Всем, кто ищет и не может найти:

не сдавайтесь, никогда, никогда не сдавайтесь

 

Она бродила переулками, выныривала иногда прямо на шумные улицы, в потоки невидящих дальше своего носа людей, заходила в редкие уютные кофейни, но не садилась одиноко за столик у окна в дальнем углу, чтобы никто не мешал глядеть на прохожих и город за запотевшим стеклом, а брала кофе с собой - в картонном стаканчике горячий напиток со специями, мёдом и густым облаком сливок, посыпанных тёртым шоколадом или корицей, трубочка в дополнение и под настроение бариста. С такой вот ночной амброзией она выходила обратно на улицу, спускалась с лестницы на промёрзший тротуар и ныряла обратно в свои любимые, тихие и безлюдные переулки, где можно было тихонько, не боясь быть услышанной (или наоборот?) напевать любимые песни, без зазрения совести разглядывать и заглядывать в чужие окна, горевшие мягким рыжим светом, сворачивать в тёмные и неизведанные ещё подворотни, распугивая дворовых кошек и прислушиваясь к гулкому эху своих собственных шагов в редких арках домов.

 

Особенно любимый поздневечерний маршрут пролегал сквозь старый район Замоскворечья, по улицам где и днём-то почти никто не ходил, лишь дребезжал раз в тридцать минут старый-древний трамвай, высекая искры рогами из проводов - туда-сюда. Вечером над невысокими домами заречной части городского центра висела особенная тишина, будто бы сама внимательно прислушивающаяся к шагам каждого встречного, заглядывающая в глаза, в душу, делающая глоток свежесваренного кофе из картонного стаканчика и тем самым остужая его на пару градусов - пей быстрее, а то совсем остынет. Эта тишина настороженно съеживалась, заметив кого-нибудь неспешно бредящим по улице, в тени голых деревьев и домов, мол, быстрее, быстрее проходите, мне не уютно, что вы тут колобродите в неурочный час. 

Она, впрочем, не особенно обращала внимание на тишину, шла себе не спеша по улице вперёд, вдоль трамвайных путей, мимо погасших витрин аптек и продуктовых магазинов, пересекала пустынные перекрёстки с яркими полуночными светофорами, не глядя по сторонам, думала о своём.

 

Думала она чаще всего, идя по этой улице, о том, что неплохо было бы взять сейчас кого-нибудь под руку да и рассказать, что на душе и в голове творится - дескать, волшебство здесь, прямо над нами (тишина съеживается ещё пуще: неужели заметили?), да гляди какие окна красивые, а вон в том красный абажур, наверное, кто-то книгу читает, знаешь, зелёная лампа или как там было, только торшер должен быть всё-таки зелёным - и дальше, в том же духе: а знаешь, про миры, вот если мы сейчас свернём во-он в ту арку, что там будет? а эта дверь не зелёная ли часом? а вон в том переулке есть два смешных мраморных льва, я думаю, по ночам они оживают и стерегут ту фабричную улицу, где пекут пряники, из-за неё ещё запах такой вкусный постоянно, пошли проверим? и - а ты знаешь, что... - она молча вела монолог, проговаривала порой фразы и на ходу сочиняла, как бы получше рассказать о том, что здесь раньше, говорят, было кафе, которое послужило прототипом, а ещё надо найти здесь один рисунок на стене, всенепременно надо, так хочется его снять себе в коллекцию... - забалтывалась сама с собой, но всегда, постоянно, ни на секунду не сомневалась в том, что - чувствовала, что за ней, по пятам, наступая чуть ли не след в след, кто-то идёт. Призрак, фантом, видение или просто чья-то выдумка - крадётся за ней, внимательно слушает и с жадностью ловит каждое непрознесённое слово, всё понимает и порой даже хочет ответить, но молчит, будто воды в рот набрало. Кто же ты, неведомый крадущийся спутник?

 

В конце концов, у кого-то даже этого чувства нет, не то что спутника, - думала она ближе к полуночи, заваривая кофе на тёмной кухне, стараясь не обращать внимания на скукожившуюся в особенно пустом и мрачном углу грусть, шикала на неё и плевалась остатками горечи на дне кружки. - Спутник. Спутник у Земли бывает, вот и у меня - своя Луна, стало быть, не так-то всё плохо. И ложилась спать, распахнув окно и раскидав одеяло и подушки, разметав волосы по простыне, забывшись беспокойными, но глубокими снами.

 

