В марте окончательно выгнали хахаля. В январе его уже выгоняли, после того, как он разбил блюдо в форме извилистой рыбины и попытался порезать себе вены осколком плавника, но он пришёл снова с хрустящим букетом кровавых роз, чисто, до пластыря на щеке и коросты болячки на выбойне подбородка, выбритый, с диковинными гостинцами. Светлана Андреевна не хотела устраивать скандала в присутствии «матушки», чьё слабое сердце она старалась уберечь от любых известий связанных со своим семейным положением. Она обдала хахаля ледяным взглядом, молча наполнила ванну, взяла цветы и, распотрошив, швырнула в воду. Андрей же было возрадовался радиоуправляемому джипу, но тут же расстроился из-за отсутствия в нём батареек. Так себе выдалось для хахаля возвращение. Может поэтому он сразу густопсово запил, уже на следующее утро уйдя «за сигаретами». 

Хахаль любил водку и ненавидел «жидят». Смотреть телевизор с ним была подлинная мука. В краткие мгновения трезвости ли или в предсонном пьяном полузабытьи он невозмутимо и талдыча, как другие читают молитвы или насвистывают, ругал Беню Эльцина, иуду Горбача и младореформаторов. Их всех он называл «жидами». Директора завода «Красный подшипник», где он формально работал, он называл «жидёнком» и возлагал на него полную ответственность за своё диванное валяние. Андрей, не имея представления о том, кто такие «жиды» и «жидята», полагал, что речь идёт о каком-то сказочном народце, вроде гномов или муми-троллей, при этом первые взрослые, а вторые — детишки и искренне удивлялся почему это на работе у хахаля заправляет малышня. Когда же он, наконец, решался спросить, хахаль в очередной раз срывался за сигаретами. Возвращался же он поцарапанный, вонючий, с расслюнявленным лицом, ещё более колченогий нежели обычно, когда Андрей, добросовестный школьник, уже видел десятый сон.

Хахаль любил водку и прогудел с мужиками в кафетерии за школой время, когда нужно было забирать Андрея с продлёнки. Светлане Андреевне позвонила завуч младших классов в 18:45 минут. В 19:03 минуты на работе у Светланы Андреевны собирались отметить выпавшие в этом году на один день 23 февраля и день рождения шефа,  — единственного мужчины в коллективе, не считая программиста Васи, который лишь изредка приезжал из главного офиса по просьбам трудящихся. 

Светлана Андреевна очень гордилась тем, как тонко и умело она нарезала сырокопчёную колбасу, украсив блюдо с ней маслинами на только входивших тогда в моду зубочистках. Коллеги сядут за стол без неё. Шампанское откроют без неё. Шарики икры лопнут не на её, а на золотых зубах Алевтины Викторовны, ненавидимой ею за желание молодиться («красит губы до носа!») в свои 47 лет бухгалтерши. Светлана Андреевна сказала в трубку «хорошо, я буду через 45 минут», очистила от обёртки жопку и прилегающие к ней пару сантиметров сырокопчёной колбасы и зажевав её, ушла так быстро, что коллеги, севшие за стол на три минуты раньше запланированного, даже не сразу заметили её отсутствие. 

Хахаль шёл. Хахаль схаркнул в сугроб у подъезда. Хахаль набрал с десятой попытки код на замке. Хахаль чуть не блеванул в лифте. Хахаль скривил рожу от мерцания перегоравшей лампы дневного света на восьмом этаже. И хахаль на пару стопок назад протрезвел, увидев перед входной дверью «своей» квартиры напротив лифта пузатый до выверта молнии на застёжке чемодан и пять или шесть пакетов из «Перекрёстка», набитых под завязку его вещами. В тот вечер соседи по лестничной клетке вызвали милицию. Андрея трясло в кровати от истошного хахальского крика «жидяра!» — плавно угасшего в лифте. Затем хлопнули двери пазика, взвизгнули шины и воцарилась относительная тишина. 

Рассказать всё это потребовалось только для того, чтобы объяснить откуда Андрей узнал про отца. Наутро после изгнания хахаля, мать доверила Андрею ключ — сегодня он возвращается из школы один. Но чур, все дела… Плиту не включать, с балкона ничего не бросать, ждать мамку, прилежно делать уроки, а уж потом «Утиные истории».. Первым делом придя из школы Андрей начал ковыряться в ящиках стенки — он лазил туда и раньше, пользуясь моментами, когда оставался в комнате один. Но тут полная безнаказанность совершенно его развратила. Он чувствовал в себе эйфорию как от десяти лунапарков, двадцати твиксов и сникерсов, ста пакетиков наклеек с футболистами и двумя сотнями фосфорицирующих соток. Толком объяснить отчего он так возбуждён и что рассчитывает найти среди непонятного ему бумажного хлама, вонючих коробочек, брошек, старых фотографий, открыток с морем, грамот он не смог бы, но в третьем от окна стеночном шкафу он наткнулся на связку писем, на многих из которых стояли штампы на чудном языке. Читал Андрей для третьего класса уже сносно и за две с половиной недели в невероятном волнении перечитал все шесть писем.

Первое письмо было ещё из Москвы. На конверте волны штампа грязно пересекали физиономию Бонч-Бруевича. В письме, написанном очевидно впопыхах скачущим, как ноты хроматической гаммы под и над строчками, отец Андрея настаивал на встрече со Светланой Андревной «на конях». 

Второе и третье письма были без конвертов, остепенившиеся каракули расплылись до нечитаемости отдельных фрагментов, но основное Андрей уловил. Папаша попал в передрягу и просил, обнимая колени своей богини, о аморальной и материалистической помощи.

Между третьим и четвёртым письмо затесалась лапидарная телеграмма следующего содержания: «задрался опрощаться зпт возвращаюсь мск тчк»

Четвёртое письмо из польской тюрьмы с дюжиной штампов. Папа сел за драку в ресторане в Кракове и красочно описывал тюремные порядки.

Пятое письмо сообщало, что папаша завёл в Смоленске семью и предлагает Андрею провести лето вместе с ним на даче знакомого генерала.

Шестое письмо так и осталось нераспечатанным, а на просвет настольной лампой Андрей ничего не разобрал — только чуть не опалил конверт — листок был сложен в два раза и линии букв скрещивались в непонятную вязь. Повертев его для порядка в руках, Андрей положил его обратно в ящик и побрёл смотреть «Чёрного плаща».