Из всей фауны русскому человеку был ближе всего медведь. Ближе преданных собак и милых котов, которые воспринимались довольно утилитарно. Ближе лошадей и коров, к которым относились бережливо, по-семейному, но не стирая границы между собой и животным. В медведе же русский человек чувствовал некое родство душевное, экзистенциальную близость. Иными словами, в косолапом жителе лесов человек видел себе ровню.
Поиски дружбы с медведем начали еще финно-угорские племена (мурома, меря, мещера), некогда населявшие наши земли. Они признавали за бурым хищником господство над здешними лесами и считали его добрым. Арендной платой являлись ритуальные приношения косолапому хозяину и общая инертность в освоении территории.
Леса финно-угры не вырубали, дорог не прокладывали, города не строили, то есть соседством не злоупотребляли. Но вот на землях Залесья поселился русский человек, предприимчивый и активный, и между новыми колонистами и косолапым возникло легкое напряжение. В начале наши предки вели себя с местным хозяином почтительно, считая его воплощением древнеславянского божества Велеса. Но после принятия православия отношение изменилось. Началась война. Вместе с язычеством искоренялся и медведь как живой языческий идол.
На 100 человек по медведю
Битва закончилась поражением медведей. Царство «косолапого батюшки» кончилось. И закончилось оно величайшим унижением для хозяина леса — его приручили. Он стал «потешным царьком».
В течение нескольких столетий по дорогам Руси странствовали ватаги с ручными медведями, способными танцевать, кувыркаться и даже попрошайничать. Медвежьи потехи фактически были тогдашней поп-культурой России.
Джильс Флетчер, британский поэт, дипломат, лоббист и просто путешественник, много повидал на своем веку. Однако после прибытия в Москву, ко двору царя Федора Иоанновича, у него произошло обнуление прошлого опыта. Джильс увидел медведей. В большом количестве — праздно разгуливающими по столице. В своих записках Флетчер писал:
«Диких медведей, ловимых обычно в ямы или тенетами, держат в клетках. В назначенный день и час собирается двор и несметное количество людей пред феатром, где должно пройти поединку; сие место обведено глубоким рвом для безопасности зрителей и для того, чтобы ни зверь, ни охотник не могли уйти друг от друга. Там является смелый боец с рогатиною, и выпускают медведя, который, видя его, становится на дыбы, рвет и стремится к нему с отверстым зевом. Охотник недвижим: смотрит, метит — и сильным махом всаживает рогатину в зверя, а другой конец ее пригнетает к земле ногой. Уязвленный, яростный медведь лезет грудью на железо, орошает его своею кровию и пеной, ломит, грызет древко, и если одолеть не может, то, падая на бок, с последним глухим ревом издыхает. Народ, доселе безмолвный, оглашает площадь громкими восклицаниями живейшего удовольствия, и героя ведут к погребам царским пить за государево здравие…»
По разным свидетельствам, в Москве Иоанна Грозного на 100 человек приходилось примерно по одному медведю. Бояре и богатые купцы, как правило, держали в своих палатах и теремах хотя бы одного медведя, так сказать, «для души». Зайдя в какой-нибудь людный кабак того времени, вы обязательно бы увидели медведя. Причем, порой сидящего с громкой компанией и пьющего наливки.
Соприкосновение с огромным страшным медведем, одоление и подчинение его пробуждали в человеке самоуважение и стимулировали, кстати, лихую безалаберную русскую душевную щедрость: ручной медведь становился напарником, а порой и приятелем. Косолапого водили по улицам, обучали разным штукам, его показывали, он плясал, кувыркался, самолично собирал в шляпу деньги за представление; он танцевал, изображал барышню, собирающуюся на свидание, пьяницу, скрюченную древнюю старушку; медведь курил, тренькал на балалайке, разве что не пел… Правда, быть приятелем и балаганным забавником медведя принуждали: «Не охоч медведь плясать, да губу теребят». Или: «Не привязан медведь, не пляшет. Но такова медвежья доля…»
«Потехи бесовские»
Такое проникновение медведей в городскую жизнь очень сильно беспокоило церковь. Например, протопоп Аввакум, идеолог раскола и бескомпромиссный борец с культом медведя в XVII веке, в своем Житии жаловался: «Приидоша в село мое плясовые медведи с бубнами и домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари (маски) и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василей Петрович Шереметев, плывучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много… велел меня бросить в Волгу».
К этому же времени относится челобитная нижегородских священников патриарху, в которой они ропщут на вожаков с медведями, «смущающих народ в праздники и злые прелести бесовские деюще». В середине XVII века издаются несколько указов, направленных на запреты медвежьей потехи. Хотя окончательно косолапые рабы пропали с московских улиц уже ближе к XX веку.
К этой эпохе относится начало сравнения русских с медведями на Западе. Неизвестно корни этого переноса: почему именно медведями стали называть русских. Точно не потому, что на Руси иностранец запросто мог увидеть в городе пляшущего медведя. Скажем, в Индии по городам гуляли слоны, но англичанам и в голову не пришло сравнивать индийцев со слонами.
Возможно, именно с нашей подачи начались такие сравнения. Как известно, первыми себя стали сравнивать с медведями варяжские дружины в ранней Киевской Руси. Однако самоназвание «русский медведь» появилось значительно позднее. И было, вероятно, связано не с лестным сравнением с мощным зверем по части силы, а по совсем иной причине. Считалось, что к человеку, победившего медведя в схватке, переходит его сила. А русский человек не только смог покорить медвежье царство, но и приручить медведя.
СПАСИБО!