У моей школьной подруги Cветы удивительный отец: в детстве мы знали, что к нему можно обратиться с любым вопросом, и он даст развёрнутый ответ - сходу, безо всяких интернетов - он знал всё! Как энциклопедия. А ещё он был поэтом - об этом я узнала случайно, когда в четырнадцать лет сама накропала поэму - рыцарскую! - и Светка уговорила меня надиктовать эту поэму ей на магнитофон (тогда ещё у нас были живы кассетники).
Вскоре, как-то за чаепитием на кухне у Светы её отец к нам присоединился и, слово за слово, рассказал о своей бурной поэтической юности и о друзьях той поры: он тогда состоял в группе брутальных молодых поэтов, и их общественные акции, сродни имажинистским, будоражили творческую Москву и не давали покоя соответствующим органам. Лишь одному из них - лидеру их группы - удалось тогда опубликоваться: отвоевал издание аж двух своих стихов в журнале "Юность"! Но, поскольку журнал считался прогрессивным, эта их маленькая победа имела широкий общественный резонанс - и даже гораздо более широкий, чем поэтам мечталось в их самых бруталистических прожектах: о них протрещали на весь мир "вражьи голоса", и чуть ли не сам Сева Новгородцев в "Голосе Америки" брякнул что-то про "свежий ветер", то ли "свежую кровь" в жилах русской поэзии. Ну и, ясно, кому в результате это стоило свежей крови...
Позже в этот вечер светин отец подошёл ко мне с потрёпаной тетрадью и сказал: вот, почитай, это моё. Впечатления от стихов не помню - да много ли я тогда смыслила? - помню, что, отдавая, смущённо сказала "спасибо". И только сейчас понимаю, что мне следовало гордиться самим фактом: меня, кажется, признали поэтом.
Прошло много лет. Сижу я как-то в кафе с подругой, с которой мы видимся, дай, Бог, если раз в год, и только в этом, "нашем" кафе. С улицы заходит парень - худощавый блондин, и я отвлекаюсь от разговора: мне кажется, что я его знаю. Он присоединяется к своим друзьям за другим столиком, а чуть позже подходит к нашему с каким-то вопросом. Потом подходит ещё раз. Ситуация довольно банальна - парень клеится, не особо это скрывая, причём конкретно - ко мне. Нам сейчас не до знакомств, но чем-то он меня зацепил ещё при входе, и мы в конце концов знакомимся. Его зовут Дима. В завершении вечера он меня провожает, позже мы начинаем встречаться. Нет, раньше мы не могли быть знакомы - это исключено.
О его отце мне рассказывает его мама: это был непризнанный поэт, растоптанный эпохой, которого только теперь мало-помалу начинают издавать. Не сразу до меня доходит, что я уже где-то слышала эту историю и эту фамилию.
Я позвонила Свете, поговорила с её отцом. Нет, я не ошиблась.
В многомиллионной Москве судьба свела меня с сыном того самого поэта - друга светиного отца, что когда-то не в добрый час попал в герои-стихопроходцы у западных СМИ. После этого в естественной стране своего обитания он стал неиздаваемым, наглухо, но продолжал писать стихи - в стол. Много стихов. И много алкоголя. Умер от спонтанной остановки сердца.
Но совпадения пока ещё не сказали нам "прощай". Спустя какое-то время мы с Димкой едем за гонорарами: я за своим, а он за отцовским: его мама наконец нашла приличное издательство - оказалось, моё. Мы заходим в здание и поднимаемся на один этаж. Дима тут впервые. Вообще-то издательство крупное и занимает пять этажей. Мы проходим вместе по коридору и останавливаемся каждый у своей двери. Я-то была уверена, что поэзия вообще в другом секторе, но... наши двери рядом.
А отец Светы с тех давних событий перестал писать стихи. И я почему-то никак не решусь подарить ему книгу со стихами его друга...