Я пытался себя заставить перестать верить во все чудастости, перечеркнуть весь этот бред, что в тетрадях, разорвать, сжечь и забыть. Закрыться в квартире и ни за что не выходить. Сидеть, страдать, пить горький чай и питаться книгами.  Не книжками о других мирах. Вовсе нет. Оборвать последние соединения с другими мирами и переносами туда со спичками, свечой и словами-выдумками. Читать энциклопедии, да, точно… Хотя нет, пришлось бы обойтись и без энциклопедий, а то мне уже хочется подумать над тем, не связано ли слово «энциклопедия» с клопами или циклопами. Но мысли и исписанные листы, там, внутри, где-то рядом с сердцем, которое отказывается изъясняться так, чтобы мне было понятно, снова зашелестели, Муз сказал, что обидится и покинет навсегда и перестал служить мне лампой, а домашние духи внезапно затихли и попрятались по углам, у краказябры сделался грустный взгляд, луна слетела с окна. Все отвернулось. И тут уж мне пришла в голову мысль, что я жутко одинок. Что теперь мой мир разбился на осколочки. Что скоро и я рассыплюсь-раскрошусь. И более того, я даже расстроился из-за этого, что уж совсем удивительно. Даже подумал о том, не повеситься ли.  В результате, разозлился, хлопнул дверью и выбежал на улицу. В одном тонком свитере. Этой снежной холодной зимой.

 

Что-то холодное стукнуло по голове. Какая-то рыжая девчонка случайно попала по мне… снежком? И тут я огляделся вокруг. И увидел это. Зиму. Настоящую зиму. Заснеженный двор, дети, играющие в снежки, белый, только что выпавший снег и…тут я понял, что вешаться мне рано, это уж точно.

 

- Не откликаетесь, господин Мегхен?! Задумался? – притворно возмутилась девчонка.

- Откуда ты…? – попытался перебить ее я.

- Над чем, Кристофер?

- И имя? – тут уж настала моя очередь возмущаться. Не очень это приятно, когда кто-то знает о тебе слишком много.

- Знаю. Просто знаю. Вижу и слышу. А ты истории пишешь. – она снова засмеялась.

- Иногда…Лишь пишу. Глупые.

- Не-а. Живешь этим. Не скроешь. Так о чем ты, говоришь, задумался?

Тут, вдруг, внезапно захотелось рассказать ей о том, как я глубоко несчастен. Но, только подумав об этом, захотелось смеяться. Несчастен? Действительно ли? Поэтому вместо этого я спросил:

- Ты видишь облака на небе?

- Не-а.

- И я не вижу. В том то вся и проблема. Я их представляю. Почему они плывут?

- О, они не плывут вовсе, это наша голубая планета вертится! Разве проблема?

- А сколько тебе лет?

- Много. А так, всегда восемь. Ты знаешь, я поспорила как-то с демонами…Но это длинная история… Расскажешь мне свои истории?

- А ты мне свои? – уже смеясь.

- И не расстраивайся ты так. Она вернется.

На миг стало невыносимо больно и все потеряло свой, вернувшийся было цвет.

- Ее больше нет.

- Вернется. Но другой.

- А так откуда ты…

- Напоишь меня чаем? – снова этот беззаботный смех и звон бубенцов на сумке.  Цвета, кажется, снова появились.

Стало так холодно, что тепло и так тепло, что холодно.

Так мы проговорили весь вечер и немного ночи. Уже сидя в более и менее теплом подъезде на огромном подоконнике, с пакетным чаем, теплыми словами и улыбками. Расходясь в разные стороны, случайно спросилось:

- Скажи имя.

- Зачем?

- Вдруг исчезнешь.

- А вдруг исчезнешь ты? – хитрый взгляд, - Эли.

 

Я вернулся домой. А на утро, когда, на удивление счастливый, лежал с простудой (вот и злись теперь, ха!), увидел, что Муз мирно спит на столе (как всегда днем). И вообще, все по-прежнему. На своих местах. Даже луна, каким-то образом, обратно вернулась на окно. Что же это? Хорошо, что я не забыл обо всем этом…

«Му-уз…» - позвал я.

Он тут же проснулся и, для порядку, как всегда, сердито заявил: « Явился. Не запылился. Как и следовало ожидать.»

« Что же это так? Почему?»

«Все потому, что от этого уже не отвертишься. Если уж стал чудесником-волшебником, никуда не деться. Если уж начал придумывать, не разучишься. Привыкай. Реальность серую ему подавай, ишь ты! Дай поспать.»- пробурчал он.

 

Это хронически. Навсегда.

К счастью. К теплу. И к Эли.