«Образ Улановой — нежный, хрупкий и мудрый — подарен мне в ранней юности и храним в сердце и памяти вечно», так писал о великой русской балерине Сергей Прокофьев.
С.Прокофьев
"Ромео и Джульетта"
1д.2к.-Джульетта-девочка
И так думали многие бойцы Советской Армии, которых образ Галины Улановой вдохновлял на борьбу с немецко-фашистскими оккупантами.
Во время эвакуации Уланова выступала на театральных сценах Перми и Алма-Аты, она вспоминала: «За тысячи верст от кровопролитных боев — сберегалось и лелеялось наше искусство. Гремели пушки, а музы не молчали: они несли народу радость высокого наслаждения театром. Не проходило дня без подтверждения того, что театр безмерно дорог сражающемуся народу. И я, как и многие другие артисты, часто получала письма с фронта. Писали люди незнакомые, но неизменно дорогие мне потому, что благодаря их усилиям, мужеству, храбрости была сохранена наша страна, было сохранено искусство».
Письма с фронта находили знаменитую балерину, где бы она ни была. Писали много. Рядовые и командиры, пехотинцы и артиллеристы, моряки и летчики.
Однажды Галина Сергеевна получила письмо, забыть которое не смогла. Оно было написано одним из бойцов, участвовавших в освобождении занятой немцами деревни. В доме, где еще недавно квартировали гитлеровцы, солдаты обнаружили фотографию Улановой в партии Одетты из «Лебединого озера».
Фотография оказалась в нескольких местах прострелена, но бойцы взяли ее с собой и сохранили.
«И пока мы на отдыхе, — говорилось в письме, — у дневального появилась дополнительная обязанность: вступая в дежурство, сменять цветы, которые ежедневно ставятся возле этой фотографии».
Галина Уланова отвечала на многие письма. Обращались к ней и после войны: «Спустя годы, хочу сообщить Вам, дорогая Галина Сергеевна, что когда-то в госпитале, тяжело раненный, я выжил только потому, что стояли в памяти Ваши незабываемые образы».
Сама балерина настаивала:
«Я рассказываю всё это не только и не столько для того, чтобы признаться, как приятно и трогательно было такое внимание, внимание людей, каждую минуту готовых ринуться в бой, быть может, на верную смерть, и всё же помнящих о театре, об искусстве. Я говорю сейчас о том, как приходит ощущение кровной, нерушимой связи с народом, своего неоплатного долга перед ним, перед каждым солдатом, с такой нежностью хранившим память о радости, полученной некогда в театре».
Галина Уланова и Константин Сергеев
исполняют адажио из «Лебединого озера»
В конце ноября 1943 года она в группе артистов приехала в освобожденный Киев, чтобы дать «для наших воинов-освободителей» несколько концертов в уцелевшем здании Театра оперы и балета имени Шевченко.
Уланова свидетельствовала:
«Киев — матерь городов русских, как некогда после нашествия татаро-монголов, так и после фашистских оккупантов, лежал в развалинах. Только главы бессмертной Софии да Владимирского собора высились над городом, да кое-где были расчищены улицы среди моря руин. Были разрушены и разграблены многие музеи, исторические памятники и среди них — знаменитый Успенский храм Печерской лавры».
А в 1944 году в Ленинграде, в Аничковом дворце, состоялся концерт для раненых воинов.
Уланова вспоминала об этом событии в своей творческой автобиографии «Школа балерины»:
«Я вспоминаю сейчас, как в 1944 году в Ленинграде, в Аничковом дворце, на маленькой импровизированной эстраде выступали мы перед ранеными бойцами. Это очень волновало. Так, как редко бывает даже на залитой огнями сцене родного Кировского театра…».
Галина Уланова о балете «Ромео и Джульетта» на музыку Сергея Прокофьева в постановке Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова (ныне Мариинский театр) в 1940 году.
Константин Сергеев и Галина Уланова
в балете Прокофьева "Ромео и Джульетта"
БАЛЕРИНА КАК СИМВОЛ СТОЙКОСТИ
В Москву Великая Отечественная война пришла ровно через месяц после нападения фашистской Германии на СССР. 22 июля 1941 года над столицей впервые появились вражеские самолеты, несущие свою смертоносную начинку. Покорять Москву Гитлер отправил одно из отборных соединений Люфтваффе — 2-й воздушный флот, числом свыше 1600 самолётов. Своим воздушным асам фюрер приказал сравнять Москву с землей. Первый воздушный налет на Москву продолжался более двух часов. Немцы поставили цель забросать город не только мощными минами и фугасными бомбами (весом до тонны), но и зажигательными снарядами, «зажигалками», как прозвали их москвичи. Для Москвы такие бомбы были особенно опасны — ведь в столице было немало деревянных зданий. На одну только усадьбу Льва Толстого в Хамовниках было сброшено 34 зажигательных бомбы. Благодаря смелым и отважным действиям всего лишь пятерых сотрудников музея-усадьбы толстовский дом удалось спасти. В 1941 году число «зажигалок», сброшенных на Москву пачками, достигло 100 тысяч.
Немцы целились в самый центр Москвы.
Фото октября 1941 г. Большой Театр в маскировочном камуфляже.
28 октября 1941 года прорвавшийся к Москве немецкий летчик сбросил на Большой театр 500-килограммовую бомбу. Она разорвалась в вестибюле, предварительно пройдя между колоннами под фронтоном портика и пробив фасадную стену. Попади она в его середину, театр был бы уничтожен – осенью 1941-го его на случай отступления заминировали, заложив в подвалы три тонны взрывчатки. Но самого страшного, к счастью, не случилось.
Угодил немецкий фугас и в Музей изобразительных искусств, пробив крышу над так называемым итальянским двориком со статуей Давида.
Прямым попаданием бомбы уничтожено было и здание театра имени Вахтангова на Арбате.
Погиб один из лучших актеров театра еще первого, «вахтанговского» поколения Василий Васильевич Куза, находившийся в момент бомбёжки в театре на дежурстве, с ним погиб и его коллега по сцене Николай Фёдорович Чистяков. Взрыв был настолько разрушительной силы, что театральные декорации разбросало по всему Арбату и прилегающим переулкам.
А вот статуя балерины на доме № 17 по улице Горького уцелела!
1941 год, фотография из журнала "Советская архитектура"/
Скульптор Г.И.Мотовилов
Еще до войны родилась легенда, что это — изваяние Ольги Лепешинской. И потому часто после налётов москвичи узнавали друг у друга: «А Лепешинская жива, стоит ещё?».
Статуя балерины стала своего рода олицетворением стойкости Москвы.
Так она и простояла всю войну.
В 1940 году построено семиэтажное жилое здание (Тверская №17, арх. Аркадия Мордвинов) с башенкой наверху, закрывшее вид с площади на дом Нирнзее. Над башенкой вздымалась гипсовая «балерина» с серпом и молотом.
В 1941 году, фотография из журнала "Советская архитектура".
Гипсовой девы давно нет... в 1958 году её демонтировали.