Морфесси дает множество благотворительных концертов, выступает в разных городах страны. В 1918 приезжает в любимую Одессу, где он родился, где начиналось его театральное творчество. В Доме артистов, на первом этаже здания, он открывает бар "Юрий Морфесси". На втором этаже находилось фешенебельное кабаре при столиках, с программой "Летучая мышь". Третий этаж - карточный клуб. Помимо Морфесси в Доме артистов выступали Иза Кремер, Липковская, Троицкий и Утесов.

В 20 году Белая армия и, казалось, вся Одесса покидают Россию. Покинули ее и Иза Кремер, и Вертинский, и Морфесси...

Гастроли по Европе: Румыния, Болгария, Польша, Латвия, Франция. Остановка в Париже. Морфесси выступает в лучших ресторанах: "Кавказ", "Эрмитаж". Снова, как и в Одессе, - вместе со своими друзьями: с Вертинским, Плевицкой, Изой Кремер. В 1935 Морфесси надолго остановился в Югославии. В 40-ые вернулся в Париж, но когда немцы оккупировали Францию и попытались привлечь певца к антисоветской пропаганде, Морфесси уехал в Англию. После войны певец снова вернулся в столицу Франции, где и проживал свои последние годы...

Константин Тарасович Сокольский так вспоминал о своем друге: "Впервые я услышал выступления Морфесси в конце двадцатых годов у нас в Риге, в фешенебельном кабаре "Альгамбра", и уже впоследствии , после восьми- или десятилетнего перерыва - в Белграде в Югославии. Можно сказать, я слышал двух разных певцов.

Пока певец молод, голос у него свежий, да к тому же у него прекрасная вокальная школа, он хочет показать свой голос.  И только со временем, - даже с годами, - он приходит к выводу, что голос - это не самоцель, а только средство, которым нужно что-то донести до зрительного зала, что-то передать зрителю, увлечь его содержанием песни, то есть, говоря иными словами, песню нужно исполнить, иначе она пуста.

Соколовского гитара

Мой учитель пения, Евгений Анатольевич Третьяков, сам бывший солист петербургского Мариинского театра, а будучи в эмиграции, - первый тенор Парижской оперы, неоднократно говорил мне: "Если ты своим выступлением, исполнением песни или романса на сцене, не затронул сердечной струны сидящих в зале, то ты напрасно вышел на сцену". 

Теперь о самом Морфесси. В кабаре "Альгамбра" он пел русские, цыганские романсы в ярком боярском костюме, очень гармонировавшем с его импозантной внешностью. Выступал Морфесси в кабаре в течении нескольких месяцев. 

Константин Соколовский:

"И вот однажды моя мечта сбылась. Я уговорил хозяина "Казбека" переставить время моего выступления и со своим коллегой (тоже певцом в программе "Казбека", черногорцем Милё Беговичем) пошел на Балканскую. Пришли туда перед самым выступлением Морфесси и заняли нишу как раз напротив оркестра.

Медленно погас свет, прожектора осветили оркестр, скрипач объявил выступление, и вышел Морфесси. Он спокойно поднялся под аплодисменты на подиум. На певце прекрасно сидел фрак. Морфесси - как король, как орел - окинул взглядом зал. Пауза длилась почти минуту. Зал замер... Все внимание было направлено на певца. Чуть заметным движением головы Морфесси дал знак скрипачу начинать интродукцию, не объявляя названия романса. Полилась тихая музыка. Морфесси как-то вытянулся вперед и вкрадчиво запел, как бы обращаясь к кому-то в зале:

"Ты говоришь, мой друг,

Что нам расстаться надо..."

И нет больше короля, нет орла. На сцене - влюбленный, просящий потерянную любовь... И вдруг, как бы заключая мысль первой песни:

"Что мне горе -

Жизни море можно вычерпать до дна!"

Он как будто вырос на полголовы, плечи его раздвинулись, всё - другое... Так он спел шесть-семь песен, прерываемый громкими аплодисментами.

В зале овации, крики "бис". И публика успокоилась только тогда, когда Морфесси сказал, что выступит еще раз.

