Дело не предвещало каких-то проблем. Факты, в отличие от обычных случаев, были неоспоримы, свидетелей, как настоящих, так и подставных, было больше, чем нужно.
— Следователь, давайте вы быстро ему предъявите обвинение и попьем чаю. – как-то тревожно улыбаясь сказал Генеральный Прокурор. – Большие люди просят наказать этого хулигана.
Следователь знал, о каких людях речь.
— Ставьте чайник, господин прокурор. – улыбнулся он и отправился на допрос.
— О. Еще следователь. – обвиняемый тепло улыбнулся следователю.
— Что вы мне улыбаетесь? – взвился Следователь. – Вам смешно? А я вам хочу сказать, что ничего смешного в вашем положении нет. У нас есть показания всех участников... Вам не
отвертеться! Вы виновны.
— В чем это я виновен? – еще шире улыбнулся обвиняемый. – Вы должны предъявить мне обвинение.
— Вы сорвали государственное мероприятие! Тем самым причинили ущерб государству. Это, как минимум, хулиганство. – достаточно уверенно начал Следователь.
— Это были государственные народные гуляния. И я их не сорвал, а украсил. Я пришел к отдыхающим гражданам с оркестром. Мне полагается грамота за активное участие в плановых
культурно-массовых мероприятиях. – заржал как минимум хулиган.
— Оркестр играл что-то непотребное! – продолжил Следователь.
— Это Президентский оркестр. – покачал головой обвиняемый. – Он не может играть что-то непотребное. Мы познакомились на площади после основной части. Вам следует быть осторожнее, господин Следователь, только что вы обвинили государственную комиссию по музыке и творчеству в некомпетентности. На запись, причем. Доверие вещь зыбкая, тем
более к силовикам... Нет, они все достойны доверия, но нужен постоянный контроль. Поэтому предположу, что этот разговор записывается.
— Конечно, записывается. Но вы напоили оркестр!
— Я поздравил с государственным праздником людей, состоящих на государственной службе. Вы же поймите... Вот скажите — Государственное содержание этих людей более чем достойно, не правда ли?
— Безусловно. Это уровень...
— Поэтому, я никак не мог предположить, что они увлекутся бесплатным алкоголем. Зачем пить про запас людям, которые способны сами себе купить алкоголь? Так что я не ограничивал в потреблении государственных служащих. И мы вместе с ними решили поздравить граждан с праздником.
— Хорошо, допустим! Почему вы раздали им разные ноты?
— Я не музыкант, господин следователь. Мы продолжали у меня дома. Там родилась мысль сыграть для граждан. Оркестр сообщил, что сдал все ноты после официальной части церемонимейстеру. И что оркестр не может играть без нот. Я раздал им всем все ноты, которые обнаружились в моем доме. Но их тридцать человек, а я обычный обыватель. У меня нет тридцати копий нот каждой композиции. Я раздал те, что были.
— Шесть копий государственного гимна, три копии оды Президенту, пять копий гимна Парламента, четыре копии гимна Правительства, две — гимна Премьера и десять копий народной песенки про Дурачка с Дудкой?
— Я патриот и интересуюсь национальной культурой. – кивнул обвиняемый. – У меня не было других нот.
— Вы не могли не осознавать, какая какофония получится!
— Почему? Я не музыкант, а обыватель. И на мой взгляд получился чудный танцевальный микс. Ну, уже ближе к площади. Когда мы выходили из дома – все звучало хуже. Но мы собрались,сыгрались, и все стало лучше. Нам очень помогли сочувствующие граждане, которые задали ритм ладошками и радостными криками. Радость переполняла всех, и мы
несли ее всем гражданам на площади.
— Это несанкционированное собрание в общественных местах! – выпалил следователь.
— Это организованное шествие к официальному месту празднования, явка на которое была объявлена обязательной. Вы ведь не станете спорить с указом Правительства?
— Не стану. Но вы... Вы пели! – выпалил Следователь.
— Да? – удивился обвиняемый. – Я бы не назвал это пением. Скорее декламацией. Но это рвалась наружу радость по поводу государственного праздника. Это неподсудно, как мне кажется.
