В этом и заключается изъян. Истребляя вредителей, ты вмешиваешься в пищевую цепочку, и всегда существует вероятность того, что ты просто-напросто расчистил место для кого-нибудь другого. Более страшного, чем тот, кого ты истребил.

Не то, чтобы я не любила детективов - почитываю, а чаще слушаю, порой не без удовольствия. Ни на минуту не забывая, что это квинтэссенция литературы поражения. Зло уже свершилось, и речь не о краже пятисот рублей из общественной кассы мало кому интересной, разве только в ходе расследования появится связанный с этим делом труп (два, три, десять).

И нет, сыщики не ратуют за то, чтобы убийца не совершил новых преступлений, скорее реализуют в погоне охотничий инстинкт, которому условия жизни в современном мире не оставляют других шансов проявиться. Что до страданий и возможных смертей невинных, вовлеченных их усилиями в расследование: лес рубят - щепки летят. А дальше, когда преступник таки пойман, в чем выразится торжество справедливости? Убиенные воскреснут? Его исправит наказание? Зло, раз и навсегда, будет искоренено? Нет, нет, нет.

Харри Холе из тех, кто в ходе расследований громоздит вокруг себя убийства в промышленных масштабах. Глеб Жеглов и Грязный Гарри по-норвежски: "Вор должен сидеть в тюрьме!" и вот это вот все. Рыцарь в местами сияющих, но большей частью заляпанных кровью, грязью и дерьмом доспехах. Очень обаятельный, живой и доступный пониманию, но с кучей головных тараканов и алкогольной зависимостью, чтобы жизнь малиной не казалась. Ни ему, ни окружающим.

Я не слежу за всеми похождениями Холе, как-то сделала попытку читать подряд и первые книги показались недурными, хотя страдания алкоголика, который сначала борется с желанием напиться, после уступает ему, потом обнаруживает себя в очередном похмельно-амнезийном витке - этот неизменный цикл, которому Ю.Несбё неизменно уделяет значительную долю всякой книги, порядком утомляет.

Поэтому, что было после "Снеговика" и отчего герой умотал в Гонконг, я не знаю, но логика ведь в этом цикле не ночевала, и всякое новое триумфальное расследование заканчивается очередным карьерным крахом, хотя казалось бы должно вознести к вершинам благополучия; а каждое очередное спасение Ракель и ее сына Олега оборачивается расставанием для этих троих, которые могли бы стать идеальной семьей. "Призрак" не исключение.

Харри возвращается в Осло, чтобы спасти Олега Фёуке,который ему как сын и всегда относился к нему, как к отцу, однако за время, проведенное в разлуке, мальчик-конькобежец успел вырасти и стать плохим: связаться с дурной компанией, уйти из дома, начать употреблять наркотики, украсть шкатулку с мамиными украшениями. Для Харри прошедшие годы тоже не стали временем расцвета, разве что завязка с алкоголем пошла на пользу здоровью, но у него уродливый шрам на щеке и титановый палец, тот еще Терминатор.

Олега обвиняют в убийстве дружка наркодилера красавчика Густо Ханссена, и Харри должен доказать его невиновность, отыскав истинного убийцу. Вопрос: а что, если убил таки Олег? - не ставится. То есть, для нас, читателей, само собой разумеется, что Харри пришел спасать, и сделает это при любых условиях. А если светлый образ названного сына окажется не таким светлым? Что с того, это же наш мальчик. Так вот, приготовьтесь, что финал преподнесет сюрприз, и он не будет WOW-панчлайном, скорее таким же унылым, нелепым и невразумительным как собственно расследование.

Итак, любимый Осло, который, вроде бы, может спать спокойно, уличных наркоторговцев и как следствие, преступлений сопутствующей сферы за прошедшее время стало значительно меньше. Но почему тогда мальчики и девочки из приличных семей старчиваются? Ну, насчет всех не знаю, - как-бы говорит автор, - Но у Олега, вы же помните, папа был русским бандитом-аристократом. - А-а, - скажет догадливый европейский читатель, - Ну тогда понятно, все от русских.

Вы ведь не удивитесь, если я скажу, что всемирное зло в романе представлено русской мафией, контролировавшей сначала продажу героина, а после вытеснившего с улиц прочую дурь синтетического наркотика "скрипка"? Не то, чтобы я была квасной патриоткой, но образ плохих русских, усердно культивируемый европейским мейнстримом, сильно утомил. То есть, русским есть, чего стыдиться, но вешать на них/нас всех собак благополучного Евросоюза и Скандинавии как-то чересчур, не находите?

