«Не нужна мне Ваша любовь после смерти. Я ухожу искать весны, я ухожу исправлять ошибки, да не свои, ваши. В общем, я ухожу»,- прочел он на одном из нечаянно открывших содержимое листов выпавшего блокнотика.
- Жаль, а ведь Вы мне понравились, - заметил он вслед удаляющейся девушке с небольшим чемоданчиком в руке. Та нерешительно замедлила шаг, затем громко и отчетливо произнесла не оборачиваясь:
- Это Вы мне?
- А кому ж еще?
- Ну, знаете ли, на вокзале много людей…- чуть иронично заметила она.
Наконец, дамочка соизволила повернуть свое личико к собеседнику.
- А Вы в курсе, что неприлично читать чужие пометки… - начала уж было она, но продолжила в несколько ином русле,- Вы мне тоже….
- Простите, что тоже?
- Понравились…. И не стыдно Вам красть чужие души? – с хитрым прищуром поинтересовалась девушка.
- Нет, - можно сказать задорно заметил он, чуть растянув букву «н».
- Вы сбежали?
- Ну что Вы…. А потом, я не боюсь ответственности за краденые души.
Она улыбнулась и заметила тихо:
- Значит, Вы либо бессовестный, либо гений.
- Не то не другое, - несколько небрежно ответил он, а затем, пожав плечами, добавил,- я Антон Евгеньевич.
- Ну, уж это я знаю, - ухмыльнулась его собеседница, - а я Элла.
- Увы, вынужден заметить, что и Вы мне Америку не открыли.
- Я, конечно, знала о Ваших талантах, но не думала, что в их число входит ясновидение, - заметила Элла.
- О, что Вы, моя дорогая (ведь Вы позволите мне себя так называть), в их число входит удивительное умение читать, - остро, но без лишнего сарказма заметил Антон Евгеньевич, вернув девушке блокнотик, на обороте которого значилось ее имя.
- Мерси, - кивнула она.
- А что же Вы не спрашиваете, почему меня сюда занесло? И как я так просто расхаживаю по вокзалу, выйдя, замете, не из СВ, а из обычного вагона.
- Элементарное уважение к артисту, или Вас удивляет, что я при всем своем необразованном виде хоть немного воспитана?
- О нет, что Вы, отчего ж необразованный? Скорее… юный, любопытный, да, пожалуй, таков Ваш вид.
Она взглянула на него внимательно, пытаясь подсознательно задержать его рядом с собой еще хоть на пару секунд, хотя ясно чувствовала приближение этой некомфортной колкой и такой неизбежной процедуры неловкого прощания. Антон Евгеньевич же избавил ее от этого томительного ожидания с неловким подбором фраз, которое так стандартно и необратимо венчает случайные знакомства.
- А где Вы собираетесь жить? - тактично поинтересовался он.
- Не знаю, - рассеяно ответила Элла.
- Ну, значит, будете жить со мной, - уже совершенно бестактно добавил Антон Евгеньевич.
Зеленые глаза взглянули на него без удивления, но и без отвращения.
- Вы станете моим учителем?
- Стану. Только, пожалуйста, не любите меня.
- И Вы думаете, я на это способна?
- Действительно, глупое предупреждение.

За окном накрапывал удивительный весенний дождик. От чего удивительный? Просто, он был таков, и нечего здесь было добавить. Все было тихо. В квартире, в городе, в мире, везде царила тишина. И не существовало ничего, кроме комнаты с камином. Срывались чьи-то души, горели чьи-то судьбы, рождались чьи-то мысли, но все это вершилось где-то в другом измерении, возможно тихо расположившемся в сердце огня в камине. В камине, что находился в комнате такого-то дома, на такой-то улице, в таком-то городе Н. В камине, возле которого сидели он и она, Элла и Антон Евгеньевич, Учитель и Ученица.
- Сколько тебе лет?
- 18….
- Пишешь?
- Да…. Я знала, что Вы меня об этом спросите.
- И много ли ты знаешь?
- Все, я знаю все. А впрочем, нет, только прошлое и грядущее в настоящем я не разобралась. Не знаю настоящего, не вижу.
- Партитуры при тебе?
- Да. Они пришлись не по вкусу….
- Но ведь это тебя не остановило, ты не за этим сюда приехала.