— Но вы раздали слова всем желающим! – продолжил Следователь.
— Да. Я решил, что будет неправильно, если все будут петь или декламировать разное. В этом плане я полностью солидарен с нашим Правительством.
— То есть, вы приготовили слова песни заранее?
— Конечно. Я распечатал пять сотен копий. Не всем хватило, но там еще была ссылка на слова, и граждане могли скачать это все на смартфоны.
— А вот вы и попались!
Анатолий затянул узел, затем расслабил, после снова затянул. Ни у кого нет опыта в этом деле, а те, кто узнал секрет, наверняка уже не расскажут. Дернул пару раз веревку, проверяя прочность крюка.
«Ну что? Все?» — подумал Анатолий. – «Вот так вот все будет. Записка есть, двери заперты.»
Анатолий хихикнул – про дверь задумка была подлой. Дверь просто так не сломаешь, а соседей запах будет еще долго преследовать. И поделом им — черствым сволочам. Анатолий вздохнул и зачем-то перекрестился напоследок.
— Ничего себе. – раздался голос с дивана. – Вот это было совершенно нелогично. Не то, чтобы впервой, но всякий раз удивляет.
Анатолий дернулся от неожиданности так, что табурет под ним зашатался. Обернулся к дивану и табурет зашатался второй раз. На диване сидела вполне себе стереотипная Смерть. Черный балахон, коса, под капюшоном ничего не разглядеть, но откуда-то пришла уверенность, что оттуда смотрят глаза.
— Голубые глаза. – сообщила Смерть. – Не абы что. Потом покажу.
«Смотреть в лицо смерти» — всплыла откуда-то фраза.
— Именно. – кивнула Смерть. – Туда все и смотрят. Ну, это... Чего тянем? Табуретку толкай и пошли.
— Как толкать? – задал Анатолий абсолютно идиотский вопрос.
— Как больше нравится. – пожала плечами Смерть. – Хочешь – лунную походку исполни. Там и упор на одну ногу, и корпус вперед. Центр тяжести нарушается.
— Я не умею. – пробубнил Анатолий.
— Ну и что. Когда еще попробуешь? – хмыкнула Смерть. – А так – хоть уйдешь в танце. Красиво, как мне кажется.
Анатолий попробовал исполнить лунную походку.
— Ты не маршируй, дубина. – оценила Смерть. – Ты лунную походку давай. Марширующих уходило знаешь сколько? Давай еще раз.
— Не буду. – заупрямился вдруг Анатолий. – Чего это я, вам на потеху, буду тут исполнять? Я не танцор вообще-то.
— Да ты вообще никто, а не только не танцор. Не танцор, не художник, не друг кому-то, не музыкант, не поэт. – ответила Смерть. – А так – хоть раз попробовал. Хоть лунную походку.
— Да. Именно... – горестно начал Анатолий.
— ...поэтому ты и уходишь. – кивнула Смерть. – Понимаю. Поэтому, давай. Учиться уже поздно, пробовать – глупо. Танцевать – тупо, надрываться в караоке – пошло, напиваться – тоскливо, учиться – поздно. Каждый день одно и то же. Карьеры не будет. Богатства тоже. Путешествий не выйдет. В неполные тридцать пять – уже безысходность и мрак. Лучше башку в петлю и все. Толкай табурет.
— А чего это вы меня списываете?! – возмутился вдруг Анатолий.
— Я?! – поперхнулась Смерть. – Я тебя списываю?! Это уже офигеть совсем, драгоценный. Сам же полез в петлю. Прости за использование устойчивого выражения, конечно, в этой трепетной ситуации.
— Сам полез, сам и слезу! – продолжил кипятиться Анатолий. – А и слезу! Сама говорила – нужно попробовать. Попробую порисовать, например. Морду начальнику набью и уволюсь. Продам квартиру, куплю дом на колесах и остаток денег прожгу на безин. Или проем. Трюфелей поем. И икры. В петлю же всегда успею. Можно пуститься в безумие. В разврат и пьянство. В приключения. Правильно?