Мой спутник, Милё Бегович, просил меня остаться и провести вечер в компании его земляков-черногорцев, но я не мог. Я был в трансе. Я оставил Беговича, вышел из кабаре и всю ночь ходил по Белграду, но не мог прийти в себя. В голове была только одна мысль: "И я еще считаю себя певцом! Ведь вот человек поет! Да и поет ли он? Он, как гипнотизер, подчинил себе зрительный зал, подчинил своей мысли..." И я невольно вспомнил концерт Федора Ивановича Шаляпина в Бухаресте перед отъездом в Югославию. Там было все то же: в каждой песне, каждом романсе - свое решение, своя судьба.

Дорогой длинною

Вечером после выступления в "Казбеке" меня опять что-то потянуло на Балканскую и я отправился туда. Пошел один. Морфесси, вероятно, только что спел и сидел в нише, рядом с оркестром. Выступал я в "Казбеке" в русской рубашке, в сапогах и поддевке, а идя на Балканскую, надел фрак.

Как-то неуклюже, как мне показалось, я подошел к нише, остановился. Морфесси с удивлением посмотрел на меня, поднял бровь, слегка улыбнулся и спросил: "Вы мне что-то хотите сказать?" Я представился, сказав, что я Сокольский, новый певец в "Казбеке", что приехал из Румынии, хотя моя родина - Латвия. Морфесси встал, протянул мне руки, крепко пожал мои и глаза его засветились. Он сказал: "Сокольский? Как же, как же, слыхал. А знаете что? Ведь Вы своими "Блинами" весь Белград положили на лопатки? О "Блинах" только все и говорят. Ведь сейчас-то масленица!" ("Блины" - песня из моего репертуара, слова и музыка Марка Марьяновского). "А ведь я Вас точно таким и представлял. Садитесь." - "Ну, раз Вы заговорили о блинах, - ответил я, - давайте поужинаем вместе." - "С удовольствием! - отозвался на мое приглашение Морфесси, - Повар у нас прекрасный."

Я подозвал метрдотеля, заказал ужин, конечно с блинами, и дюжину шампанского (у нас было принято, когда друзья встречаются, то заказывать не бутылку шампанского, а дюжину или полдюжины, а сколько выпьешь, не имело значения). Морфесси улыбнулся, как-то зажмурился и сказал: "А мне говорили, что Вы русский человек." Я ответил, что хоть я из Латвии, из Риги, но по национальности русский. "Так какой же русский ужинает с шампанским! - возразил Морфесси, - Если уж нужно выпить, то только водочку, только русскую водочку!" Я, конечно же, согласился, переиграл заказ с ужином и мы с ним просидели, болтая, вспоминая наших общих знакомых, далеко за полночь. . Домой пошли вместе.

Почти рядом с "Казбеком" на улице Крале Милана находилось кафе некоего Божи Божича, открытое всю ночь. Там обычно собирались после выступления артисты кабаре и даже театров и радио. По моей просьбе туда стал приходить и Юрий Морфесси. Он был весельчак по натуре и вскоре стал душой нашего общества. На каждый случай у него был анекдот, и мы просто поражались, откуда они у него брались... Конечно, присутствовали и представительницы прекрасного пола, которых по долгу вежливости мы, мужчины, должны были провожать домой, но Морфесси категорически заявлял: "Соколенок (так он стал меня называть), пойдем со мной!" И вот, когда я провожал его, в нашем разговоре, как заведенная пластинка, звучала одна и та же тема: "Соколеночек, милый! Сам не понимаю, как это я мог оставить Россию. Ты понимаешь, это было в Одессе, ведь я одессит... Кругом паника, хаос, все мечутся, куда-то бегут. Я тоже собрал чемодан, вышел на улицу. Все бежали в порт, пошел и я. А там толпа. Все штурмуют пароход. Подхватило и меня и я сам не знаю, как очутился на пароходе. Потом Болгария, Париж, стал выступать в ночных кабаре, обзавелся квартирой и вот теперь кочую по Европе. Ты знаешь, тяжело! Вот я пою русские песни, романсы, но уже начинаю чувствовать, что делаю что-то не то. Начинаю чувствовать, что теряю обаяние, аромат русской песни. Кругом незнакомые чужие морды (именно так он и выразился), ничто не вдохновляет. Не может русский артист творить, будучи оторванным от своей родины. Он как бы без корня, не питается соком родной земли, и поэтому душевно пуст. Вот так и со мной. Мельчаю. Вот ты, окончив свои выступления, поедешь домой, на родину, в свою Ригу, а у меня дома нет. Есть только квартира в Париже. Ты счастливчик, Соколенок!"