- Вы правы, Вы Учитель, всегда должны быть правы. Вот, - Элла протянула кипу листов, отчего-то вырванных из нотной тетради.
И пока Антон Евгеньевич изучал ноты, она расхаживала по комнате, рассматривая изящные антикварные дополнения интерьера. На камине красовалась прелюбопытная вазочка. Но примечательна она была не тем, что имела какую-то особую форму, или необыкновенную роспись, а тем, что за ней находилась фотокарточка, спрятанная, очевидно, от любопытных глаз, которая так предательски показала сейчас свой уголок. В доме Антона Евгеньевича она не заметила ни одной фотографии доселе. И от того, Элле стало особо интересно взглянуть на нее. Она кинула беглый взгляд на своего Учителя, но тот был погружен в ноты и не обратил никакого внимания на то (а может, не был он столь заинтересован?). Впрочем, это не имело никакого значения, т.к. то ли по воле случая, то ли по желанию Антона Евгеньевича, Элла таки достала это фото. По телу пробежала волна, губы предательски дрогнули, и неведомая боль поднялась откуда-то из глубины. Судорожное и почти неврастеничное «почему?» дико царапало горло, и кровь, струившаяся из только что проделанной зубами раны, медленно направилась тупо топить «почему?» не вдаваясь особенно в подробности его болезни. Глаза же плохо понимали происходящее и беспрерывно посылали сигналы бедствия в мозг. Тот в свою очередь, отказывался, что-либо понимать, и вообще был поражен тем, до чего может довести банальная фотография Антона Евгеньевича. Из вакуума, образовавшегося вокруг Эллы, ее вернул голос Учителя.
- Ну, что ж, великолепно.
- Что? – мотая головой и сбрасывая с себя остатки оцепенения, поинтересовалась девушка, но тут же опомнившись, добавила, - но они….
- Они? Они. Ну, сколько тебе повторять – нет их. Моя дорогая, ты играешь не их, ты играешь СВОЮ жизнь. Они слышат свои жизни, а ты - играешь! Понимаешь?! Они слышат музыку, божественную музыку, они даже не знают, как она называется, но слышат. То есть для них данность, а данность это та же судьба! И они, ОНИ, о которых ты так печешься, говорят, что ее невозможно изменить. А ты эту музыку не слышишь, ты ВИДИШЬ ее, у тебя есть ноты твоей судьбы, твоей данности, и ТЫ играешь ее как хочешь. В том власть твоя, ведь одну и ту же музыку можно сыграть безобразно, а можно и завораживающе красиво. Я может, разочарую чуть тебя, если скажу, что ты не творец, хоть и кажется тебе так, но ты исполнитель. И за это тебя будут топтать, и за это тебя будут ненавидеть, и за это о тебе будут помнить, когда не станет тебя. Моя дорогая, моя РОДНАЯ, им нет никакого дела до твоей души, они не видят разницы между создателем и исполнителем, и они будут вечно тебе завидовать, принимая тебя за первого, и будут вечно тебя бояться, зная, что ты ваяешь будущее, а ты просто продолжай писать. Продолжай писать свою музыку, придавая зримый облик данности, и преподнося ее, как тебе заблагорассудится.
Она стояло недвижно, и глядела на его лицо, на котором мелькали блики огня. Она стояла и ощущала, как катастрофически теряла контроль, и как данное ей обещание таяло в субстанции заполнявшей ее любви. Она знала, что одной из самых редких и ценных форм любви была любовь Ученика к Учителю, и чувствовала, как столь ценное чувство перетекает в нечто иное, куда более распространенное, и Боже мой (!) куда более желанное пространство любви мужчины и женщины. Но Антон Евгеньевич предупреждал, а она обещала, раз так….
- Спасибо, - ответила Элла, - я знаю, какое это коротенькое и простенькое словечко, но в нем много, я наполнила его под завязку, поверьте! Поверьте и возьмите. А еще простите меня за фотографию. Я….
- Ничего, что ж в том такого, что ты посмотрела на фото почти двадцатилетней давности?