Интересно, что на фоне тупой звериной жестокости сибирских казаков, собственные коррумпированные чиновники и полицейские выглядят если не совсем белыми и пушистыми, то по крайней мере обаятельными - любят жен, скачут на призовых лошадях, очаровывают избирателей и прессу, и вообще исполнены

Где же моя любовь к Родине
и где мои красные от мороза щёки?

Евгения Некрасова подбирает код к моему читательскому сердцу исподволь: совсем не разделила общей любви к "Калечине-Малечине", со скепсисом отнеслась к "Сестромаму", хотя некоторые рассказы понравились, а с "Кожей" случилось неожиданное и полное принятие, и "Домовая любовь" оказалась совсем моей. Но с этим новым сборником с самого начала, с первого рассказа, как домой вернулась - восторг абсолютного узнавания.

Одновременно остраненный и очень простой язык такой вариант Платонов-light, в котором бабушка Мать человека, а девочка-подросток Дочь человека. Низводящий женщину до придаточно-вспомогательной роли и в то же время поднимающий ее до божественного статуса неявной аналогией с "Сыном человеческим". И коль скоро вспомнился Андрей Платонов, доведу ассоциацию до конца - земная, земляная, корневая материя, из которой он лепил свои книги, та же у Жени Некрасовой, хотя у нее легче и светлее. Не умею найти правильных и совсем точных слов, это работает на подсознательном уровне, но темное очарование ее прозы, которому сначала противишься, а потом оно все-таки завладевает тобой, из того же источника.

Десять рассказов и повестей плюс одна поэма "Золотинки" - это яростная и вовсе не пессимистичная проза-поэзия, хотя об авторке говорят, как об основательнице магического пессимизма в русской литературе. То есть, да: все плохо-плохо-плохо и просвета не предвидится, и на нашем путевом камне в какую сторону ни пойди, всякая дорога в ацский ад. Но может быть потому, что начиная с "Кожи" она перестала быть совсем безнадежной - значит вернемся по следам или вовсе углубимся в чащу, выберем вненаходимость, отсутствующее присутствие и продолжим борьбу за наше правое дело, не совпадающее с общегосударственным. Эта кожа наполнена плотской плотностью, не дает окончательно отчаяться, с ней ленинское "мы пойдем другим путем" обретает новый смысл, живой и мощный.

Поражает как органично Евгения соединяет литературу с другими видами творчества, в "Домовой любви" это был сплав с архитектурой, в "Коже" с живописью, скульптурой, графикой. В "Золотинке" дизайн одежды, цирк, кинематограф, ивенты, кулинария, совриск - которым общий строй описываемой среды, от нижнего слоя среднего класса до "за чертой бедности", не мешает реализовываться. Не благодаря, а вопреки, прорастая неистребимой женской плодовитостью.

Первый читательский отзыв на только что вышедшую книгу предполагает рассказ без раскрытия сюжета, лишая возможности говорить подробно, скажу только, что мои любимые повести "Медведица", "Складки", "Мелузина и ее друзья". А с "Кикой" испытала тот сорт читательской эйфории, о которой бродское: "готический стиль победит как школа, как возможность торчать, избежав укола".

— Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? — недовольно говорила Люся. — Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!

Я совсем ничего не знала о Марине Москвиной до этой книги. Вернее - думала, что не знаю. На самом деле трудно найти на постсоветском пространстве человека, который не любит мультика про крокодила. воспитавшего птичку, который снят по ее сценарию.

И еще "Олимпионик". Вики пишет о 1994 годе, но мне было максимум лет десять, когда ждала очередного номера не то "Костра", не то "Пионера" (а может вовсе "Барвинка"), где в нескольких номерах, скорее всего в преддверие Олимпиады-80, печаталась повесть про древнегреческого мальчика. Может в народной энциклопедии указан год выхода книгой, а может это не тот "Олимпионик"?

Но так или иначе, а теперь я непременно почитаю книги Москвиной, хотя бы из соображений разумного эгоизма. Когда снаружи столько темноты, нельзя пренебрегать возможностью впустить в душу немного света, а Марина как раз тот солнечный автор, который светит естественно как дышит.