Смерть молча кивнула. Как будто даже одобрительно.
— У вас же ничего не случится, если надо будет меня забрать, например, через год? – задал Анатолий не совсем риторический в этой ситуации вопрос.
— Абсолютно ничего не случится. – покачала головой Смерть, вставая с дивана.
— Ну и вот. – пришел к решению Анатолий. – Отменяем тогда все.
— Ну и чудно. — согласилась Смерть. — Не то, чтобы у тебя какая-то, прямо неподъемная душа, но все равно. Баба, как говорится, с возу...
Дышать стало сразу как-то легче. Страх куда-то ушел и появилась удивительная легкость и радость.
— И действительно. Взял дурак моду. Тлен, депрессия, уныние. Надо же попробовать все. Вот прямо сейчас вот. Снимаем петлю и идем куда-то. Гулять, например. Пешком. Много. Или, например, в кино... А нет. Точно! Есть же антикафе! Там сегодня настольные и интеллектуальные игры!
Анатолий потянулся руками к петле.
— Да пошел ты в жопу! – закричала Смерть и выбила табуретку. – В пятницу! Тридцатипятилетний! Здоровый весь! При деньгах! На интеллектуальные игры он пойдет! В чад кутежа и развлечений. Дебила кусок.
Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.
— Капитан! Капитан! Капитан! – надрывался матрос из вороньего гнезда.
— Кому там неймется? – пробурчал капитан. – Что горит опять?
— Жалованье горит. Месяц уж матлыхаемся по морю, аки цветок в проруби. – обиделся матрос. – Ну, не надо, так не надо. Не скажу вам тогда ничего.
— Ладно, ладно. Что там у тебя? – сменил тон капитан.
Матрос презрительно плюнул и отвернулся.
— Ну, Яша. Ну, что ты как баба?
— Ай, идите в пень. Сижу тут, укачиваюсь во имя общего дела, а в ответ одно хамство. – продолжил обижаться Яша. – Сами смотрите за горизонт раз так.
— Не так надо, гегемон. – подмигнул капитану боцман и продолжил громко. – Оставьте вы эту обиженку. Да и что он там мог увидеть со своими минус шесть? Чисто внимание к себе привлечь старается.
— Ах так? – еще сильнее обиделся Яша. – А то, что торговый корабль идет. Судя по посадке, груженный. Но вам же неинтересно. Вы же джентльмены неудачи.
— Яша, друг мой. Вся эта информация была бы до крайности интересной, если бы вы смогли озвучить курс корабля.
— А какой может быть курс корабля? – не понял капитан. – Один к одному, вроде. Или к пяти баркасам. Что там может поменяться?
— Какая бездарность! – крикнул Яша. – Курс не понимают. Зюйд это, например.
— Что опять Зюйд? – отозвался с бака матрос Зюйд. – Я вахту отмотал, я могу наконец поспать?
— Яша, в самом деле, тише там. Дайте, в самом деле, Зюйду поспать. Лучше скажите куда идет корабль?
— Наш — к чертям собачьим идет. – не унимался Яша. – У нас капитан по объявлениям набран. В направлениях плавает.
— Не плавает, а ходит. Наш корабль – это понятно. – боцман закрыл ладонью рот побагровевшего от злости капитана. — А торговый?
— А торговый – зюйд! – доложил Яша.
— Я сейчас вот поднимусь на гафель и оттуда вам, Яша, расскажу кто из нас торговый! – отозвался матрос Зюйд. – Вы дадите мне поспать или нет?
— Никто! – закричал пират Гафель. – Еще никто не забирался на Гафеля как на трибуну! Не вмешивайте меня в свои склоки, пожалуйста.
— Боцман, нам надо что-то делать или с фамилиями или с морской терминологией. – прошептал капитан. – По-моему, мы теряем в эффективности. Гафель, закройте рот и идите к ахтерлюку.
— Что опять Ахтерлюк?! – закричали с кормы.
— Ничего, пират Ахтерлюк. Перекличка просто. Вот о чем я говорю, боцман. Куда ни плюнь. – сплюнул капитан. – Так. Товарищи корсары! Давайте все успокоимся. Эти склоки и разнобой мешают нам быть командой. А командой быть очень важно. Это мне коуч, которого мы давеча утопили, рассказывал.
