Миросозерцанием моим руководила исключительно жажда курьеза, несопоставимости внешнего с внешним, а до сущностей мне, по большому-то счету, докапываться было недосуг. Так же и опекаемый Горичевой журнал «Ступени», ценность его виделась не в том, что он стремился стать независимой альтернативой официальным «Вопросам философии», но в достаточно высокой концентрации моментов а) случайных, б) субъективных, в) дементализированных, и г) недоказуемых, то есть, подпадающих под эстетику умопомрачения. «Если имя розы положить под язык, – сообщал В.Савчук в эссе «Метафизика раны»  (журнал «Ступени»), – то оно превращается в имя раны».  «Если имя – с какого-то перепугу – положить под язык, – иронически переиначивал я, – то оно превращается в другое имя»

Когда таблетка рассыпается во рту
На множество частиц прогорклых, едких,
Я тих, как Пугачев в железной клетке...
(Текст песни: «Я сижу, чего-то жду

А музыка играет и играет...»)
Еще улыбка в воздухе блуждает.
Мой рот проложен кожей головы.
...Иду, что называется, на вы...

Cборник «Представители»,
N° 16 ПОТРЕБИТЕЛИ ФАРМАЦЕВТИЧЕСКОГО СПОКОЙСТВИЯ

 В 1994-м году, в «ателье»  на улице Ипполита Тэна (кстати, об этом историке литературы упоминал Л.Шестов в книге «Шекспир и его критик Брандес», изд-во «Шиповник», 1903 г.) мы создавали с Ольгой первые выпуски нашего самопального журнала, именуемого «Стетоскоп»  и написанного от имени 10-15 воображаемых авторов (Велосипедист Е., Удоменщик и другие). Выпуску к 11-му в моей душе что-то заклинило, раздался какой-то щелчок, все персонажи заговорили одновременно, и мешанина несуществующих, беспредметных голосов до крайности испугала меня. Произошло это, кажется, уже в 95-м году, в сквате при Комитете Бездомных рядом с метро «Толбиак», когда моей ежедневной нормой «невмирности»  были поллитра гавайского рома, выпиваемых в одиночку, а впереди маячил очередной заход в психиатрическую клинику с последующим двухмесячным адом стационарного лечения галопиридолом.  Вспоминаю обо всем этом с сожалением и запоздалым раскаянием...

 
Все это было, было, было.
Повторы. Прутья. Решето.
И доезжачий ворох пыли.
И превращение в ничто.

И страшный скрип больничных коек.
...Во сне, в кругу незримых тел,
Я обнимал стекла осколок
И просыпаться не хотел.

Cборник «Представители», N° 20. БОЛЬНЫЕ

 (признаки жанра) Впрочем, это, конечно же, лирика. Нынче я стараюсь как можно меньше обращаться к так называемому «потоку сознания», или ассоциативному письму. Работа в раскрепощенном бессознательном требует большого такта и чувства меры, кроме того, она задает отношение к фактам как к элементам анамнеза. Мемуары, погружаясь в «поток сознания», начинают терять признаки жанра. Раньше, когда модные стилистические идеи целиком владели мною – концепция «белого листа», «нулевой уровень письма»  etc. – тогда не только отсутствие фактичности, но и само молчание воспринималось как форма экстаза. Вслед за композитором Джоном Кейджем, утверждавшим, что сущность тишины – воздержание от намерений, вслед за Мейстером Экхартом, призывавшим к бескомпромиссному отказу от себя во имя Божие, я старался форсированно достичь благодати, не усвоенной внутренним опытом, не устоявшейся в нем...