"Золотой воскресник" не роман, даже сборником короткой прозы его было бы неверно назвать, скорее микропроза. Забавные случаи из жизни с участием родственников и знакомых, а поскольку знакомые сплошь знаменитости и литературные небожители - с оттенком некоторого культурного гламура.

Светская хроника, где на роли камеры приметливый взгляд и смешливое доброжелательное перо женщины, которая не боится посмеяться над собой. Искренне, заразительно, и от того мерзость жизни съеживается-скукоживается-отступает, а света и воздуха прибывает. И ты думаешь: блин, они ведь жили и начинали писать при Советском Союзе, и как-то умели развеивать удушье застоя, пробивать бетонные кубы соцреализма живыми историями, делать интереснее и веселее. Выживем-переживем и теперь.

Анекдотические, курьезные, порой грустные и с философским подтекстом, чаще смешные и (не то, чтобы прям добрые) - незлые истории и анекдотцы, солнечными зайчиками в холодной воде реальности.

Давно, усталый раб, замыслил я побег.
Пушкин

Лев Толстой среди скреп, не потерявших прочности. Как-то так вышло. К нему можно относиться в диапазоне от благоговения до ненависти, можно не числить его среди любимых писателей, можно вовсе не читать, но он существует как некая данность. Как солнце, вокруг которого все вращается, как кантова "вещь для нас". Время, когда русскость больше клеймо, чем знак доблести, не отменяет базовых понятий национальной идентичности, среди которых не Владимир-красное солнышко, Иван Грозный или Сталин, не к ночи будь помянут. И не русская культура в целом, а он - Глыба, Человечище.

Павел Басинский если и не главный в современном литературоведении исследователь толстовского творчества, то уж совершенно точно первый его популяризатор. Вы можете спросить, есть ли смысл продвигать торговую марку, и без того всем известную? Я отвечу, что любое золото тускнеет, если не полировать, а днище океанского лайнера обрастает водорослями и ракушками, которые надобно счищать. В случае Толстого таких обрастаний поразительно много. И вот он последовательно работает с апокрифами толстовской мифологии, высвобождая истину из-под напластований домыслов.

"Лев Толстой. Бегство из рая", удостоенный в 2010 году премии Большая книга, была второй, после биографии ЖЗЛ, в цикле книг Басинского о семье Толстых. И первым в череде романов-расследований, которые больше, чем беллетризованная биография, которые придают чтению о реальных исторических фигурах остроту почти детектива, а глубиной проникновения в душевные движения и мотивации поступков - совершенный психологический роман. Особо ценный достоверностью, подтвержденной архивными документами, письмами и дневниковыми записями.

Эта книга работает с глубоко укорененным мифом о старичке с посохом и котомкой, который уходит умирать, отчего-то на железнодорожную станцию Астапово, которая вообще-то почти в шестистах километров от Ясной поляны (ничего себе, прогулка). "Бегство из рая" выстроено в форме романа-расследования в десяти главах, каждая из которых открывается эпизодом ухода Льва Николаевича из Ясной в хронологическом порядке с момента отъезда в сопровождении врача Маковицкого и до смерти. Далее реминисценция, переносящая нас в ранние периоды жизни писателя, по сути разворачивая картины от раннего детства до "как мы дошли до жизни такой" финала.

Вот мальчик-подросток-юноша, мужчина, не выносящий принуждения и ограничения свободы, стремящийся уйти из обстоятельств, которые их предполагают. При этом ограничения как таковые не отвращают его и не становятся проблемой, больше того, добровольно налагаемые на себя жесточайшие обязательства ведут к спартанскому образу жизни, граничному с аскезой. Однако на давление извне, заставляющее подчиняться нормам и правилам, которые считал отжившими и неверными, он всю жизнь отвечал бунтом бегства, в дилемме Fight ore Flight выбирая второе.

Если вам довелось бывать в Ясной поляне, вы видели этот добротный помещичий дом, ни коей мерой не дворец, где графская семья с кучей детей, челядью и постоянными гостями жила достаточно тесно - будем называть вещи их именами. А детский стульчик. на котором ЛН писал бессмертные романы, так и вовсе образец трогательного и одновременно убогого быта. Говорить о роскоши, от которой Толстой декларативно бежал - по меньшей мере странно. Но строй яснополянской жизни, не разделяющая его взглядов жена и дети, отсутствие взаимопонимания, невозможность исповедовать то, что проповедуешь - все это явилось той давящей силой, какой свободолюбец Толстой никогда не терпел.

