Итак, десять лет назад я написал рассказ «Семнадцатое декабря» (убийство Распутина). Невозможно уже восстановить, как возникла эта тема, почему меня заинтересовал именно Распутин. Впрочем, непосредственно Распутин меня мало волновал – важнее было описать, как совершается убийство. Причём людьми ничего общего с разбойниками и головорезами не имеющими. Двое из них вообще были аристократами. Именно такая ситуация, когда «чистокровные» совершают грязное дело, чрезвычайно интересна для психологического анализа. Не фрейдовского, а просто человеческого, то есть основанного на любопытстве и сопереживании. Что же касается моральной оценки данного преступления, то здесь мне сказать нечего, так как всё, что хотелось, уже я высказал в рассказе.

    Не являясь историком, я ни в малейшей степени не претендую на «точную реконструкцию событий». Естественно, некоторые свидетельства и материалы я прочитал; за основу взяты были воспоминания двух участников преступления – Юсупова и Пуришкевича. Через несколько лет после написания «Семнадцатого декабря» по телевиденью и в прессе стали говорить о причастности к убийству Распутина английской разведки. Вернее, английская разведка, по мнению некоторых исследователей, являлась организатором заговора с целью устранения «старца», вмешивавшегося в политику и имевшего значительное влияние на государя. Вроде бы, в ту роковую ночь в доме Юсупова было одно лицо, о присутствии которого умолчали все участники заговора, и лицо это якобы и прикончило последним решающим выстрелом Григория Распутина.

     Как ни странно, меня не слишком трогает, верна эта версия или нет. Я сочинял рассказ, а не описывал историческое событие. В конечном счёте, я хотел поимпровизировать на тему «как это могло быть в реальности», отталкиваясь от довольно странных и малоубедительных воспоминаний Пуришкевича и Юсупова. Но, в то же время, я очень старался придерживаться известных фактов и не давать слишком уж большой воли воображению. Поступки, действия и общий смысл реплик у действующих лиц – практически такие же, как и в воспоминаниях. Дело в нюансах и в некоторых дополнительных штрихах, которые я от себя добавил.

     Пожалуй, это всё, что я хотел сказать в моём предисловии.

               Семнадцатое декабря

                                 1

     - Н-не-е-ет, ручонки-то коротки до меня дотянуться… Аристократы!... Не нравлюсь… Х-ха-ха-ха… Дергунчики с проборами объелись мухоморами. Х-ха-а! Иже аще, а дух ледащий. Пёс смердящий шлялся по чаще, да вышел Григорий и спрятал под ящик. К радости вящей. Аминь!

     Распутин умолк. Феликс изобразил улыбку. Улыбка не получилась – выдали глаза, была в них выжидающая охотничья неподвижность. Распутин этого не заметил. Тяжело дыша, он глядел куда-то в угол. Длинная прядь отклеилась от чёрных блестящих волос, упала к бугристому носу. Григорий Распутин убрал её согнутым в крючок мизинцем, мутно глянул на собеседника.

     - Давай теперича мадеры. Нутро горит, остудить надо.

     Феликс встал.

     - Куда ты?- вздрогнул Григорий.

     - Нужно новую рюмку, Григорий Ефимович.

     - Кому? Что ты, милый, не нужно…

     - Как же не нужно? Красное с мадерой мешать – разве можно?

    - А то нельзя?- правый глаз закрылся веком, а в левом прыгнула весёлая искра.- Кесарю – кесарево, врагам – дерево иудино, а мне – сливай что есть в старую посудину. Лей сюды!

     «Вот хамское отродье!- думал Феликс Юсупов, наполняя рюмку мадерой.- Сожрал три пирожных с ядом и глазом не моргнул! Впрочем, нет, глазом как раз моргнул. Ещё как моргнул! Точно намекнул, свинья, что и цианистый калий ему нипочём! Постой же, я тебя ещё угощу…»

     - Давай, милый,- задушевно сказал Распутин, поднимая рюмку.- За тебя и за Иринушку. Ох и хороша у тебя, говорят, сударушка! Что же она не идёт? Может, брезгует с мужиком за стол сесть?

     - Ну что вы, Григорий Ефимович!

     - Смотри!

