А порою она откладывала свое рукоделие и поднимала усталый взгляд куда-то к потолку. Именно тогда она замирала надолго, знаешь, иногда её не могли привести в чувство по несколько суток подряд - её и трясли, и хлестали по бледным щекам, и плескали в насильно раскрытый рот (а она крепко стискивала челюсти, и тогда её родителям приходилось брать клещи) алкоголем, но она никак не приходила в себя, все смотрела и смотрела куда-то вверх, зачарованная, восторженная, немая. Ты спросишь, что же она видела - там, вверху? Все очень просто. Скроенное из люминесцента солнышко и небо из неровно отрезанного куска синей изоленты - синенькой, советского образца. А когда ей надоедало на это смотреть, она просыпалась, с раздраженной ленцой отмахивалась от родительских рук и снова надевала бабушкин наперсток и бралась за иглу, ей предстояла сложная работа: она залатывала царапинки на сердце, представь, перекрестки швов один за одним, один за одним; а если попадалась сквозная ранка, она заклеивала её лейкопластырем. Порой подумывала она еще пройтись по сердечку скоросшивателем, легонько, не больше двух раз; но потом понимала, что тепла живых рук не заменит ничто и продолжала шить.