"На прошлой неделе состоялись первые заседания суда по делу об убийстве студента-антифашиста Тимура Качаравы в ноябре 2005 года. Тимур был убит в центр Петербурга на людной улице. На него и его друга Максима напали с криком «анти-антифа!» молодые люди (группа не менее 7-ми человек), повалили Тимура и Максима на землю, избили, нанесли удары ножом, Максим выжил, Тимур погиб.

Позже нападавшие были задержаны, признались, их причастность к неонацизму стала ясна благодаря изъятым при обысках материалам, виновность в нападении и убийстве подтверждалась следственными экспериментами. Тут всё ясно. Есть и неясности в этом деле – упоминался какой-то организатор нападения, так и не найденный...

Но речь не об этом. Речь о суде над семерыми участниками нападения.

Время действия – май 2007 года. Место – городской суд СПб на Фонтанке.

Я бываю в суде редко. А в этом суде не была 12 лет. В 1995 году пришлось присутствовать в суде по делу Юрия Беляева, обвинявшегося городской прокуратурой в разжигании межнациональной розни. Само здание суда, обшарпанные коридоры, казённые залы заседаний изменились мало.

Как говорится – нахлынули воспоминания: тогда зал был полон; большинство мест занимали люди разного возраста и вида, бурно выражавшие поддержку и одобрение обвиняемому. Многие из них были одеты в чёрное, украшены нашивками со свастиками и другой нацистской символикой. В ходе заседания они бесцеремонно шипели проклятья в адрес свидетелей обвинения и экспертов, а в перерывах – прямо не выходя из зала суда – выкрикивали угрозы. Экспертом, на заключении которого строилось обвинение, выступал Николай Михайлович Гиренко. Самые злобные выпады «почтенной публики» были адресованы ему.

В июне 2004 году Николай Михайлович был убит прямо у себя дома на Петроградской стороне. Убит нацистами. В 2005 году нацисты убили Тимура. Знали, что он – антифашист, выследили и убили. Теперь их судят...

Зал суда и похож на тот, в котором судили Беляева (осудили и тут же амнистировали «по случаю 50-летия победы над фашизмом!»), и непохож.

Самое главное отличие – это суд присяжных, вдоль окна тянутся скамьи, предназначенные тем, от кого зависит исход процесса. Кроме того, за столами в центре зала целая группа адвокатов – защитники подсудимых и - отдельно – двое представителей потерпевших – Максима и мамы Тимура.

Другая и публика. В зале тихо сидят человек 50, почти все молодые, серьёзные и грустные. Этих молодых людей журналисты в последние годы объединяют под общим названием «друзья Тимура Качаравы». Под это определение подпадают далеко не только друзья или даже знакомые Тимура. Так называют молодых петербургских антифашистов, тех, кто не желает мириться с расизмом, ксенофобией и агрессией националистов.

При входе в здание суда нужно предъявить документы, фотографии тщательно сверяют с лицом хозяина паспорта. Лица у всех открыты. Хорошие лица – очень разные. Только в выражении что-то общее, как будто они рано и дружно повзрослели. И ещё – ответственность. И – грусть. Когда в зал направляют фото или видеокамеры многие закрывают лица платками и капюшонами, наклоняют головы. Вспоминаются небрежные реплики из каких-то статей – ах, антифа, как они все похожи – на одно лицо! Совсем непохожи – вы их просто не разглядели.

Но позволить себя разглядывать люди, подвергающиеся смертельной опасности, не всегда могут. Это понятно.

Несколько лиц в этом зале явно выделяются, молодые и неприметные, они сидят в середине, но не хочется как-то оказаться рядом с ними. Нервно присматриваюсь. Но их скоро просят пересесть вперёд – это подсудимые, те, что по малолетству были освобождены до суда.

Тут появляются судебные приставы и требуют, чтобы все покинули зал. Выходим на лестничную площадку, и снова вспоминается суд 12-летней давности. Тогда нас – поддерживающих обвинение – было человек 5, когда всех выводили из зала, мы стояли в этом закутке, буквально уткнувшись носом в свастики на рукавах окружающих. Теперь же - совсем другое дело, все, стоящие рядом, сочувствуют жертвам и разделяют антифашистские убеждения. Почти все мрачно молчат, лишь кто-то порой задаст вопрос о ходе дела и получит отрывочный, сухой ответ. Вдруг раздаются крики, взвинченная женщина тычет в кого-то пальцем и невнятно в чем-то обвиняет (видимо, в фотосъемке). Это мать одного из обвиняемых. Потом ребята жаловались, что она сама фотографировала их на телефон. Появляется суровый пристав. Не делая никаких замечаний кликушествующей особе, он обращается к нам: «Имейте в виду - я найду тысячу причин удалить вас из зала!» Это ещё до начала суда...

Потом, на суде, во время выступления мамы Тимура эта же женщина оскорбительно смеялась прямо за спиной пострадавшей, громко разговаривала со своим сыном через решетку, никто ей не мешал. А в это же время приставы не спускали глаз с присутствующих в зале, за одно слово, один жест, выводили вон.