На самом деле все гораздо сложнее, у любой проблемы множество аспектов, и семисотстраничная книга всесторонне разбирает ситуацию, чего не под силу сетевой рецензии. Да ведь я и не ставлю целью охватить всю ее своим отзывом, довольно рассказать, что есть такая книга. А уж вы решите, стоит ли читать (шепотом: стоит).

Дух всегда опережает действительность, косная материя следует за ним лишь с трудом. Но быть может, мы не так уж тщетно тешим себя надеждой, что после этой войны мы "выиграем мир". В звучании слова "мир" всегда есть нечто религиозное, и люди обозначают этим словом один из даров мудрости перед богом.

Завершающий роман тетралогии о библейском Иосифе - загадочный шедевр, которого в современном мире не знают. И не только в России, хотя это тоже более чем странно: автор нобелиант, сюжет увлекательный; блестящий перевод Соломона Апта; я помню, какой модной и престижной была эта книга в начале восьмидесятых; многие заслуживающие уважения люди говорят о ней как о любимой в юности. Но сегодня мои отзывы на отдельные романы четырехкнижия практически единственные на главном сайте русскоязычного книжного пространств Лайвлиб.

И если вы думаете, что в большом мире иначе, вы сильно ошибаетесь: рейтинги Гудридс исчезающе малы, рецензий нет, но ведь нет и книг. Издаются, переиздаются, читаются, экранизируются и обсуждаются горы макулатуры зчркнт литературы, а этой потрясающей эпопеи словно бы не существует. Только представьте, книга, которой человеку, читающему страниц по семьдесят на сон грядущий, хватит на месяц. И каким же замечательным может стать это время, проведенное с отчасти историческим, очень психологическим и философским, да библейско-мифологическим, в конце-то концов, романом. Как сказала Томасу Манну машинистка. перебелявшая рукопись: "Я всю жизнь знакома с этой историей, но только теперь воочию увидела, как все было на самом деле."

Итак, мы оставили героя в конце третьей книги брошенным в темницу по ложному обвинению хозяйки в попытке сексуального надругательства. На самом деле это именно она, знатная госпожа, обезумев от страсти, пыталась соблазнить прекрасного иноземца. Но суд, как мы знаем, всегда на стороне сильных, потому герой в застенках. Однако есть и другое правило: если ты обладаешь особыми способностями, которые могут быть расценены как полезные, ты и в аду сумеешь устроиться.

Иосиф обладает, он хорош с письмом и со счётом - навыки Тота, чрезвычайно ценимые культурой учета и контроля, какой был Древний Египет. Он хорошо проявил себя на административной работе, будучи управляющим хозяйством Потифара. Способный к языкам, может объясниться с представителями нетитульной нации, коих в каторге немало. Он снова менеджер и не то, чтобы несчастлив, учитывая, как многие вокруг рвут жилы на невыносимо тяжкой работе. Но никогда не забывает, что создан для большего.

Случай проявить свои совсем уж особые способности предоставится, хотя и не скоро - божьи мельницы мелют медленно. Двое знатных заключенных рассказывают сны, царскому виночерпию приснились три роскошные грозди, из которых получилось прекрасное вино, ему Иосиф сказал, что через три дня получит помилование и снова вознесется; придворному пекарю, что несет на голове три корзины с хлебом, который расклевывают птицы - ему, что через три дня голова его будет отделена от тела. Так и вышло. А когда фараону приснился знаменитый сон про семь тучных коров и семерку тощих, пожравших их, и никто не сумел истолковать этого тревожного сна, тогда-то королевский виночерпий и рассказал о толкователе, столь точно предсказавшем его и товарища по несчастью судьбы.

Дальше все по бессмертному источнику, но как хорошо это рассказано. Сколько обаяния в образе вельможи рачительного и предусмотрительного, дипломатичного и не чуждого разумного риска, умеющего не настроить против себя сильных и уберечь малых мира сего. Иосиф предстает в образе идеального политика, где нужно жесткого, где выгодно гибкого, радеющего о государстве, но и о себе не забывающего, чуждого мелочной мстительности, но умеющего доставить проблемы.