— Ша, все, ша! – понеслось по кораблю. – Сейчас опять какой-то спектакль случится.
— Яша! – позвал капитан.
— Что, Яша? – раздалось с вороньего гнезда. – Я, между прочим, еще жду извинений.
— Яша, оскорбление нанесенное вам велико как мировой океан. – мягко продолжил увещевать капитан. – Я, конечно, принесу свои извинения. Но потом. Потому что это процесс долгий. А торговый корабль уйдет. Поэтому, Яша, сообщите общественности куда и откуда он идет. И давайте безо всяких там Зюйдов.
— Ну, прекрасно. – проворчал Зюйд. – Хоть высплюсь.
— Яша, ну? Вы же там не ломаетесь и не набиваете себе цену? – продолжил капитан.
— Направо он идет. – сдался Яша.
— Вооот. У нас тут намечается прогресс и прорыв. А направо от кого, Яша?
— От меня. – Яша еще был обижен.
— Три тысячи чертей и биологичку в жены. – выругался капитан. – Яша, а направо от вас когда вы лицом куда стоите?
— Это какой-то тупой вопрос. – съязвил Яша. – Когда я стою лицом к торговому кораблю, разумеется.
— Яша, давайте будем разумны. – капитан жестом попросил боцмана отпустить ружье. – А когда вы стоите лицом к носу нашего корабля, куда идет торговый корабль?
— А когда я стою лицом к носу нашего корабля – я понятия не имею куда он идет. Потому что он за кормой, а у меня шея на столько не поворачивается. – прояснил Яша ситуацию.
— Прекрасно, Яша. Прекрасно. Я правильно понимаю, что, когда вы стоите лицом к корме нашего корабля, торговый корабль идет направо?
— Не совсем. – задумчиво сказал Яша. – Он тогда идет направо наискосок.
— Боцман поворот налево на девяносто градусов. – скомандовал капитан.
— Это зюйд? – спросил боцман.
— Это капитан! Зюйд устал и хочет спать. – закричал Зюйд. – Мне дадут уже поспать или нет?
— Боцман, выполняйте. – стиснул зубы капитан.
— Но это же неточный курс. – забубнил боцман.
— Сейчас он еще более неверный, боцман. Мы будем курс постоянно уточнять. – пообещал капитан. – У нас же есть Яша. И надо бы прибавить парусов.
— Будь я проклят! –
Софья Абрамовна допила чай, выключила телевизор и решила начинать.
— Сема, что за странные рожи вы корчите в мое трюмо? Вы думаете без них недостаточно страшно?
Сема отскочил от зеркала и в страхе огляделся.
— Софья Абрамовна, я всегда полагал, что вы радиоактивны, как рентген. И только сейчас ваша способность видеть сквозь стены меня убедила полностью. – принял вызов Сема. – Кстати, вы знаете, что рентген у себя принимать надо не более двух раз в год? А иначе ваши вопросы про потомство все больше теряют шансы на ответы.
— Ша, Сема, ша. – упокоила Софья Абрамовна. – Я просто уже пятнадцать минут не слышу как вы вздыхаете от счастья, от того, что я с вами живу. Вот и сходила посмотреть. Только я не смогла разгадать эту странную пантомиму. В ваших гаражах будет бал-маскарад и вы решили быть сусликом-имбецилом?
— Нет, Софья Абрамовна. – Сема появился на кухне. – Мне надо было с вами поговорить, в связи с чем и возникла необходимость вернуть мое грозное лицо, которое вы напрочь мне отбили своим вероломным визитом к нам.
— Полноте, Семочка. – замахала руками Софья Абрамовна. – Страшнее, чем было когда моя дочь сказала,что согласна выйти за вас, мне уже не будет. Единственное, чем вы меня можете напугать – это шубой. Я женщина воспитанная и не могу считать бестолочью человека, который мне подарил дорогую вещь. С другой стороны, вы все равно будете бестолочью и во мне возникнет диссонанс такой силы, что я могу лишиться дара речи.