***

Тень невесомой, лёгкой тенью, вырезанным будто из бумаги силуэтом, чернильной кляксой на фоне чёрного ночного неба крался за ней в темноте каждый раз, когда ей приходило в голову прогуляться по ночным переулкам: кому ещё следить за неугомонной девицей, решившей, что сам чёрт ей не брат и бездумно ныряющей в самые подозрительные подворотни? Тень, впрочем, особенно не беспокоился: если что она могла постоять за себя или, в конце концов, убежать (а бегала она быстро, уж он-то знал) - поэтому мог всецело заняться своей чудной обязанностью - слушать её на редкость разборчивые мысли. Странное дело: казалось бы, позвони любому знакомому, позови погулять, поговорить, но... тут свои тонкости; во-первых и в-самых-главных, не каждому расскажешь о том, что творится у тебя в душе, какие смутные создания и миры населяют твоё сердце - не каждый переварит, а уж тем более поймёт и захочет окунуться туда хотя бы по колено (а погружение в иные, чужие миры - неотъемлемый ритуал для тех, кто хочет жить почти бесконечно долго), во-вторых, все эти никому не нужные ритуалы а-ля "расскажите мне, что произошло с вами за последние полгода, а потом я, может быть, раскрою вам сокровищницы своей души" сокращают время на переживание всего того, о чём ни за что нельзя рассказывать таким "ритуальным" людям - драгоценное время и так утекает сквозь пальцы, так лучше уж чувствовать в одиночку, чем не чувствовать решительно ничего всем вместе. Тень хорошо понимал всё эти заковыристые переживания человеческой души и молчаливо прислушивался к музыке, которую она на ходу сочиняла в голове, стесняясь напеть. Незамысловатые мотивы, обрывки нелепых фраз, эмоций, самый сок чувств, которые кружились внутри неё, безумные дурацкие идеи и бескрайние, безграничные мечты - вот что интересовало Тень больше всего на свете в такие часы, вот что он аккуратно складывал в копилки своей памяти, вот почему шёл за ней по пятам, дышал (если бы и правда дышал) в затылок, напряжённо молчал и ловил каждую несуразную мелочь, которая приходила ей на ум - чтобы доставить по назначению.

 

***

Бессонный, взъерошенный, будто взмыленный воробей, удиравший от долгой погони, уставший, он в последний раз на сегодня склонился над бледно светящимся монитором ноутбука: последние слова дерзкой, но меткой книжной рецензии сложились в стройное повествование, от которого нельзя было оторваться, почти что как от самой книги, про которую он так изящно писал. Едва-едва занимался рассвет: он сидел за работой с глубокой ночи и до самого утра, пока вдохновение брало за лацканы воображаемого (а не того, который висел спокойно в шкафу) пиджака и проникало прямо в душу, пока не отпускало его, уходя на дневной покой, оставляя его в квартире, в гулком одиночестве, наедине с собой; слышно было, как тикают часы - единственный в доме источник звука в такое время, когда он оставался во власти предутреннего безвременья и мог творить что угодно, в том числе и невозможное, волшебство, если бы только захотел; после точки он поворачивался к окну, к которому сидел в пол-оборота, и в каком-то непонятном, лёгком напряжении смотрел, как медленно-медленно где-то далеко-далеко на востоке начинает светлеть небо - даже не утренние сумерки, а всего лишь мысль о намёке на них; будто бы ждал чего-то. Его красивый, будто вырезанный силуэтистом из чёрной бумаги профиль надолго замирал на фоне окна: он о чём-то размышлял после каждой рецензии; оставила ли книга след в его душе? оставит ли хоть что-то в душах других людей? кто прочитает её?

 

Он сидел у стола, облокотившись на столешницу левой рукой, поджав под себя правую ногу, одетый в мягкую бордовую рубашку и старые потёртые джинсы, думал, и если бы она увидела его, она бы сказала, что это очень, очень красиво и наверняка попросила бы, замри, на минуту только, я возьму фотоаппарат...

 

***

Тень наклоняется над ней, лицом к лицу, будто хочет поцеловать спящую, замирает на несколько мгновений и прислушивается к её тихому ровному дыханию, к биению сердца, а затем медленно касается тонкими тёплыми полупрозрачными пальцами её ключиц; во сне она едва вздрагивает, и Тень осторожно, едва касаясь кожи, проводит кончиками пальцев вдоль ключиц, на мгновение прикрывает глаза и отнимает от неё руки, полные мягкого, плящущегося будто море в ладонях, тусклого, тёплого света.

 

***

Когда небо окрашивается в цвет утренних сумерек и уже не остаётся сомнений, что утро совсем скоро начнёт наступать, он закрывает крышку ноутбука и на несколько секунд застывает, закрыв глаза.

- Я принёс тебе свет её сердца, - слышит он голос Тени, который сидит на подоконнике и держит в руках полупрозрачный, тускло сияющий комок неяркого света - будто солнце опустили в колодезную воду, на самое дно.

Он поворачивается к Тени лицом и долго смотрит ему в глаза, видя в них отражение всего того, что Тени удалось выудить из её души за прошедшую ночь - её мысли, чувства, мечты, сомнения, идеи и страхи, её ожидания, грусть и где-то глубоко-глубоко внутри - тёмное вязкое отчаяние, её любовь и любопытство, силу, страсть и веру - в чудеса и волшебство. Затем он встаёт и подходит к Тени, заглядывая в его сомкнутые лодочкой ладони, в которых трепещет причудливый фантом её сердца; он медленно и аккуратно проводит пальцами вдоль его очертаний, хмурит брови и твёрдым, уверенным голосом говорит:

- Живи. Пожалуйста, живи и не переставай искать и ждать. Я найду тебя, я совсем скоро найду тебя.

 

Когда солнце медленно и неуверенно прорезает первыми лучами утренний небосвод и пелену редких розоватых облаков, а воздух становится прозрачным, натянутым и звенящим, словно струна, он ложится спать, оставив одежду на стуле, расчесав тёмные свои волосы пятернёй и тем больше взлохматив их. В его тёплых, орехового цвета глазах отражается высокое звонкое небо, а в руках, прижав их к груди, он острожно держит её хрупкое, сияющее сердце, бьющееся в унисон с его собственным. И он ещё долго смотрит в окно, на то, как занимается рассвет, пока не слипаются глаза.