"Иосиф кормилец" о миссии героя в мире, где до сих пор люди умирают от голода, что уж говорить о тех мифических временах. Напоминание, что благополучие тучных лет может смениться тощими, к которым разумный человек готовится.

демоны по ночам терзают в пустыне путников,
внемлющий их речами может легко заблудиться, шаг в сторону и кранты.
призраки, духи, демоны дома в пустыне, ты
сам убедишься в этом, песком шурша, когда от тебя останется тоже одна душа.
Бродский "Назидание"

"Иосиф В Египте" третья книга романа-эпопеи "Иосиф и его братья", в основу которого легли ветхозаветные мифы о библейских патриархах: немного об Аврааме, Исааке, Иуде (не путать с предавшим Христа, это будет много-много позже, просто некоторые имена повторяются в истории так же, как в жизни). Куда более подробно об Иакове, и собственно о титульной персоне.

Рассказывая об этом романном цикле, мне довелось столкнуться с мнением, что растянуть на две с лишним тысячи страниц историю, которая в исходном тексте занимает два с небольшим десятка - тем ещё плутом надо быть. Так вот, смысл не в том, чтобы взять готовый сюжет и максимально изузорив, выдать за оригинальное произведение, но в том, что мифы наиболее компактно и точно отражают то, что было, есть и ещё только будет случаться под небом, пока жив род людской. Не нужно быть евреем или древним греком (скандинавом, шумером), чтобы, приложив к себе хроники наивности и тщеславия, ревности и зависти, жестокости и милосердия, выживания и возвышения - чтобы приложив к себе, опознать какие-то черты собственной или родовой истории.

Мы, люди, так уж устроены, что в любом деле больше всего и в первую очередь интересуемся, насколько оно поможет или повредит нам. В этом смысле хорошая книга источник помощи, которую трудно переоценить, и совершенно точно сэкономит много времени и денег, которые в противном случае пришлось бы потратить на общение с психотерапевтом и антидепрессанты. Позволяя разобраться в себе, выяснить источники мучающих переживаний, понять, что можно исправить, а с чем придётся уже примириться, но и в этом случае занять менее болезненное,не так рвущее острыми шипами душу и тело положение в пространстве. Разумеется, для этого надо уметь читать, и я не имею в виду чтение новеллизации дорам и криминальных триллеров, сколь угодно регулярное, если вы понимаете, о чем я.

Итак, герой, проданный братьями в рабство попадает в Египет, и не менее, чем фабула, вместо сотни смертей, которыми мог умереть, подарившая ему спасение и возвышение - не менее удивительна здесь его верность Богу, так жестоко с ним обошедшемуся, его стремление к чистоте. Но по порядку.

Смышленого обходительного юношу продают в богатый фиванский дом, где он, с его способностью к языкам и учёностью скоро становится помощником домоправителя и надсмотрщиком над всеми слугами, а челяди в такого рода поместье за сотню. Иосиф администратор в наших терминах, после же смерти старого управляющего, сменяет его в должности, становится топ-менеджером. И все идёт замечательно, с одним"но". Супруга царедворца Петипра, которого нам привычнее называть Потифаром, но аутентичность требует хотя бы попытки стилизации, его супруга, сиятельная госпожа Мут, влюбляется в красивого и делового чужеземца.

И здесь, честь и слава Томасу Манну, из непристойной и довольно пошлой, чивоуштам, истории неудовлетворенных притязаний похоти, он создает дивный любовно-психологический роман о соблазне, страсти и обетовании как сдерживающем факторе. О красоте телесной и красоте поступков, о вожделении, не столько даже физическом, сколько убеждённости одних в неотъемлемом праве получать желаемое, чем/кем бы это ни было и умении противостоять со стороны того, кто кажется куда более уязвимым.

Это восхитительный язык Манна, который в переводе Соломона Апта симфония. Это сложнейшие лабиринты сослагательного наклонения философствований и неожиданный лукавый юмор. Этот богатство антуража, такое Египет-Египет, который доставит немало радости поклонникам псевдоистории.

Третий роман, несмотря на объем, превышающий две первых книги вместе взятые, не утомляет, с ним нет этого чувства "взялась, так уж домучаю". Наоборот, подростковый азарт:"а дальше что?" Несмотря даже на то что уже много тысяч лет известно, что дальше. Эффект по-настоящему хорошей книги.