— Софья Абрамовна, видит бог – я не считаю это дорогим решением всех моих проблем. Я даже был готов на кредит. Но Яков Моисеевич из мехторга, когда я показал ему вашу фотографию, и огласил все, прямо скажем монументальные размеры, напрочь отказался мне продавать что-либо. Он сказал, что у нас милый, провинциальный городок и бегемот в шубе его украсит слишком сильно. А у него нервы, внуки и забота о будущем этих внуков. В общем, Софья Абрамовна, давайте сразу к делу.
— Ай! Ай! Дайте мне минуточку. Я позвоню вашей маме и скажу, что вы наконец научились выговаривать слово «дело». Пусть у этой бедной женщины наконец-то притупится разочарование.
— Софья Абрамовна. – перешел к делу Сема. – Мне нужен ваш чулок.
— Чулок? – поперхнулась Софья Абрамовна.
— Ай, прекратите делать вид, что вам незнакомо это слово. — поморщился Сема. — Я купаюсь в ванной, когда там свободно от вас с вашей дочерью. Я вижу, что вы там беспардонно развешиваете. И из всего этого богатства я прошу всего один чулок.
— Вы знаете, Семочка, я уже очень хочу попасть на этот ваш карнавал в гаражах. Зачем вам чулок? И зачем вам один? Вы будете не сусликом, а, как раз наоборот, пьяной и небритой русалкой?
— Софья Абрамовна, почему женщина с такой богатой фантазией до сих пор живет у меня, а не пишет предвыборные программы за огромные деньги? – вздохнул Сема. – Все прозаичнее. Мы решили ограбить банк. Нас шестеро. Нам нужна неузнаваемость. Вы сами заставили меня это вам рассказать и не удивляйтесь, если наша банда решит заставить вас замолчать навсегда.
— Ой, ваша шайка не может заставить замолчать никого, включая радиоприемник. Сема, прекратите мне врать. Зачем вам неузнаваемость? Кто вас, с вашими вахлаками из гаражей, способен запомнить? Опять же без масок будет страшнее. Я знаю что я говорю – я же вижу вас каждый день. Только отсутствие денег и моя природная отвага мешает мне отдать вам сразу все.
— Софья Абрамовна. Мы, конечно, могли бы взять по чулку у своих жен, но это в сумме три пары. Простой экономический расчет говорит нам, что лучше сделать из вашего одного шесть масок и останется еще и на следующий налет. Зачем нам убивать три пары белья для любимых женщин, если можно обойтись половиной пары от того, что завелось в наших печенках два месяца назад?
— Послушайте, молодой Япончик. Чтобы вас не узнали, вам надо у меня попросить сантиметров пятнадцать роста и ровные ноги. У вас тут маленький, провинциальный городок. Подпрыгивающий у окошка кассы вы, мало чем отличаетесь от подпрыгивающего там же вас в изысканном белье на тупой башке. И когда вы решили, что вам кто-то может дать денег от страха, а не из жалости?
— Софья Абрамовна!! – сдался Сема и засопел.
— Что Софья Абрамовна? Я уже много лет, как она. – Софья Абрамовна тоже начала терять терпение. — Не морочьте мне голову, слизняк! Зачем вам чулок? Не заставляйте меня встать и обнять вас из любопытства. Почему всегда надо доводить до крайностей?
— Не надо обнимать! – побледнел Сема. – Я в прошлый раз, будучи без сознания, вырвал. Сейчас могу и совсем не вынести.
— Ну?! – прикрикнула Софья Абрамовна.
— Лук я купил. Оптом. Лук держать не в чем. – сознался Сема.
— Так бы и говорили. Зачем гасить в себе единичные проблески хозяйственности? Может надо два чулка?
—
— Ненавижу это все. Ненавижу! – заорала Людочка и швырнула тряпку в раковину.
Тряпка влетела в кучу посуды, повалив пару чашек. Людочка посмотрела задумчиво на тряпку и снова взорвалась:
— Ты тряпка! Тряпка! Ты понимаешь, какой ты тряпка! – закричала она и убежала плакать в ванную.