И я его понимал. Это был крик души. Смотрю я на него и в свете утреннего рассвета вижу его серое с влажными глазами лицо. Какое-то беспомощное... Да, ты не только неповторимый певец, но, хотя и эмигрант, - великий русский гражданин. Именно русский, несший знамя русского искусства, знакомя с этим искусством иностранную публику, как многие русские артисты, с которыми мне приходилось встречаться за границей.

Я хочу описать еще один эпизод, говорящий о том, с каким вниманием и любовью Морфесси относился к русской песне.

Однажды он позвонил мне и сказал, что приехала его жена Ада Морелли из Парижа, и что он хочет познакомить меня с ней и вместе провести вечер...

Уже было поздно, гости в "Тушканце" почти разошлись. И тут вдруг прибежал швейцар, стоявший у нижних дверей и почти закричал: "Юрий Спиридонович приехали!" Через несколько минут в дверях показался Морфесси под руку со своей женой. Он вообще имел привычку, входя в помещение, на мгновение как бы застыть на пороге двери, дескать, смотрите, я появился...

Я подошел к нему навстречу, был представлен его жене, и тут мы увидели, что вместе с ним приехал богач-помещик из Боснии, известный ресторанный кутила, любящий швырять деньги... Все, конечно, забегали, хозяин бара позаботился о том, чтобы остальные запоздалые гости поскорее ушли из его заведения. Для Морфесси приготовили одну нишу, стали накрывать на стол. Сам Морфесси был в прекрасном настроении. Конечно, возле Морфесси расположились наш оркестровый скрипач Валя и также замечательный гитарист Леня. За сервировкой стола следил прибывший вместе с Морфесси помещик.

Когда прозвучали первые тосты и гости выпили, Морфесси как-то откинулся на спинку дивана, а музыканты заиграли романс.

"Потому я тебя так безумно люблю !.."

Исполняя романс, Юрий Спиридонович все время смотрел на жену Аду. И тут вдруг на пол упали перчатки Ады, которые она почему-то сняла, хотя, будучи надеты к вечернему платью, они обычно не снимаются. Помещик, будучи кавалером, нагнулся, поднял перчатки и, сказав какую-то любезность Аде, подал их ей.

Морфесси мгновенно оборвал пение, ударил кулаком по столу и почти закричал, обращаясь к помещику: "Терпеть не могу, когда мне хамят!" Помещик, конечно же, стал извиняться, но Морфесси все больше горячился: "Это песня русская, не ваша босанская! Русскую песню слушать надо! Слу-шать!" Мы все стали уговаривать его успокоиться, но Морфесси все еще горячился: "Русскую песню слушать надо!.."

С трудом все нам сообща удалось его успокоить...

Может быть, я недостаточно сильно описал этот эпизод, но он говорит о том, как Морфесси относился к исполнению русской песни. Этого он требовал и на своих выступлениях.

Расстались мы 14 апреля 1940 года. Я с трудом добрался до Риги. Это тоже отдельная повесть, ведь мой путь лежал через Германию, а там в то время был настоящий военный психоз... Больше мы с Морфесси никогда уже не встречались и даже не переписывались, так как Латвия через полтора месяца после моего возвращения из-за границы была объявлена советской республикой и связь с заграницей, естественно, прекратилась.

Юрочка Спиридонович (так я его называл) остался в Загребе...

Как я слышал, последние годы его жизни прошли в Париже. Умер он (опять-таки по слухам) в 1957 году, так и не испытав счастья вернуться на родину, но я очень часто вспоминаю его и неизменно люблю..."

Глядя на луч пурпурного заката

Автор:

Юрий Сосудин. Незабываемые певцы

Пост от 20 сентября 2015 года исправленный, дополненный фото и видеороликами.