- Что? И Вы еще спрашиваете что…. Антон Евгеньевич, там другой Вы, и я уверена, кроме меня того никто не ведает. Что случилось с Вашими глазами? Что случилось с Вашей душой? Что случилось с тем мальчиком, - и тут она запнулась чуть, не решаясь продолжить, - которого я бы неизменно полюбила? Нет, он не вырос! Нет, он не растворился в своей профессии актера. Нет! С ним произошло что-то ужасное.
- Боже, ну какое же Вы еще, право, дете! – добро улыбаясь ответил Антон Евгеньевич. Лицо, которого неожиданно приняло мягкое выражение, сменив свою серьезность так внезапно, что это несколько обескуражило его собеседницу, - ну не стоит же так гипертрофировать. Да и домысливать не стоит, фантазерка Вы!
- Вот же он… - еле слышно пробормотала Элла, видя в тот момент того юношу, проявившегося на лице ее учителя, - нет прежнего задора, и прежней легкости нет, но это он….
- Моя дорогая, моя хорошая, ну что Вы такое говорите? Престаньте себя истязать и изматывать. Вы необыкновенная, Вы чудесный ребенок, но Вам надо иногда отдыхать, прошу Вас, ложитесь спать, Вы так сегодня устали, на Вас ведь лица нет.
- Да, пожалуй, - безоговорочно ответила Элла и удалилась в свою комнату.


Сон диким дурманом окутал ее и увел в ту ночь не в сказочные страны, а в глубины какого-то бреда. В 2 утра, Эллу словно обдало ледяной водой, она вскочила, и направилась в гостиную, где с ужасом увидела, как ее ноты становятся пищей, для вовсе не избирательного огня, горевшего в камине.
- Что Вы творите? Что… - захлебываясь от негодования, вскричала она.
- Я забыл Вам сказать еще кое что, - равнодушно начал Антон Евгеньевич не поворачивая головы, - чтоб стать действительно достойным исполнителем, Вам необходимо что-нибудь отдать взамен, надеюсь, это будет самое худшее лишение в Вашей истории.
- Но… - она кинулась на него со слезами, охвачена какой-то не совсем обоснованной истерикой.
- Но, - никак не могла продолжить она, как-то бессильно пытаясь вырвать из его рук оставшиеся листы, - но…
Ее душила не то обида, не то злость не то и вовсе эмоции, выливавшиеся в не самое подходящее время. Содрогаясь от рыданий, она обняла его голову, как бы умоляя не завершать начатого, и параллельно ощущая каким-то диким неизведанным чувством, что так счастлива она еще никогда не была. Он все же выкинул последние листы. И его лед моментально растаял. Внезапно проснулась чувство жалости, к этому необыкновенному ребенку, и он обнял ее, гладя черные, как смоль волнистые волосы. Невероятной силы энергия вырывалась из его сердца, властная и цельная, как и сам Антон Евгеньевич, она окутывала Эллу, внося в ее душу успокоение и гармонию.
- Ну, ты же помнишь, рукописи не горят, помнишь ведь….
- Да, да, - шепотом отвечала она, в какой-то момент глаза девушки безумно блеснули, и она выкинула в камин фотографию, где медленно начал превращать в пепел огнь его лицо, и лицо той женщины, которую он обнимал.
Антон Евгеньевич улыбнулся, усмотрев в том детскую шалость, а точнее маленькую детскую месть.
- Ну ничего-ничего, мне честь сгореть в твоих сонатах, которыми пропитаны уже языки этого пламени, значит там теперь мой дом, в твоей чудесной музыке.
- Да, там хорошо, - вздохнула Элла, - там сады, там огромное чистое озеро, там стоит хрустальный замок, где живет моя душа.
- Значит, мы теперь вместе будем жить? – улыбнулся он.
- Значит вместе…. Скажи, а она, она тоже там будет?
- Нет, она из другой истории.
- Но ведь она была на фотографии тоже.
- Да, была, но…. А впрочем, узнаешь позже.
Он усадил ее на диванчик возле окна и крепко обнял за плечи. Элла склонила голову на плечо его.
- Почему ты не пришла раньше, почему не спрятала свои ноты, если ведаешь грядущее? – спросил Антон Евгеньевич.
- Я не отвечу Вам… - задумчиво произнесла Элла, - но… - голос ее дрогнул, и она крепко вжалась в него, словно от страха, - но завтра Вы умрете…. А точнее сегодня. Да, ведь сегодня уже наступило…. Я точно знаю, умрете…. Рассвет будет еще Ваш.