Тряпка Александр несколько опешил от такого поворота событий, но выхода уже не было. Пришлось осознавать какой же он тряпка. Аналитическим умом генного инженера Александр понимал, что предпосылки к тому, что он тряпка, формировались достаточно долго.
— Нахрена нужна ваша генная инженерия, когда картофель приходится все так же чистить ножом? – хихикала Людочка еще когда они только познакомились. Тогда, положить ей руку на колено, считалось сильным эротическим переживанием и недвусмысленным признаком полной и безоговорочной взаимности.
— Вот неужели нельзя сделать так, чтобы фасоль варилась полчаса? Ну, чтобы без этих всех замачиваний на сутки? – вздыхала она в день, когда Александра привели знакомиться с родителями Людочки.
— Да, да, Александр. – шумно сопела Ангелина Федоровна, мать Людочки, которой было очень неудобно и за меню праздничного стола и за то, что это меню придумалось уже после прихода влюбленных. – Нельзя же так. Надо же поближе к народу немного.
— А некалорийный хлеб сделать? – вздыхала Людочка, крутясь у зеркала в их первой квартире. – Со вкусом бекона? Чем вы там занимаетесь? Неужели непонятно, что это — важнее всего.
Самое смешное, что Людочка точь-в-точь повторяла то, что говорил директор по развитию их экспериментальной лаборатории. Просто другими словами.
— Вы, остолопы! Задроты книжные! – щерился эффективный менеджер на рабочий коллектив. – Что вы мне тут втираете очки своими графиками, таблицами, фотографиями с микроскопов?! Я, в этом коллективе, представитель вашего основного заказчика! А именно – народа! Народу плевать на ваши хромосомы, эрэнка, дээнка, рыбо, прости господи, нуклеиды. Народу нужен продукт. Вы мне продукт давайте, который можно откусить! А не морочьте мне мозги своими исследованиями, замерами, проверками. Сделал – отдал – продали. Так сегодня все работает! Надо делать бизнес! Ставить цели и делать бизнес. Если наука не делает бизнес – это не наука, а какая-то херня!
С таких совещаний воодушевленный коллектив уходил материться в курилку. Дома уходить было некуда. Убежавший куриный бульон требовал от тряпки Александра поработать тряпкой над варочной поверхностью.
— Все чем вы занимаетесь — полная и безоговорочная херня! – бубнил Александр, отмывая плиту. – Пока бульон пускает пену и сбегает – вы не занимаетесь ничем! Народу стоит отвернуться и бульон уже на плите. Чтобы этого избежать, народ должен караулить бульон и снимать пену. Вместо того, чтобы духовно развиваться, втыкая в сериал. А вы там сидите и графики рисуете, задроты книжные!
— Ты чудовище! – закричала Людочка и побежала одеваться. – Я еще подумаю –возвращаться ли к тебе?! Ты понял! Тряпка!
Тряпка Александр все понял. Женщине, которая вину за свое ротозейство только что перекинула на отставание технологий, было необходимо успокоить нервы прогулкой, чем-то сладким и пониманием, что обед сварит провинившийся. У него подход научный, стрессоустойчивость, выработанная работой в молодом, дружелюбном коллективе, и ненависть к сериалам. Поэтому бульон не сбегает.
— А правда... – остановился Александр. – А нафига пена? Пена зачем?
— Я в городе пообедаю! – хлопнула дверью Людочка.
— Иди, иди. Там тоже пена. – пробормотал Александр. – Пена... Это же нормально. Это свернувшийся белок. Один из. Или несколько. Надо просто убрать белок. Но не весь. А... А чего... Нормально же...
Александр взял из кастрюли пробы пены и побежал к анализатору.
— Тааак. Актин, миозин, тайтин, небулин... Так, так... А в комплексе?
Александр влетел на кухню, отщипнул пробу мяса и анализатор вновь защелкал.
— Так, так... – бормотал Александр. – Примерно то же... А если сырое?
Александр метнулся к морозильнику и отпилил пробу сырого мяса.
