои останавливаются на солнце. Пурпурный шар с фиолетовым оттенком по краям насмешливо улыбается, прохаживаясь по горячему небу. Оно светит поначалу неярко, придвигается к тебе, обдает тебя невиданным доселе огнем… Вспышка.
Мрачный и грязный переулок. За углом видны огни оживленного проспекта. Серое туманное небо непроницаемым куполом стояло над головой. Ты худ и болен, твои волосы спутаны. Грязные лохмотья не спасают от промозглой прохлады. Ты выходишь на проспект. Люди с враждебностью и презрением оглядываются на тебя. Холод и бессердечие. Проезжающая машина окатила тебя грязью. Мальчик, дергая отца за руку, пронзительно хохочет, указывая пальцем на твою оборванную одежду. Кажется, иного выхода уже нет. Ступаешь на проезжую полосу. Визг шин. Пара фар… Вспышка.
VI
Прошло некоторое время. Энт Онафь после наступления депрессии практически перестал нормально спать. Часто просыпался по ночам и смотрел в окно. Это единственное, что помогало расслабиться и уснуть. Мучила мигрень. Она наступала раз в два дня и способствовала сну. После такой ужасной боли хочется сильно спать. В остальном, она не приносила радости. Кому нравится терпеть столь мучительную боль? В эту ночь Энт не спал. Снова бессоница. Он уже почти привык к ней. Мигрени, к счастью, не было. Онафь подошел к письменному столу, включил настольную лампу и принялся листать свои записи. Выпив воды и усевшись на стул, он повернулся в сторону окна и вновь задумался. Раздумья касались уже наболевшего вопроса: “Когда я встречу свою любовь?” С ним приходили также вопросы: “Можно ли меня полюбить?”, “Как жить дальше?”, “Как внести в свою жизнь яркую радость и умиротворение?” – все они ничуть не приносили Энту грусти. За время он научился их усмирять. Но все же главные томные вопросы жалили сердце. Энт вздохнул. Небо было хмурое. Вокруг тишина. Изредка за окном проезжали одиночные автомобили. Онафь каждый раз убеждался, что ему необходима любовь, необходима забота милой нежной девушки, которая сможет внести в его унылую жизнь полную радость и легкость. Сейчас же пустота и ярем в душе. Энт часто плакал, хотя и не подавал вида, что он склонен к слезам. Слезы разочарования…
Дымный вдох
Прислонюсь к сигарете губами,
Ощутив фильтра мягкую гладь,
Затянусь - и сольюсь с небесами,
Вас оставив лишь только гадать
Почему дым полосками вьется,
Почему не рассеялся вдруг,
Отчего дым как будто смеется,
Вызывая внезапный испуг.
Что за дым, если ветер не страшен?
Отчего он клубится вокруг?
Неужели вам так это важно,
Почему дым касается рук?
Почему гладит кожу запястий,
Проникает сквозь полы пальто?
Посчитаете новой напастью
Дыма сей неразрывный поток.
Только дым будет так же кружиться,
Пробираться меж тканью одежд.
Не кривите душой: вам не снится,
Не кормите бесплодных надежд.
Этот дым осязаем, как прежде,
Как вчера, как три века назад.
Его запах мелькает в одежде,
А узор его - чуть узловат.
Пропускайте его просто мимо,
Не сжимайте от ярости скул.
Выдыхаю полоски я дыма,
Чтобы где-то его он вдохнул.
[23.03.2013]
Силуэт вашего покорного слуги.
V
Весь следующий день Энт посвятил написанию рассказа, который со временем превращался в небольшой роман. Онафь не чувствовал усталости и, казалось, полностью погрузился в сюжет своего сочинения. Он не отвечал на телефонные звонки. Идея сюжета его романа вдохновляла натуру писателя. Он считал ее превосходной. Так продолжалось до позднего вечера. Закончив очередную главу, Энт отложил в сторону ручку на столе, который был в крайнем беспорядке, и вытянулся на кровати. Затем встал, медленно подошел к окну и смотрел в него довольно долго. Вид из окна открывался Энту очень яркий: панорама парка, по которому Онафь очень любил гулять. Пошел первый снег. Поздняя осень дарила нашему герою свою особую атмосферу. Картина воодушевляла Энта, и он мило любовался ею. Она рождала что-то особенно дорогое в его душе, что-то необъяснимое.