- Раз так, то стоит ли нам тратить эти минуты впустую? – тихо сказал он, - ведь все не важно, и слова….
- Наверное, я Бог, раз я все знаю, - заметила она, но тут же себя исправила, - нет, все же я не Бог, раз не могу воскресить тебя, и не могу ничего поделать вообще. А впрочем, нет, - снова не согласилась она с собой, - я наверное, все таки Бог, только очень бездарный. Я даже кусочек Бога, я мятежная его часть, которая не может предотвратить твой исход. Я бездарный кусочек Бога в ссылке на Землю…
Они сидели на диване, что был развернут к окну, и глядели на светлеющее необыкновенно небо, небо, походившее на океан, где виднелись издали островки, созданные кучевыми облаками. Они глядели на небо, которое беспрестанно менялось, глядели, и свежий утренний ветер доносил до них его запах, дополняя тем самым картину, приближая небо, и лишая такой далекой его нереальности. Небо окутало их, усыпило.

Элла открыла глаза, и приподняла голову с плеча его. Прекрасное чудесное утро разбередило ее рану еще больше. Она почти не сомневалась, что пульса нет, но все же попробовала его нащупать. Три минуты, которые она держала руку на пульсе его, так и не принесли смирения. Элла встала, подошла ближе к окну и вздохнула. Ей вдруг показалось, что в комнате кто-то кроме них присутствует. Она обернулась и увидела человека. Очень красивого человека.
- А ты, наверное, Сатана?
- Да.
Он приблизился к Элле, и попытался, уж было, поцеловать ее в шею.
- Ну не надо! – скривившись, повела плечом она, - не надо. Я знаю все эти твои уловочки. Эту твою страсть, красоту, порочность. Но ты знаешь, тебя нет! Нет и не пытайся мне доказать обратное. Ты - миф, ты тень, придуманная лишь для лучшей игры света. Ты такое же Божье творение, и как это должно быть жалко и унизительно, существовать лишь для того, чтоб подчеркнуть своего творца. Тебя нет, прости, но я это знаю.
Элла накинула плащ, и покинула уже пустую квартиру.
Она спустилась по ступенькам, и шла уже по пустынной улочке, когда увидела его, своего Антона Евгеньевича. Слова застряли в горле, и слепое глуповатое счастье ворвалось в ее душу. Когда мир вдруг стал трансформироваться вокруг нее, и превращаться в сад, небо приблизилось и создало справа огромное озеро, а за спиной возник хрустальный замок.
- А где она? – спросила Элла.
- Она отдала себя в жертву твоей музыке, послужив тем элементом, который все это материализовал, - ответил ей 25летний Антон, тот самый, какого она видела на фото…
И тут вдруг произошло то, чего Элла совсем не ожидала, Антон расхохотался, в голове ее что-то щелкнуло, негодование ее создало какой-то дикий синтез с накрывшим ее стыдом. Элла буквально кинулась ему на шею, вся залита розовой краской и дрожа.
- Антон, Боже мой, что мне снилось. Господи, мне такое понаснилось! Что ты старше меня лет на 20, что ты мой учитель, что ты умер (Боже, как страшно), я видела Сатану…. Ты понимаешь, Антон, настоящего, я… я…. Я еще не проснулась, когда шла к тебе на встречу, я только сейчас окончательно пробудилась, сумасшедшая! Я… - и тут она подняла на него свои глаза и крепко сдавила виски его руками.
- А откуда ты знаешь про нее? – настороженно поинтересовалась Элла, еще не окончательно отошедшая от страхов своих, - почему ты сейчас сказал про музыку… про нее.
Антон окончательно развеселился.
- Моя дорогая, моя родная, если б ты меньше комментировала во сне происходящее, вероятно, я бы не сказал того. Ты так устала за этот год, заработалась. А сейчас взгляни! Мы на чудесном курорте, в великолепной гостинице с романтическим названием «Хрустальный замок», мы вместе. И может, хватит тебе думать о работе и беспрестанно перечитывать перед сном «Мастера и Маргариту»? Наконец: когда же ты перестанешь ревновать меня к моей сотруднице на фотографии?


[600x267]