Я чувствовала странное тепло внизу живота когда видела ее, я слышала шелест ее платья когда она садилась в гондолу, я видела лишь ее когда она пела каждое воскресенье в церковном хоре Ave Maria. Моя милая Лучия! Но эта старая пройдоха Кру никак не давала мне приблизиться к моей голубке и завести с ней разговор. Мне хватило бы всего лишь одного взгляда в глаза! Но нет, эта ведьма с проседью в черных волосах, старомодно спрятанных под сетку, бросала на меня внимательные и цепкие взгляды, стараясь прожечь дыру в моей вуали. Я спиной ощущала, как она тыкала мне в спину скрюченные в обереге пальцы, думая, что тем самым оградит свою подопечную от злых чар. Это лишь разогревало меня. И я наконец решилась и послала моей милой голубке расшитый жемчугом кошелек, в чье атласное розовое нутро вложила пару звонких монеток и крохотный листок надушенной бумаги.
Я стану преследовать тебя, дитя мое, пока твои губы не откажутся в моей власти и взор очей твоих не вопьется в меня в приступе любовной неги, трепет твоего тела электрическими зарядами не пронзит меня. Мое милое дитя, я выпью твою любовь всю без остатка, оставляя солоноватый привкус на губах. Твоя краса станет твоим же проклятьем, Лучия!
В следующие Святое воскресенье я, как благочестивая венецианка, засобиралась в церковь. На улице стоял плотный молочно-белый туман, утро не радовало ни единым проблеском солнечного света и от этого становилось так тоскливо под пронзительным ветерком. Я невольно поежилась, ощущая легкую дрожь в коленях и сильнее запахнула пелерину. Гондольер протянул мне свою сухую и широкую ладонь и я, опершись на нее, спустилась в гондолу, спрятавшись под натянутый навес из плотной ткани, чтоб не застудится на промозглом весеннем ветру Италии. Мерно покачиваясь мы плыли по извилистому каналу к площади Сан-Марко, где каждый воскресный день люд собирался у подножья собора Святого Марка, чтоб помолиться и выпросить прощения у безликих Святых-великомученников, дабы обратили они свои безжизненные очи на склоненные головы в покаянии за грехи свои. К моему горло подкатилась тошнота, когда пред моим взором предстали искаженные лица прихожан. Женщины одергивающих озорных детишек, которые не желают вникать в страстные речи пастыря про Гиену Огненную, про зловонную пасть Люцифера, которая поглотит грешные души и сожрет их тела. Мужчины, чьи губы хранят тепло поцелуя вчерашних кокоток, чьи речи душны и пропитаны чужими мыслями, от них исходит вонь шика и дороговизны. Я задыхаюсь в храме и грудь схватывает колючий спазм, словно тысячи игл вонзаются в плоть, выворачивая ее наизнанку. И лишь тонкий, едва уловимый запах розовой воды плывет в воздухе, заслоняя собой тяжелый аромат ладана. Этим запахом пропитана кожа моей возлюбленной! Моего вожделения! Мой рот заполнен этим афродизиаком, я тону в его нежных объятьях, я теряю голову от ожидания скорого свидания.
Находясь в благоговейном настроении, я шагала по тротуару, одна без сопровождения - впрочем, плевать я хотела на приличия – искоса «прощупывая» толпу на предмет моего вожделения. Но, увы, ее тонкого стана я не замечала сколько бы не напрягала зрение. Зато среди незнакомых голов мелькнула рыжая, словно сноп пламени, голова моего дрожайшего братца. Его походка дэнди и скроенный по моде сюртук ярко-лилового цвета раздражал тусклые взгляды набожных старых сеньор, которые недовольно перебирали морщинистыми губами, опираясь на заботливо подставленные локти своих спутников. Я ускорилась, мягко лавируя между толпящегося люда, по пути вбирая чужие запахи, которые оседали плотным туманом на моей коже. Я почти настигла моей второй половинки, как он внезапно сделал крутой поворот и когда я растерявшись замерла, близоруко щурясь, вынырнул из-за моей спины.
- Мое почтение, сестрица! – сочный баритон прозвучал у самого уха. – Охотишься за прелестными курочками?
- Конечно, - мои губы скривились в плотоядной улыбке. Но вдруг мое шестое чувство завозилось приятным теплым комком в груди. Я всем нутром ощутила ее присутствие, ее летящую походку, ее афродизиак. Я застыла словно собака учуяв дичь, лихорадочно ища взором ее милое личико, трепетные устала и опущенный застенчивый взор…