Отставший от каравана купец брёл через маслянистую, потрескивающую кровью в ушах жару все полуденные часы. В его решении идти назад сказался и опыт предыдущих путешествий, и надежда, что ветер и его собственная бестолковость не позволят исчезнуть с глаз всем приметам прошедшей тем же путём накануне вечером дюжине верблюдов и горстке шумных потных халатов. Ещё что-то необъяснимое, детское, заставляющее нас если и бежать, то назад. Впереди следы от ушедшего с прохладой рассвета каравана были ещё едва различимы в песке. Путник мог и броситься по ним, может быть его ждали чуть дальше сплёвывая сквозь ухмылку, с укоризненными переглядываниями, но он решил, окончательно решил идти именно назад.
В первый час он еще находил у подъема на бархан, на солнцепёке разжеванную и выплюнутую фигу, то ли в крови, то ли в масле повязку и радостно вздрагивая находке, понимал, что не сбился с пути. Но теперь следующий след предательски запаздывал, очередная верблюжья куча, спасительный обрывок человеческого мира, нарушал привычный ритм возвращения домой. Путник решил, что это всё море зноя, через которое теперь приходилось плыть, упираясь коленями в волны воздуха, помутило его зрение. Каждый удар сердца безжалостно удалял путника от последнего знака, вовсе не приближая идущий за ним. В одно мгновение тревога стремительно стала огромной, достигнув оглушающей рёвом височных жил уверенности - путь потерян!
С этого момента его понесло беспокойство, а мысли вокруг плясали оптимистический хоровод. Это недоразумение. Далеко он уйти не мог. Где-то рядом. Отупел от жары. Вон там не клочок ли верблюжей шерсти гоняет по дюне ветер? Так проваландался путник битый час, под закатывающим рукава зенитным солнцем, не замечая как в бодром отчаянии тело по приказу ошалелой головы сжигает те основные силы, наличие которых отличает путника в пути от путника в беде. Наконец, он обессилел от бестолковой суеты, почти ослеп от пота капающего с бровей в глаза и уселся в жаровню песка, укрывшись с головой полой халата от апогейного пекла.
Не раз в прошлых своих путешествиях по пустыне видел он миражи. Они проплывали мимо в слоёной и пузырчатой дали, где желтизна земли переходила в желтизну неба. Но путь каравана неизбежно вёл к оазисам, впрочем издали от миражей неотличимым. Мираж, как Луна следовал за тобой, недоступный как складка земли и неба. Оазис с каждым шагом в его направлении приобретал очертания, как выплывающая из-под воды красавица. Плеск воды, ожившие тенистым чудом голоса, остывающие под веками счастливые глаза, истома в теле прислоненном к стволу шершавой даже сквозь халат пальмы ... Таким вспоминался путнику оазис. И таким он хотел бы видеть его сейчас. Но как быть с миражами? Перед ним было две возможных стратегии и каждая имела свои преимущества.
Первая заключалась в том, чтобы следовать за каждым появляющимся миражом выясняя не оазис ли он. Сейчас, когда ясно, что с наскока дороги назад ему не отыскать, только на оазис упование не испарилось. У них гостили караваны. Там он без труда сумел бы выжить несколько дней и ночей дожидаясь спасения, питая силы водой в избытке и сберегая их недвижимостью. За каждым миражом мог скрываться оазис. Теперь путник остро позавидовал караванам, следующим от оазиса к оазису, не отвлекаясь на кривляния обманок. Но это был не его случай. Не его случай и случай дурачка, который блуждая по пустыне как по рынку натыкается на оазисы ежечасно. Который и хотел бы пострадать, побродить, но вот те на, опять что же, это ручей журчит, опять эта жухлая пыльная зелень. Будь он одним из таких счастливчиков уж точно бы не заплутал бы так. Остаётся идти за каждым миражом с проверкой, сверяться не оазис ли и идти дальше. И так пока хватит сил. До последней капли тухлой воды в бурдюке. Вдруг мираж перестанет лукаво отступать, с каждым шагом прорезаясь невидимой доселе деталью в бурлении рассерженного на песок воздуха?
Вторая стратегия была отсроченным концом. Без тени надежды, без ожога разочарования. Идти так, как если бы он сам себе караван и знает где его облюбованный оазис. Как если бы все эти миражи-шмиражи ему были до факела. Не пускаться в их дьявольскую игру, а идти по пути проложенном ему самим Господом. Если путь приведет его к оазису, то он торжествующе воскликнет: я не брел по пустыне за миражами, испуская силы в обиде на собственную легковерность. Я не устремился в глубины моря, открывая все подряд ракушки в поисках жемчужины жизни. Если путь приведёт в никуда и тьма налетит, одурманит, повяжет и скрутит одеревеневшие колени, набьётся в ноздри, засаднит на кровавых трещинах губ, заскрежещет на зубах, забьется с кашлем в изможденные легкие, тогда он успеет предпослать тьме крик гаснущей мысли: Господь привел меня к моей жемчужине. Я не видел соблазна, сберёг силы, мой путь был прям и привёл меня по слюдяной складке воздуха у горизонта на небеса.