Почему-то Кэсcи посчитала себя причастной к столь необыкновенному превращению, бодро насвистывая, она зашагала вперед, оскальзываясь и пытаясь рассмотреть повнимательнее особенно красивые места это странной дороги.
Идти теперь был легко, разве что несколько скользко. Где-то неровности дороги были подсвечены тусклым внутренним светом, где-то нет, все это отдаленно напоминало горящую елочную гирлянду, плотно завернутую в целлофан. И настроение скиталицы стало чем-то напоминать рождественское ожидание чего-то неожиданно-приятного, заведомо несбыточного, но от этого не менее желанного.
Или это казалось, или действительно свет становился более ярким и идущим не сверху, от клубов мерцающего тумана, а откуда-то из одной точки? Кэсси уже привыкла к месту своего сумасшедшего путешествия и ей от чего-то стало не по себе от того, что скоро все опять может измениться.
Вдалеке замаячило яркое пятно. Неужели выход? Девушка поневоле замедлила шаг. Может, снова присесть? Ну уж нет. Рисковать совершенно не хотелось. Будь что будет.
IV
В следующий выходной под вечер Энт захотел пройтись. Направление выбрал к аллее в его любимом парке. Решил побыть наедине со своими мыслями. Было над чем подумать. Когда дошел до набережной, уже стемнело. Горели фонари. Энт смотрел вдаль: на реку, на темное звездное небо. На память пришло событие, когда он был влюблен. Но тогда любовь абсолютно не радовала его. Он ее не понимал. Но сейчас очень сильно в этом наждается. Странно. Все меняется. Время устраивает судьбу. Кто его теперь полюбит? – вот главный вопрос, который волновал Энта. Теперь он очень желает любви. Онафь бродил вдоль набережной, не отрывая взгляд от красивой картины города, попутно вдыхая свежий, но холодный воздух. Он помогает размышлять.
Я стоял за деревом и наблюдал за собственными похоронами. Сначала было даже немного весело. Лучшего способа сжечь мосты все разом не придумаешь!
Был пасмурный и дождливый день, но я не чувствовал воды, струющейся у меня по лицу и попадающей за шиворот. Процессия двигалась медленно и, к моему удивлению, была длинной – гораздо длиннее, чем я ожидал увидеть. А это кто? Что он здесь делает? С этим одноклассником мы никогда не были в хороших отношениях, несмотря на общие интересы. Может, кстати, и по этой причине тоже – девушка нам в старших классах нравилась одна и та же, а не только одна и та же музыка, одни и те же фильмы и книги, плавание, воллейбол, потом самбо. Мы шли по жизни плечом к плечу, но от этого почему–то не становились ближе. Не скажу, что я когда–либо рассматривал его как врага, но и другом он мне никогда не был. А сейчас он нес гроб с «моим» телом и на нем лица не было. Что–то, похожее на сожаление об упущенной возможности дружбы, шевельнулось у меня внутри...
Стоп! А не он ли нес меня, пьяного, на себе домой, когда после выпускного мы пошли «продолжить банкет». Кажется, он же в тот день набил мне морду лица, это как раз я помнил всегда.
III
Владелец ресторана *** Геф Энц был вторым другом Энта. Вместе они что-то придумывали, отмечали праздники и иногда просто собирались о чем-нибудь интересном поговорить. Энт пришел совсем нерадостный. Последнее время все стало вокруг него глупым и безнадежным. Двое его лучших друзей уже сидели в кабинете у Гефа и о чем-то с увлечением разговаривали. Онафь вошел к ним без явного воодушевления.