Нас сразу предупредили – удалят любого, кто будет разговаривать или что-либо как-либо выражать. Всех заставили сесть слева от прохода (вдоль окна), в то время как весь правый ряд оставался пустым. Многим в конце зала (туда перетащили для не влезавших скамьи справа) было ничего не слышно. На ропот судья отреагировала: «Не важно, слышно вам или нет. Нужно, чтобы присяжные слышали». Возможно, всех для того и сажали слева, чтобы публику не было видно присяжным, и её вид не мешал беспристрастности.

Но никто и не пытался мешать – во время выступлений пострадавших зал боялся дышать, боялся шевельнуться, чтобы не пропустить ни слова. А вдоль рядов – напомнив мне своим видом дежурных педагогов на экзамене – ходили бдительные приставы. Удаляли тех, кто, опасаясь шептать, пытался обменяться СМС-сообщениями. Когда тележурналисты во время дачи показаний мамы Тимура вдруг направили камеру на лица в зале, никто не решился помешать выступлению, хотя судья раньше запретила снимать зал, но многие попытались закрыть лица. Кто-то поднял перед лицом одежду с антифашистским лозунгом. Его тут же вывели. Через минуту эпизод повторился – пристав, как коршун, бросался на всякого, кто, по его мнению, «агитировал». Опасные такие слова – нет фашизму! Провокационные!

Эх, где же были приставы в 95-ом, когда фашисты из зала свистели и кричали прямо во время выступления Гиренко?

Зал ничем не мог поддержать дающих мучительные показания пострадавших.

Даже выражением на лице. Зато адвокаты подсудимых не скупились на каверзные вопросы. Почти все они сводились к обсуждению сути антифашизма. Как маму Тимура, так и Максима многократно спрашивали (эти адвокаты то ли не слушали вопросов коллег и ответов свидетелей, то ли нарочно ходили по кругу) - знали ли они об «антифашистских акциях устрашения», участвовал ли в них Тимур и т.п. Много раз отвечали допрашиваемые, что Тимур (как и Максим) не участвовал в таких акциях, более того – не верил в насилие и «устрашение».

Тогда им задавали вопрос так – а что такое антифашизм? Максим, не поняв, что от него хотят, переспросил, ответ: «как поняли, так и отвечайте». Трудно поверить, что немолодые люди, выросшие и всю жизнь прожившие в «стране, победившей фашизм», как принято называть бывший СССР – ныне РФ, не знакомы с понятием антифашизм. Но, знают они что-то об этом историческом явлении или нет, их дело. К обвинению ведь это отношения не имело. Обвиняются их подзащитные в убийстве, в хулиганстве, в разжигании межнациональной розни. Удивительно – но об этих преступлениях речь в суде почти не шла! Большую часть времени в течение перекрестного допроса пострадавших обсуждался антифашизм и - вообще – убеждения Тимура. А также убеждения его родителей, друзей, знакомых. Несомненно, у присяжных пытались создать впечатление, что антифашисты – сами страшно опасные люди. Наверное, такие опасные, что внезапное нападение семерых вооруженных людей на двоих безоружных – просто вынужденная мера. Маме Тимура был задан и такой вопрос – как Вы думаете, а мог ли Тимур нападавших одолеть? Ирина Анатольевна ответила, что она думает – не мог, ведь у него не была ножа, а у них были.

Интересны не эти вопросы – адвокаты защищают своих, если им при этом удастся доказать, что Тимур сам себя убил, да ещё хороших людей обвинил в своей смерти, они будут удовлетворены, надо полагать. Интересно, что подобные, явно спекулятивные версии, форма вопроса им придаётся только для вида, обсуждать на суде можно. Хотя, на самом деле, что должна думать мама убитого мальчика, которая преступления не видела, о том, что могло бы быть?

А вот попытка представителей пострадавших задать своим клиентам вопрос – боялись ли вы за свою жизнь, боитесь ли сейчас? Была встречена судьей в штыки – «вопрос снимается!» Хотя ведь - в отличие от вопросов о сути антифашизма – этот вопрос имеет самое прямое отношение к ходу процесса, к показаниям пострадавших, к преступлению обвиняемых, наконец!

Пострадавшие – и Ирина Анатольевна и Максим – нашли в себе мужество выступить в этом суде, рассказать о самом страшном дне своей жизни и ответить на - по большей части враждебные – вопросы адвокатов. Для обвинительного процесса расстановка сил ведь была довольно странной – прокурор ограничивалась лишь несколькими формальными вопросами, а адвокаты пострадавших, старавшиеся перейти к сути дела, были в явном меньшинстве перед большой группой защитников борьбы с антифашизмом.

Глаза молчаливой антифашистской публики, с самого начала смотревшие с болью и грустью, к концу заседания выражали отчаяние.

Если и есть в этом процессе что-то хорошее – то это смелость – самих пострадавших, их представителей-адвокатов и вот этих самых молодых антифашистов, на которых так люто смотрят приставы, и которыми пытаются запугать присяжных.

А они приходят на суд – несмотря на сессию и экзамены, несмотря на дежурящих у поста милиции, где надо предъявить лицо и паспорт, нацистов из числа друзей обвиняемых, несмотря на опасность и унижение.

Мне стыдно перед ними за то, что не приходят другие – прогрессивные журналисты, правозащитники, демократы. Где вы?!"
Т. Качалова