Самого раннего детства я не помню, а в детстве разумном, младшешкольном, мой праздник всегда заканчивался вечером 1 ноября. Даже если это оказывалась, например, пятница, и удобнее было бы перенести празднование, то оно никогда не переносилось на следующий день - нет, там уже совсем другая история. Там уже 2 ноября. Наши домашние табуретки на асфальте около подъезда; снег на лацкане темно-синего пиджака. Конечно, это было на пару дней позже, но смерзлось, слепилось в одно: умер дедушка.
Мне кажется, я никогда не записывала эту историю. У дедушки Коли был диабет. В конце 80-х пошел в лес, жарко, сполоснул ноги в ручье. Через несколько дней на ноге посинел палец. Предыдущие картинки описываю по рассказам, а дальше своими собственными глазами: больница - почему-то в дальнем селе, Константинове (мы ездили навещать: желтая вода Дубны, смотрим с моста), нужно достать мази: Левосин, Левомиколь и Диоксиколь - какие таинственные названия. Дедушка без ноги. Дедушка гуляет со мной - стоит, прислонясь к стене дома, у подъезда, часами. Сидит на пеньке, оставшемся от упавшего ясеня. Я нашла в соседнем дворе запечатанную пробкой бутылку пива и принесла ему: счастлив! Ездит на рыбалку на Смену, сидит под дубком, ловит. Костыли. Потом костыль и палка. Протез: сперва одна нога, потом две одинаковые, на одну и ту же ногу - поудобнее сделали. Худая культя, из которой кое-где торчат черные нитки. Я приношу ему стопку книг и прячу костыли под кровать: пока не прочитаешь, домой не уйдешь. Вообще-то он сидит на собственной кровати. Читает. Ольгушка. Я люблю его.
Через несколько лет неудачно подстрижен ноготь на второй ноге. Палец синеет. Дедушка уже знает, что это значит. Но он очень хочет жить.
ЦРБ, Вторая хирургия. Палата на 6 человек. Молодой мужик Андрей, наступивший на осколок бутылки на Лесном озере - тоже остался без ноги. Я маленькая, не знаю, что деду отрезают ногу всё короче и короче. Гангрена - какое грозное слово. Я уже не вижу деда, а вижу только бабушку: она снимает с пустой кровати белую простыню и смеётся. Да нет же, она плачет.
И вот дедушка дома. Он лежит на столе в большой комнате. Крышка гроба стоит на лестнице между этажами. Я подхожу поближе, трогаю его лоб, прикрытый бумажкой с молитвами. Трогаю пальцы - они холодные. Дедушка остается дома всю ночь. Наутро я замечаю на его верхней губе маленькое фиолетовое пятнышко. Оно понемногу увеличивается.
И вот табуретки у подъезда. И снег на темно-синем лацкане пиджака. Мы едем в грузовой машине. Мы стоим у могилы. Бабушка плачет. Комья глины летят.
На обратной дороге мы с сестрой, пробираясь между оградок, весело обсуждаем, как на Новый год поставим на могиле елочку, сделаем сами бумажные игрушки.
И с тех пор 2 ноября осталось таким навсегда. Глядя в окно, я смотрю: идет снег? В том году, когда умер дедушка, снег как раз шёл, лежал на темно-синем лацкане пиджака. А сегодня? Тоже идёт.
Ну, и так много лет подряд.
А потом в этот же день умер папа. Это я чуть позже узнала, конечно.
То, что происходило тогда, тоже можно было бы описать спокойной вереницей простых печальных слов, но незачем: лежит где-то мой бумажный дневник осени 2003 года.
И с тех пор я каждый раз решаю, куда же мне поехать 2 ноября: в тихий и пустой Посад или на маленькое старое Алексеевское кладбище, такой странный островок среди шумного моря (или ледяного космоса) ВДНХ. Если же, как сегодня, никуда поехать я не могу, то просто пару минут стою у окна и вспоминаю, что тогда был снег, ложился на лацкан темно-синего пиджака.
А сегодня солнечно.