Мой короткий комментарий - ответ на вчерашнюю реплику Суанта стал поводом для появления сегодня на свет этого небольшого эссе. 

 

Для абсолютного духа требуется бесконечный словарь, некое подобие сферической библиотеки Борхеса, однако, пребывая здесь-и-сейчас он располагает, увы, всего лишь несколькими вокабулами, обесцвеченными от чрезмерного употребления. Это всё равно, что родиться Моцартом и всю жизнь исполнять собачий вальс. 

 

Жизнь на то и жизнь. В ней всему есть место: нашей банальности, которой мы гордимся, паре убогих абсолютов, блистательным фантазиям, большинству из которых не суждено сбыться. В мире вообще не может быть ничего прекраснее фантазий, посещающих головы обезумевших людей.

 

Вот и нашей дорогой редакции закралась мысль, что место где мы сейчас живем - это чудовищное нагромождение пустяков, без которых нам пришлось бы умирать от зевоты, поглощающей пространство, время и материю. А если бы мы смогли увидеть вещи такими, какие они есть на само деле, нам стало бы стыдно рожать детей.

 

После такой нирваны и такого просветления никакие уловки ума не помогут пережить пробудившиеся в беззащитных глубинах сердца инстинкты ясновидения и трезво-мыслия. И никакое чудо не поможет нам воскресить искушение будущим в вышедшей из моды вселенной.

 

Когда-то давно Марсель Пруст, писатель на чтение книг которого я потратил однажды целое лето - оказавшееся впоследствии лучшим летом моей жизни - сказал: Идеи - это суррогаты печалей. Возможно это самая короткая фраза из всех когда-либо написанных им.

 

Тем великолепным летом длинные, кажущиеся порой бесконечными, периоды его прозы прекрасно сочетались с музыкой Перголезе, Кинг Кримзон, Дэвида Боуи, Телемана, Хассе и Секс Пистолз, а вечерами сладкий запах умной травы струился в теплом воздухе, словно обозначая время, когда для того, чтобы продолжить чтение необходимо включить настольную лампу. В подобных поступках без особого труда угадывались снобизм и вырождение.

 

И действительно количество светотени, которое та или иная идея таит в себе, является единственным признаком ее глубины, подобно тому как нюанс веселья в ней является признаком ее обаяния.

 

В остальное, свободное от Марселя Пруста время, для того чтобы выжить среди чужих я учился держать глаза сухими.

Однако, в самом конце того чудотворного лета, мне неожиданно показалось, что моя собака умирает. Я сидел на полу и держал ее голову на коленях, а когда ее дыхание стало прерывистым, разрыдался как баба и ничего не мог поделать с собой, пока не выплакал ведро слез. К утру когда, все обошлось я вынес ее погулять к реке. Мы сидели на берегу и смотрели как спелые Персеиды с пушистыми хвостами чертили и пряли над островами в черном воздухе жаркого южного августа.

 

 

Ваша честь, ленивые философы очень странные, даже если смотреть на них в бинокль. Но и без оптики с ними тоже не так все понятно. Вероятно они подмечают гораздо больше явлений чем простые обитатели глубин и видят гораздо вертикальней чем все остальные, пусть и живут среди обыкновенных горизонтальных подозреваемых. В наше непростое время, когда шаг вниз шаг вверх считается побегом, суду черезвычайно трудно вынести справедливое суждение о бунте лентяя склонного к философии, поскольку, Ваша честь, он большую часть жизни проводит лёжа на диване с книгой. Лежит, подлец, и вздыхает. Некоторые исследователи полагают, что он так бунтует. Но это нонсенс - бунтовать лёжа. У нас, Ваша честь, каждый дурак знает, что в России бунтуют исключительно на коленях. Защита, Ваша честь, полагает, что он просто не понимает против кого бороться и на кого наступать, потому что несправедливость заполняет воздух наших легких, пространство наших мыслей, шахты наших сердец, горизонты событий и молчание оцепенелых небесных светил.

 

Конечно, никто не спорит, мятежный ангел-бунтарь более свеж, более привлекателен и сексуален, но все же таки совершено бесполезен, а то и просто дурак, поскольку ещё не отведал скрепного зловонного благоразумия, в котором тонут все ваши нарративы и задыхаются все наши высокие порывы. В отличие от ангелов и примкнувшим к ним ноунеймов даже самый завалящий, самый никчемный ленивый мыслитель, включая нашего подзащитного, без труда понимает, что в этом мире все находится не на своем месте, начиная с самого мира. Поэтому его не бесит зрелище постчеловеческого ренессанса:  рождение, скрепы, любовь, климат, деньги, смерть, смерть за деньги, странные бородатые мужчины в женских платьях с кадилами, гордые стукачи, бодрые иагенты, орешники, дубравы, томатная паста из яблок, демография, молоко без молока и бензин со спиртом. Наш подзащитный хорошо знает - разложение управляет законами жизни. Разложение, а не это вот всё.

 

Как мать и как женщина, скажу вам, Ваша честь, правду, пусть это и удар кое кому ниже пояса, но всетаки скажу - рядом с таким человеком, Ваша честь - только не завидуйте мне, уютно, тепло и спокойно. (В этом месте наклоняется и целует подсудимого в макушку) С ним можно быть уверенным, что он никогда не станет изобретать новые науки, вдыхать новую силу в одряхлевшие понятия, брать себе чужое, вливать молодое вино в старые меха, дрочить вприсядку или пилить сук на котором сидит. Он вообще не станет пилить. Пить будет, иногда много, иногда часто, а вот пилить - нет. Вот потому с таким философом очень приятно грустить. Нежная такая грусть получается, Ваша честь, тихая и нежная. Что-то вроде молчания ночного леса из которого ушли все ёжики. Или шепота тростника, который никогда не встречал ветра.

 

Обвинение настаивает на суровом приговоре. Оно желает приговорить его к 99 часам сочувствия самому себе, за лежание без цели и чтение без разбора. Это жестоко Ваша честь. Нельзя сочувствовать самому себе. Самим себе сочувствуют только примитивные люди, например политики. Но ведь мой подзащитный не политик. Он всегда говорил нам, что почему-то жизнь устроена так, что с годами дел только прибавляется, именно поэтому его интересует лишь движение мысли, а не дела и поступки. Он считает что движение мысли это красиво, потому что мыслить трудно. Трудиться легко, а вот думать - сто раз вспотеешь, пока что нибудь сочинишь и запишешь. 

 

Именно поэтому наш подзащитный никогда не станет - тут я позволю себе, Ваша честь, процитировать любимого Вами Марселя Пруста - "связывать нить минут, часов, дней, десятилетий и стран". Он давно раскусил весь этот маскарад. И вовремя устранился из него. И даже сам криптодьявол с москоу сити не сможет искусить его будущим в этой немолодой, слегка подванивающей трупом, отдельной цивилизации.

 

Прошу вас Ваша честь смягчить приговор и присудить ему диван с книгами и вид из окна на синее море под нашим неусыпным надзором. 

 

Миру мурр, Ваша Честь. (Поправляет парик, садится рядом с ленивым философом, прижимается к нему своей высокой грудью, потом повторно целует его в