Застолью среди рождественских традиций и обычаев уделялось большое внимание.
Меню долгое время строилось по принципу: жареная птица, мясо, овощи и много сладкого. Кстати, «рождественским гусем» раньше называли любую птицу – тетерев, индейка, рябчики. Запивали блюда и закуски традиционным сбитнем, безалкогольным для детей и с пивом, водкой или вином для взрослых.
На сладкое делали из теста запечённые фигурки – козули. Забавное название происходит от поморского слова, обозначающего «завиток», «змейка». Первоначально они и являлись лакомством жителей Архангельской губернии, которые изготовляли их только на Рождество.
«Мода на елки съ каждымъ годомъ все более распространяется и укрепляется в Петербурге.
Начиная от бедной комнаты чиновника до великолепнаго салона, везде въ Петербурге горятъ, блестятъ, светятся и мерцаютъ елки в рождественские вечера. Безъ ёлки теперь существовать нельзя. Что и за праздник, коли не было елки?» - писал Иван Иванович Панаев в январе 1856 года в «Заметках Нового поэта».
Сам Панаев не любил «немецкого обычая» наряжать елку. А в ожидании подарков видел, прежде всего, корыстолюбие. Куда милее для Ивана Ивановича были русские Святки. Праздник Рождества Панаев вспоминал с трепетом и умилением. Рождественский сочельник, поздний обед и ожидание первой звезды, сказки старой няни, ряженые, веселье, шум, визг, хохот. И гадания. Как же без этой шалости в праздничное рождественское время.
«Наступили праздники. Весь дом в какомъ-то особенном настроении. Маменька, няни, проживалки, ключницы, горничныя, - все гадаютъ: топят воск, олово. Жгутъ бумагу на подносахъ, и все рассматриваютъ на стене тени, рассказываютъ, что кому вышло, и все слушают с напряженным любопытствомъ и отъ всего сердца верятъ своимъ толкованиямъ».
По воспоминаниям Ивана Ивановича, гадание в зеркале производило на всех домочадцев самое страшное впечатление, не исключая и маленького Ваню Панаева. «Непреодолимое желание узнать свою будущность, заставляло маменьку и проживалок устроивать это гаданье в самой отдаленной комнате, где складывалась разная ненужная домашняя утварь». Делалось это в тайне от дедушки, который гадание на зеркале запрещал, «как сильно действующее на нервы».



«Я всегда наблюдалъ изподтишка за этими таинственными приготовлениями. Я даже однажды вечеромъ прокрался в кладовую, где уже все было готово для гаданья; но какъ ни тянуло меня ък зеркалу, я не решился взглянуть въ него… При одной мысли, что я увижу въ зеркале гробъ или мертвеца, холодъ пробегалъ по мне, сердце болезненно билось, и я, дрожа отъ страха, выбегалъ изъ комнаты. Няня, испуганная моей бледностью и дрожью, крестила меня своею костлявою и морщинистою рукой и съ беспокойствомъ повторяла: «Что это! Господь съ тобой! Ужь не сглазилъ ли тебя кто нибудь?..»
В девичьей, вечерами, все горничные, и молодые, и старые, «хоронили золото». Женщины и девушки усаживались за стол. На столе стояло блюдо с водой, накрытое салфеткой. Горничные снимали кольца, серьги и загадывали свою судьбу, пели подблюдную песню, по окончании которой, в блюдо опускались кольца и серьги с припевом: Да кому мы сняли, тому добро… Слава! Кому вынется, тому сбудется… Слава! «Все это производило на меня сильное впечатление», - писал И.И. Панаев. «Когда Святки проходили, съ своими гананьями, переживаньями, песнями, со всей этой поэзией старины, в доме ощущалась странная пустота; чего-то недоставало, кого-то не было, кто оживлял и одушевлял собою всех и все…»
«Святки, действительно, самое поэтическое время на Руси», - замечает Панаев. Святочное время гораздо милее Ивану Ивановичу, чем ёлки, маскарады и уж тем более, балаганы.
«Может быть, - писал Панаев, - внутри России Святки сохраняютъ еще и теперь эту поэзию старины, которая воспета Пушкинымъ; но Петербургъ давно утратил ее. Здесь уже не раздаются подблюдные песни. Не хоронятъ золота, не льютъ олова и воска, даже почти не переряжаются. Здесь общественная жизнь постепенно уничтожила домашнюю жизнь и незаметно искоренила старинные предания и обычаи… Ихъ заменили на Рождестве, для взрослых – общественные маскарады; для детей – великолепные рауты съ блестящими немецкими ёлками, которые более питаютъ тщеславие взрослых, чем забавляютъ детей. Можетъ быть, оно такъ и следуетъ; но мне все-таки жаль нашей старинной, святочной поэзии…»
Автор текста – Юлия Викторовна Васильева, хранитель экспозиции Мемориального музея- квартиры Н.А. Некрасова.
Изображения:
Ланглуме с оригинала Обри. Святочное гадание. XIX в.
И.Ф. Фриоф. Иллюстрация к балладе Жуковского В.А. «Светлана». 1814
Э.Х. Насибулин. «Евгений Онегин». Гадание Татьяны. 1980
***

Владимир Набоков
Снежная ночь
Как призрак я иду, и реет в тишине
такая тающая нега,-
Что словно спишь в раю и чувствуешь во сне
порханье ангельского снега.
Как поцелуи губ незримых и немых,
снежинки на ресницах тают.
Иду, и фонари в провалах кружевных
слезами смутными блистают...