Он любил летать по ночам.
Каждую ночь в город ненадолго обязательно заглядывало лето. В полночь он пролетал над крышами домов и разрезал облака, с радостным возгласом уносясь всё выше и выше, пока, наверное, не достигал самых звёзд. Его седая голова была вся усыпана звёздным серебром, а в волосах застревали клочки облаков, а в удивительно прозрачных голубых глазах, кажется, отражалось само небо, с любопытством разглядывая мир, который ходит под ним. Часто в час ночи, когда он выходил на прогулку, можно было заметить его, делающим круг вокруг шпиля самого высокого дома в городе. Иногда он садился на толстые верхние ветви деревьев-долгожителей и сидел там, с улыбкой разглядывая звёздные созвездия над головами жителей, что-то тихо шептал, будто общаясь со звёздами, а то и с самой луной. Мягкий шелест листьев и трепетание перьев на тихом ночном ветру, двигаясь от дома к дому, от улицы к улице, с одного конца города до другого, приносили известия тем, кто не спал, о близости рассвета, о температуре воздуха и погоде, о новостях, в этот слишком поздний или, наоборот, слишком ранний час, ещё не долетавших до города.
Он любил низко пролетать над улицами города, засматриваясь на одинокие, горящие разноцветными огоньками окна домов, встречать случайных прохожих и шелестящим смехом смеяться у них за плечами, так и не дав им понять, что произошло. Под утро он часто прилетал к Почтовому дереву и сидел на его ветвях, нашёптывая истории дремлющим письмам, чтобы они раньше созрели, и рассказывал им об их адресатах, поэтому почта никогда не ошибалась и доставляла письма точно по адресу: они сами знали, к кому и когда должны попасть, а уж письма-то на этом не проведёшь. Но больше всего он любил просто бродить по городу по ночам, заглядывать в молчаливые и немного пугающие витрины крохотных лавок, раскиданных по городу, и залезать на верхушки деревьев, чтобы любоваться оттуда бесконечной дымкой моря с одной стороны и могучими остроконечными горами с другой. Больше всего он любил сидеть на шпиле собора на площади и, подперев голову рукой, немного устало сложив крылья, смотреть, как из-за дымки приходит самый главный и пока что единственный корабль, после ушедшего в неведомые земли давным-давно деревянного галеона, - корабль рассвета. С замиранием сердца он смотрел, как раздувает свои паруса ранняя заря, как окрашиваются в разные цвета радуги обтёсанные тысячами бурь бока величественного судна.
Он был немолод и серьёзен в это молчаливое время, морщины избороздили его лицо от виска до виска, и лишь замершая на лице, годами настоянная улыбка говорила о том, что жизнь всё ещё поражает его своей необычностью и неизведанностью и никогда, никогда не наскучит, что бы ни случилось. В уголках его глаз светилось крохотными угольками самое настоящее волшебство, вот почему, когда он смеялся, казалось, что из глаз его сыплются искры, заражая людей вокруг смешным настроением.
После рассвета, когда солнце лениво выползало из колыбели поугасших парусов и освещало всё вокруг, заглядывая в самые потаённые уголки города и людских душ, чаще всего шёл невидимый снег. Невидимым его прозвали горожане, потому что к открытию самой первой утренней лавки он исчезал. Не таял, не испарялся, а просто исчезал, будто и не было его никогда и никогда не будет, будто всё это только приснилось тем, кто не спал, будто бы и он сами приснились тем, кто смотрел сны по ночам. В это время он спускался со шпиля - просто прыгал вниз, расправляя крылья, поток свежего воздуха подхватывал его, и он плавно опускался на площадь, сложив пару белых, с серой сединой, крыльев, на которые, медленно кружась в пронизанном ленивыми солнечными лучами солца воздухе, опускались пушистые прохладные снежинки. Он сворачивал во второй направо переулок, потом ещё и ещё, пока не подходил к деревянной двери с врезанными в неё разноцветными стёклами - это была его лавка, наступала его дневная смена. Он отряхивал снег с взъерошенной головы, плеч и крыльев, глубоко вдыхал колкий прозрачный воздух, улыбался, последний раз за утро смотрел на бесконечную дымку моря и распахивал дверь. В глубине лавки звенел весёлый колокольчик, и он переступал порог.