Красота — это магическое воздействие на чувства, всегда наполовину иллюзорное, очень ненадежное и зыбкое именно в своей действенности. Сколько обмана, мошенничества, надувательства связано с областью красоты!

"Юность Иосифа" вторая книга романа-эпопеи "Иосиф и его братья", предыстория, без знания которой сложно было бы разобраться в мотивациях, известна. Напомню, у благословенного Иакова двенадцать сыновей, это единокровные братья, но не единоутробные. Первая книга объяснила, почему любивший всю жизнь одну только Рахиль, патриарх обзавелся детьми от четырех женщин. Так или иначе, от любимой Рахили их только двое, и малыш Беньямин, чье рождение стоило ей жизни, совсем еще несмышленыш, в то время, как первенцу Рахили Иосифу уже семнадцать.

Назвать его отцовским любимцем значило бы сказать слишком мало. Вся радость жизни, весь ее свет сосредоточился для Иакова в этом красивом мальчике и да, он его балует, предпочитая это общество любому другому, видя невольные жесты и интонации Рахили в речи и пантомимике Иосифа. И да, парнишка - как это свойственно красивым обласканным детям, которым мир улыбается с самого рождения - уверен, что все его любят. Больше того, ошибочно и совершенно необоснованно думает, что все вокруг любят его больше, чем себя самих. Жизнь не преминет разубедить его.

Сыновья Лии и сыновья служанок, числом десять, имеют все основания не разделять заблуждения. В обширном хозяйстве отца они на положении слуг, может быть более привилегированных, но жизнь пастухов, которых летом мучит зной, а зимой терзает холод - это их удел. Вы ведь не удивитесь, что особой любви к юнцу они не питают? А после того, как тот донес отцу, что во время сбора маслин, они сбивали плоды камнями, вместо того, чтобы аккуратно оббирать оливы вручную? А наивно-самодовольная манера рассказывать сны, где непременно фигурируют двенадцать предметов и всякий раз выходит, что одиннадцать, принадлежащих братьям, признают главенство его, двенадцатого - сновидец, блин!

Переполняет чашу терпения дар Иакова, тот самый брачный покров, что достался в приданное Рахили, тончайшей работы искусно расшитое серебром платье. Вышивки как комикс из ассиро-вавилонской мифологии, красоты необычайной, цены немыслимой, предел мечтаний в изобильной простыми радостями, но скудной яркими впечатлениями жизни. Да, Иосиф буквально вымолил у отца материнский брачный наряд (а ничего, что прежде Рахили, закутанная в него с ног до головы шла под венец с папочкой их мама, Лия?) Однако это сокровище, отданное юнцу, разве не свидетельствует оно полной мерой, что с ним же и отцовское благословение, о важности которого более подробно я говорила, рассказывая о "Былом Иакова"

Итак, покрывало становится соломинкой, сломавшей спину верблюду братнего терпения, разговоры про "проучить юнца" звучат среди них все настойчивее, но могли бы и утихнуть постепенно, когда бы. на беду, Иаков не отправил любимца навестить братьев. Он думает смягчить их отношение к юноше его появлением в пастушьем стане с кучей домашних вкусностей. Но не учел, что у маленького тщеславца хватит недальновидности отправиться в покрывале (да-да, сегодня напялить мамкино свадебное платье и пойти по раёну зашквар, но не забывайте, что времена и нравы иные).

Увидев нечто сияющее в лучах восходящего солнца, и признав в этом братца, старшие приходят в ярость, разрывают платье в клочья, а Иосифа, связав, бросают на погибель в заброшенный колодец. На счастье мимо идет караван, купцы спасают парня, а когда в дальнейшем движении натыкаются на обидчиков, те еще и умудряются продать его им, выдав за нерадивого раба, наказанного за воровство таким замысловатым способом: всем хорош мальчик, глядите какой красава, а после того, как мы еще и воспитали, ему и вовсе цены не будет, но за тридцать шекелей уступим. Сговорились на двадцати. Отцу же принесли обрывки платья, вымазанные кровью козленка - нашли, мол, в степи, должно лев задрал братика, хнык.

Снова роскошно избыточный язык Томаса Манна в великолепном переводе Соломона Апта, с глубиной философских размышлений и психологических исследований сложности семейных отношений, в которых все так тесно переплетено, что как ни повернись - непременно кого-нибудь заденешь, а счастье для всех, даром, чтоб никто не ушел обиженным - и есть главный миф.