     Выпили. Пламя в камине трещало и металось, выбрасывая злобные искры. Разноцветные пятна света от старинных фонарей лежали на тяжёлых складках занавесей и белой медвежьей шкуре. На шкафу переливалось белыми, жёлтыми и голубыми огнями хрустальное распятие. Григорий отломил кусок кэкса, отправил его в рот таким движением, словно проглатывал живого птенца. Смахнул с бороды крошки. Феликс потянулся к птифурам, нарочно задел рукавом рюмку гостя. Стекло тихонько звякнуло об пол. Распутин отодвинул осколки сапогом, усмехнулся.

     - Видать, твоё сиятельство кур воровал. Эвон, как руки трясутся. Не-хо-ро-шо-о-о…

     - Я сейчас,- Юсупов легко вскочил с места, подошёл к столику с рюмками. Взял ту, в которой был яд, налил мадеры.

     - А теперь за вас, Григорий Ефимович!

     - Это ничего. Можно,- ответил Распутин.

     Феликс выпил свою рюмку залпом, а гость помедлил, вздохнул и, закрыв глаза, опустил усы в вино. Осторожно глотнул.

     - Хорошая мадера,- одобрил он, глотнул ещё и спросил:- Много ли у вас вина в Крыму?

     - Целый погреб.

     - Смотри-ка! Я, пожалуй, пожил бы у тебя недельку. В погребе-то!

     И улыбнулся, и расширил прозрачные светящиеся глаза. Феликсу стало дурно. Что происходит? Сидит это лесное чучело в бархатных штанах. На шёлковой рубашке васильки цветут. Сидит, глотает отравленные пирожные, запивает ядовитой мадерой и ещё смеётся подлец, и глаза сияют, как огни на болоте!

     Григорий рыгнул, шевельнул ртом, уронил слюну на тарелку. Феликс побледнел, воткнулся взглядом в Распутина. Неужели начало действовать?! Распутин опять рыгнул, провёл по усам салфеткой.

     - Доброе вино! Плесни-ка ещё, милый…

     Разноцветные огни заплясали в глазах, сдавило грудь, и Юсупов, чуть не плача, опять наполнил Григорию рюмку.

     Не так, совсем не так всё представлял себе князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. Он думал, что Распутин вдруг побелеет, схватится за горло и бесшумно свалится на ковёр, страдальчески глядя в лицо своему палачу. А он, Феликс, встанет нал ним тонкий, изящный и грозный, похожий на карающий клинок. Григорий, извиваясь у его ног, будет умирать, а Феликс успеет сказать ему что-нибудь потрясающе красивое и беспощадное. Например: «Слушай, Григорий, ты умираешь подлой смертью от моей руки и от рук тех, кто… кому…» Нет, лучше: «Судьба России и честь царской семьи… семьи… к которой ты, скотина, втёрся в доверие…»

     Распутин рыгнул и забормотал:

     - Не достанут они меня, руки коротки. Всех потопчу, в грязь размажу!... Мама-то меня понимает. Аннушка ещё… А «сам»-то что же? Хороший человек. Ласковый. Хоть и царь, а Григорием не гнушается. Когда был я в Царском-то, руку мне жал, улыбался. «Ты,- говорит,- простой человек, с тобой моё сердце отдыхает.» Хэх! Ну вот и отдыхай. А то, поди, уморился совсем. Россией править – не самовар ставить. Тут и крылья и когти иметь надобно. Расправил крылья – и в небеса, когти выпустил – и супостату в горло… Ничего, со мной не пропадёт. Я всё знаю!...

     Что глядишь, маленький? Слушаешь? Ты меня слушай, я из тебя любого министра сделать могу. Знаешь, как министров делают? Берут такого маленького, сперва засунут в валенок, посля водой побрызгают и пальчиками тискают. Х-ха-ха-ха-а!

     Распутин смеялся, дёргая головой и всё дальше отклоняясь назад. И вдруг всем телом навалился на стол, приблизил к Феликсу горящие глаза, словно хотел прожечь его насквозь своим взглядом. Лицо Феликса исказила судорога. Рюмка в ослабевшей руке качнулась, закапав вином крахмальную скатерть. Григорий стал сонным, со стуком поставил локти на стол, упал головой на согнутые запястья и глухо застонал.

     - Пойду погляжу, как там гости,- сказал Юсупов, отодвигая стул.- И позову Ирину.

( Продолжение следует)