Никогда не было, и вот опять... Ложилась спать с твердым намерением реализовать с утра целый список дачно-огородных дел, а закончились все намерения тем, что до двух часов дня работала над очередным текстом, лежа под одеялом, и ностальгически вспоминала времена, когда на нашем славном хуторе не было не то, что интернета, но и телефоны переставали работать в километре от жилья. С другой стороны (стоит, наверное, сказать, что вышеупомянутый материал назывался «интервью с Рафаэлем Арутюняном» и появится на сайте сегодня), интернет в деревне создает мне не слишком много хлопот. Особенно учитывая, что новости о коронавирусе и все комментарии на эту тему я не читаю в принципе, поскольку неинтересно и вообще пустая трата времени. И телевизор, страшно сказать, за последние два месяца, ни дома, ни на даче мы не включили ни разу. В результате образовалась куча времени на то, чтобы начать и завершить все домашние дела, не жертвуя при этом работой, посадить кучу всего в саду, и как-то так получилось, что все эти посадки в моем сознании ассоциируются с мамой: первые два декоративных куста, три яблони и вишневое деревце (помимо саморастущих на участке деревьев и кустарников) я посадила по ее просьбе два года назад в виде подарка на день рождения, сейчас же, когда мамы не стало, я продолжаю создавать сад в память о ней, сажая исключительно многолетние цветущие растения: пять видов жасмина, четыре — гортензии, меняющие свой цвет от снежно-белого, до густо-багряного, полыхающий по осени алым цветом бересклет, любимые мамой антоновку и белый налив, плетистые розы, в общем, все, до чего доходят руки, а доходят они до многого. Чтобы было понятно, о каких масштабах идет речь, скажу, что мы вчера скосили изрядно подросшую траву на всем участке, а потом муж посмотрел на шагомер: 17500 шагов за почти пять часов кошения. Само место под названием Головино, куда мы впервые приехали 37 лет назад, абсолютно уникально и по сей день: населенных пунктов подобного типа и подобной обособленности нет во всем районе радиусом километров в 50. Даже странно, как мой папа, крайне отстраненный от каких бы то ни было сельскохозяйственных подвигов человек, углядел эту деревеньку с дороги, когда по приглашению друзей поехал вместе с мамой на выходные в достаточно далекое от Москвы охотохозяйство. Дом в деревне по тем временам был у многих навязчивой идеей. Пределом мечтаний. Получить в собственность или купить можно было лишь садовый участок в виде шести соток на болоте, где в соседях у тебя с большой вероятностью окажутся всё те же опостылевшие на работе сослуживцы, а дом в деревне означал минимум 30 соток личного пространства и столько же распаханной позади участка территории «под картошку». Сама я в том процесе купли-продажи никакого участия не принимала - лежала в роддоме. Туда же, аккурат к рождению старшей дочки мне передали записку: «Мы купили дом!!!» Деревня (в этом году ее официально переименовали в хутор) располагалась на холме и насчитывала от силы десяток дворов. Собственно, немногим больше она насчитывает и сейчас. До ближайших поселений минимум час-полтора ходьбы, до уже упомянутого охотохозяйства — столько же. Грибов и ягод в окрестностях росло немерено, поскольку от того места, где заканчивалась грунтовка (только лет 15 спустя та дорога стала асфальтовой) нужно было ехать 2,5 км по бездорожью, которое дважды в год — по весне и по осени — становилось полностью непроезжим для легковушек. Хозяином проданного нам дома был местный алкоголик Сашка Кругликов, трудившийся в совхозе трактористом-электриком. Когда заканчивались запасы самодельного спиртного, Кругликов, покачиваясь, шел к деревенской будке-трансформатору и вырубал во всей деревне свет. Еще через некоторое время к его дому начинал стекаться народ: «Василич, помоги, как без света-то?..» Просьбы, разумеется, подкреплялись