Джеймс Тиссо, "Кающаяся Магдалина"
Б. Пастернак писал в 1946 г о своём романе "Доктор Живаго":
"Я в нём свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности. Атмосфера вещи – моё христианство".
Из книги Дмитрия Быкова "Борис Пастернак":
Фабула романа проста, очевиден и его символический план. Лара — Россия, сочетающая в себе неприспособленность к жизни с удивительной ловкостью в быту; роковая женщина и роковая страна, притягивающая к себе мечтателей, авантюристов, поэтов. Антипов — влюбленный в Лару радикал, революционер, железный человек действия; Комаровский — образ власти и богатства, торжествующей пошлости, жизненной умелости.
Между тем предназначена Лара — да и Россия — поэту, который не умеет ее обустроить и обиходить, но может понять. Юрий Живаго — олицетворение русского христианства, главными чертами которого Пастернак считал жертвенность и щедрость. Россия никогда не достается поэту — между ними вечно встает то всевластная жестокость старого мира, то всевластная решимость нового; а когда покончил с собой Стрельников и пропал Комаровский — умер сам Юра Живаго, и союз их с Ларой вновь не состоялся.
Впрочем, Пастернак точен не только в символическом описании русской судьбы: он подмечает и обреченность революционеров, исчезновение железных Стрельниковых, место которых заняли пошляки. Дух революции пленял героя только в октябре семнадцатого — очень скоро этот дух отлетел от происходящего, и большевистская тупая прямота стала так же отвратительна доктору, как и ложь военной пропаганды, и казачьи нагайки.
Для Лары и Юры нет Родины — их единственным приютом был опустевший дом в Варыкине, где они только и могли быть счастливы, вне пространства, вне истории; русская революция только тем и была ценна, что ненадолго оставила Россию и поэта наедине. Скоро им суждено было разлучиться снова.
Но этим символистским метаописанием российской судьбы роман Пастернака, конечно, не исчерпывается. «Доктор Живаго» — крик исстрадавшегося человека, всю жизнь вынужденного ломать себя по принуждению не только власти, всегда одинаково глухой и ограниченной, но и собственной совести. Человек, в 1931 году спрашивавший воображаемого собеседника: «Но как мне быть с моей грудною клеткой?» — в 1947 году нашел ответ. «Доктор Живаго» — крик об одном: «Прав я, а не вы все!»
Герой романа сделал в своей жизни все, о чем мечтал и чего не сумел сделать вовремя его создатель: он уехал из Москвы сразу после революции, он не сотрудничал с новой властью ни делом, ни помышлением; он с самого начала писал простые и ясные стихи. Судьба одиночки, изначально уверенного в том, что только одиночки и бывают правы, и стала фабулой романа. В 1947 году Пастернак понял то, над чем бился двадцать лет: сюжетом книги должна была стать его собственная жизнь, какой он хотел бы ее видеть.
"Стихотворения Юрия Живаго" органически связаны с прозаическим текстом. Из статьи литературоведа А. Власова:
"Двадцать третье и двадцать четвёртое стихотворения живаговского цикла, «Магдалина (I)» и «Магдалина (II)», входят в евангельский (под)цикл как монологи лирической героини. Композиционная единица, образуемая этими поэтическими текстами, чаще всего обозначается термином «диптих»".
"Была ли грешницей Мария Магдалина?" "О том, что святая Мария Магдалина была грешницей, в Новом Завете нет ни единого слова. Мнение это укоренилось только в западной культуре. Определенным этапом в формировании этого мнения явилось отождествление Марии Магдалины с женщиной, помазавшей миром ноги Иисуса в доме Симона фарисея (см.: Лк. 7: 36–50). Евангельский текст не дает никаких оснований для такого утверждения. Господь простил той женщине ее грехи, сказав: «Вера твоя спасла тебя, иди с миром» (Лк. 7: 50). При этом ничего не говорится об изгнании бесов. Если это Спаситель сделал раньше, то почему тогда же не были прощены и грехи?" "Стихотворение отсылает к 26‑й главе Евангелия от Матфея, где говорится о пребывании Христа в доме Симона прокажённого: «Приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову» (Мф. 26: 7). 6-й стих заключительной строфы текстуально восходит к словам Христа, объясняющего ученикам её поступок.
Примечательно, что упоминающие об этом поступке евангелисты Матфей и Иоанн, расходясь в деталях (Матфей говорит о безымянной женщине с алавастровым сосудом, Иоанн — о Марии из Вифании), сходятся в главном. Ср.: «Возливши миро сие на Тело Мое, она приготовила Меня к погребению; истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала» (Мф. 26: 12—13); «…она сберегла это [миро] на день погребения Моего» (Ин. 12: 7)".
"В сознании Юрия Живаго новозаветный архетип запечатлевается в чертах Лары. <...> Образ Лары в романе многогранен. В этом символическом образе, вобравшем в себя «все аспекты темы женщины» в творчестве Пастернака, жизнь «раскрывается как эстетический идеал, во всей полноте своей безыскусной красоты и непосредственности. Но она также предстаёт перед нами как поле трагического противоречия: самое ценное оказывается в ней и самым уязвимым, доступным для тёмных сил зла».
«Дурой бесноватой» и «рабой мужских причуд» называет себя Магдалина; «падшей» воспринимает себя и юная Лара. Магдалина говорит о «демоне», терзающем её; Комаровский — поистине «демон» Лары. Он олицетворяет собой одновременно и конкретное социальное, и метафизическое зло. Разрыв с Комаровским для Лары равнозначен освобождению, победе над силами ада, над смертью..."
Александр Иванов. "Явление Христа Марии Магдалине после Воскресения"
"Начальные подробности, делающие это субъективированное повествование достоверным и символически насыщенным, несомненно, навеяны текстом Священного Писания — 19‑й главой Евангелия от Иоанна и 27‑й от Матфея. Ср.: «При кресте Иисуса стояли Матерь Его, и сестра Матери Его Мария Клеопова, и Мария Магдалина» (Ин. 19: 25). После смерти же Иисуса «завеса в храме раздралась на-двое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись» (Мф. 27: 51). Аналогов заключительным, 8‑й и 9‑й строфам в «первоисточнике» нет.
Магдалина верит Христу, видит в Нём своего Избавителя. Но «до Воскресенья», иными словами, до осознания и принятия высшего, вселенского смысла Его Крестной Жертвы, ей ещё предстоит «дорасти» — пережив ужас «пустоты», безысходности, богоотставленности.
Это противоречие придаёт предфинальным строфам стихотворения особую драматическую экспрессию.
Кажется, что в художественном мире живаговского цикла никакое другое свидетельство о Христе не воссоздавало бы так (ярко и достоверно, с почти фактографической точностью) Его образ, как эта переходящая в пророчество исповедь раскаявшейся грешницы. Не случайно именно «Магдалина (I)» и «Магдалина (II)» предшествуют «Гефсиманскому саду», где звучит уже голос самого Христа".
"Пастернак, как видим, отрицает насилие, возведенное большевизмом в принцип государственного строительства, отрицает саму возможность «земного рая» — социальной гармонии, основанной на несвободе и лжи, — утверждая тем самым вечную, непреходящую истину христианства"
Хендрик Тербрюгген, "Меланхолия, или Мария Магдалина", 1627-1628 гг.
|