На лестничной площадке зацвел плющ. Сразу вспомнился чей-то пост в фейсбуке, что, мол, пора топать в Аптекарский огород, потому как там вот-вот зацветет восковой плющ. У меня же плющ с незапамятных времен стоит на лестнице рядом с огромным египетским кактусом и, несмотря на то, что о его существовании. (а значит, и о поливе) я вспоминаю через раз, буйно цветет каждый год, заставляя вспомнить времена, когда мы только-только переехали в дом на Проспекте мира.
Тот переезд был совершенно нереальной историей, которую каким-то фантастическим образом сумела реализовать мама. Для начала в те годы (почти 40 лет назад) понятия продать или купить квартируне существовало в принципе, если речь не шла о кооперативе. Квартиру можно было только поменять. На нашей стороне имелись две «хрущёвки» (малогабаритная родительская трёшка и крошечная однушка, выделенная мне «за выездом» после Олимпийских игр), обе квартиры располагались на четвертых этажах в древних пятиэтажках без лифта, имели пятиметровые кухоньки. В родительской был еще балкон, зато там при косом дожде текли стены. 15 минут до метро пешком от одной квартиры в Кунцево, столько же, но на автобусе - от другой в Ховрино.
Взамен мама хотела четырехкомнатное жилье с большой кухней в центре и непременно в сталинском доме. То есть, задача ставилась чисто по спортивному принципу — была абсолютно недостижимой. Знакомые крутили пальцем у виска, мама, насупившись, собирала картотеку обменного квартирного фонда столицы.
Каким образом авантюра удалась, я напишу как-нибудь позже — это, безусловно, заслуживает отдельного повествования. А когда ровно через год после начала обменной эпопеи, увенчавшейся вопреки всем прогнозам, успехом, мы въехали в новую квартиру, я познакомилась с соседом.
Не познакомиться с ним, собственно, было трудно: когда на лестничной клетке расположены всего две двери, а в подъезде 16 квартир, довольно быстро запоминаешь всех жильцов, детей и домашних питомцев. Игорь Петрович (его звали именно так) уже не работал, был довольно стареньким, за 70, и, наблюдая за нашим переездом, с удовольствием вызывался помочь с вещами, придержать лифт или подсказать, где находится ближайшая аптека или химчистка. Иногда зазывал меня к себе в гости — чай у него всегда был отменным.
В ходе тех не слишком частых посиделок я узнала, что Игорь Петрович - художник, что его собственная квартира досталась ему и его семье по обмену от приятеля — ректора МГУ Рэма Хохлова, трагически погибшего в горах в конце 70-х. Хохлов в свое время получил эту квартиру от государства, но жить в этом районе ему не нравилось — душа требовала большего природного пространства.
Семья у Игоря Петровича была странной. При том, что сам он был интеллигентом до мозга костей, прекрасно знавшим музыку, историю, литературу, жена выглядела классическим люмпеном, несмотря на степень кандидата наук. Готовить, стирать и убирать она не то, чтобы не хотела, но откровенно не понимала, зачем это нужно делать каждый день, если ту же посуду можно мыть раз в неделю. А то и реже, если есть из бумажных тарелок и резать хлеб и колбасу на газетке. Тарелки и прочий кухонный мусор обычно складировались в углу прихожей — чтобы ближе было выносить на помойку.
Еще у Игоря Петровича имелась приемная дочь — необъятных размеров дама лет тридцати пяти, которая работала в какой-то госконторре возле дома.
Ни дочь, ни мать с Игорем Петровичем не разговаривали. Друг с другом они тоже не общались. При этом они никогда не то, что не ругались, но даже не выказывали ни малейшего видимого недовольства друг другом. Просто три человека, десятилетиями вынужденно живущие под одной крышей - каждый в своей комнате.
Писать картины дома Игорю Петровичу, судя по всему, не разрешалось, хотя его работами более раннего периода были увешаны все стены. Он как-то обмолвился: мол, аллергия у Катеньки на краски... На самом деле, подозреваю, причина была в другом: отчим раздражал и дочь, и жену одним лишь фактом своего существования. Если мать работала и появлялась дома лишь вечером, то он постоянно находился в квартире, ломая, по словам Катерины, всю личную жизнь. Иначе как «этот» она Игоря Петровича не называла. Причину я не знаю: возможно, девочка в свое время не приняла нового мужа матери, а может, просто такой был характер — чисто потребительский. Членство Игоря Петровича в Союзе художников в свое время помогло семейству получить лишние квартирные метры, а когда он вышел на пенсию, стал не нужен. Внуков не предвиделось, улучшения отношений внутри семьи — тоже, и отдушиной стали цветы.
Узнала я об этом много позже, когда Игоря Петровича не стало. Вскоре не стало его жены, и Катька тут же принялась искать покупателей на квартиру, картины и антикварную утварь отчима. Чтобы на эти деньги, как сама сообщила мне при очередной встрече в лифте, купить жилье в Болгарии и свалить нафиг из «этой страны».
Когда пришло время освобождать квартиру под новых хозяев, соседка, столкнувшись со мной в лифте, попросила помочь ей вытащить на помойку цветочные горшки, буркнув: мол, «этот» всю квартиру ими уставил. Тогда-то я, собственно, всё и поняла про последнюю стариковскую любовь Игоря Петровича. Сами цветы давно завяли и скукожились, поэтому Катька просто переваливала их в мешки, а сами мешки выставляла на лестницу.
Оттуда уже совсем под вечер я и выудила спутанный клубок пожухлого воскового плюща. Толстые, мясистые листья превратились в папиросную бумагу, но в прежней реальности накопили, видимо, достаточно влаги, чтобы растение, почти засохнув, сохранило едва уловимые признаки жизни.
А сейчас оно занимает почти весь подоконник, и, когда зацветает, будит в памяти целый пласт воспоминаний: как когда-то его хозяин наливал в тонкие чашки густо-красный индийский чай, ставил на скатерть серебряную вазочку с собственноручно сваренным вишнёвым вареньем и рассказывал самые разнообразные истории из прошлой жизни.
А так подумать — просто мимолётное знакомство...