разнокалиберными бутылями с мутноватой жидкостью. Жизнь налаживалась... Продав родительский дом, Кругликов перебрался жить к жене, дом которой стоял напротив. Жена была давнобывшей, но сильно и неизлечимо болела, находилась фактически при смерти, поэтому возразить не могла. Она и умерла вскоре, и даже это событие Кругликов сумел превратить в грандиозный фарс. Как-то утром постучал в дверь: — Мария, дай денег. Тонька умерла! Денег мама, разумеется, дала, в связи с чем некоторое время спустя в доме Кругликова образовалась толпа ближних и дальних родственников, приехавших на поминки. В разгар застолья кто-то из прилично пьяненьких гостей подошел проститься с покойницей, лежащей в той же комнате в гробу, и вдруг сказал: «Василич, так она ж живая у тебя — моргает лежит...» Учитывая не слишком адекватное физическое состояние присутствующих, было решено застолье продолжить, но жену из гроба не вынимать. Там она благополучно и скончалась, спустя пару суток, после чего Кругликов снова забарабанил в дверь своего бывшего дома: — Мария, дай денег. Тонька умерла, хоронить буду... После того, как Тоньку схоронили, Кругликов еще несколько лет взбадривал деревенских выходками разной степени тяжести. Ночами воровал из нашего сарая кур, которых мы с мамой наловчились выводить из яиц в купленном за 120 рублей инкубаторе. Яйца маму надоумила брать приятельница, которая работала на ВДНХ в павильоне «Птицеводство». Там постоянно проводились выставки необычных пород, в процессе этих выставок куры продолжали нестись, вот и родилась идея попробовать вывести цыплят, тем более, что инкубатор как специально попался на глаза в магазине, куда мы с мамой зашли то ли за лампочками, то ли за туалетной бумагой. Из 30 яиц вывелось 27 цыплят, которые за лето превратились в офигенно красивых кур и петухов, и почти всех их пожрал Кругликов. Кажется, я была первой, кто научился трансформировать неискоренимую кругликовскую привычку к пьянству в профит. Если мама просто выдавала ему из личных запасов бутылку саморучно приготовленного, лучшего на деревне самогона, то я бездушно вручала трехлитровый молочный бидон: «Принесешь ягод - получишь». И отдавала бутылку лишь в обмен на полный бидон лесной земляники, малины или клюквы. Или на корзину отборных грибов — в зависимости от того, что именно на момент сделки вызревало в окружающих лесах. Без самогона в деревне было не прожить. Стандартной единицей измерения считался «бутылёк» — трехлитровая банка. Машина дров на зиму — «бутылёк», десять мешков зерна на кормление животных и заодно на бражку — «бутылёк», вспахать поле под картошку — «бутылёк». Однажды за «бутылёк» маме предложили купить жеребенка. Он появился у колхозной кобылы, которая по бумагам числилась жеребцом. Соответственно, оформить жеребенка нен представлялось никакой возможности — его можно было только сбыть. Но на дворе стоял сентябрь, поэтому брать жеребенка в зиму мама не рискнула. За «бутылёк», собственно, в разгар сухого горбачевского закона мы приобрели уникальный самогонный аппарат, сваренный из двух сорокалитровых молочных бидонов. Один бидон предназначался для браги, в другой был вварен змеевик и наливалась холодная вода. Весь этот комплекс обычно устанавливался в кустах, подключался через удлинитель к розетке в доме, и, когда начинался процесс, самогонка текла струей в палец толщиной — только подноси банки. Иногда в деревню к маме наведывался местный участковый Николай Николаевич. Он слезал с допотопного мотоцикла, протягивал вместо приветствия модоциклетные краги, в каждую из которых мама опускала по бутылке. После чего Николай Николаевич говорил: «Ты, Мария, это... поосторожнее в ближний четверг — проверка будет...» Если бы не тот аппарат, мы никогда не сумели бы построить в деревне новый дом, когда сгорел старый, кругликовский. Но это уже другая история...