— Ну, конечно! Конечно! – забегал Александр у анализатора. – Надо просто снизить количество... Надо снизить. Для начала на двадцать пять процентов. И увидим.
Александр скормил пробы сырого мяса синтезатору, подвигал бегунки количества белков и вдавил кнопку «Синтез». Синтезатор деловито загудел, приближая современные технологии к нуждам потребителя.
— С первого раза, разумеется, получиться не должно, товарищ гениальный ученый. – вещал Александр. – Но методом последовательных преобразований, методом проб и ошибок мы очертим и пройдем путь, в конце которого победно прозвучит...
— Дзыынь! – прозвенел синтезатор.
Александр открыл и с удивлением уставился на небольшую курицу в синтезаторе.
— Здравствуйте. – опешил
В возвращении из небытия всегда присутствует восхитительный момент, когда человек не помнит абсолютно ничего. Ни одного бита информации. Безмятежное существование сезонного овоща, который, может быть, осознает себя как физическое тело и этого осознания вполне достаточно. Затем резум начинает задаваться вопросами и вся идиллия разрушается.
Кто я? – Макс.
Самоидентификация, безо всякого сомнения, является наиболее амбициозной из всех особенностей человеческого мышления. В истории человечества когда-то были, а может и до сих пор есть миллионы или сотни миллионов Максов, но устойчивая аналогия собственной личности и собственного имени моментально отсекает всех, кроме тебя самого. И на человека валятся картинки своего давнего и недавнего прошлого. Родители. Школа. Огорчения. Успехи. Любовь. Эмоции. Карьера. Друзья. Адрес. Работа. Начальство. Коллеги. Соседи. Все это каким-то необъяснимым образом возвращается разом в только что девственно чистое сознание. Имя, срабатывает как код, запускающий запись в постоянную и оперативную память.
Так стоп. А где я?
И здесь сознание может ответить однозначно – в своей кровати, на скамеечке в парке, у барной стойки и голова вот-вот взорвется дикой болью. А может ответить абсолютно индифферентно – А хрен его знает. Примерно как сейчас. Хрен его знает, в этом конкретном случае, означало абсолютно темное помещение, в котором не просматривалось ничего и в котором...
Стоп, стоп, стоп. А почему я не могу двинуться? – Потому что ты связан, Макс.
Может быть, даже не связан, а закреплен какими-то широкими, эластичными лентами. Не паралич, когда попытка мозга напрячь мышцы не отдается ничем, а именно связан, когда напряжение мышц увеличивает давление на них.
Погоди, я же... – Ты уезжал, Макс.
« - И почему вы решили уехать? – девушка-клерк заполняла бесконечный бланк, согласно утвержденной процедуре.
— Здесь все протухло. – честно ответил Макс. – Это мир, который перестал удивлять.
— Вы уверены? – спросила девушка. – Это не такой уж и маленький мир.
— Это мир, в любой закоулок которого можно добраться за три часа. Это если ты недоволен виртуальной экскурсией с передачей запахов и с эффектом присутствия. Со стерильными, одинаковыми правилами. С одинаковой едой. С бессмысленной работой. – начал было Макс многократно отрепетированный монолог, но девушка его прервала.
— Это мир понятен, давайте мне другой. Я вас правильно понимаю?
— Вы совершенно напрасно пытаетесь давить меня сарказмом. Это тоже как часть этого предсказуемого мира. – спокойно ответил Макс. – Все эти «с жиру беситесь», «упадок мотивации постиндустриального мира», «вечные рефлексии гуманитариев». Все это тоже является основой для моей убежденности в том, что мир разучился удивлять. Мое разочарование основывается не на сиюминутном эмоциональном состоянии. Это плод долгих размышлений и опытов. И, кстати, вы странно пытаетесь продавать путешествия. Ваше начальство знает, что вы саботируете деятельность компании?
— Вот же как. – огорчилась девушка. – А так все перспективно начиналось. Вы ведь не снимаете меня на один из модных гаджетов с целью последующего хайпа в сети?
— А почему снимаю? Может я вас транслирую в прямом эфире?
— Не может. – убежденно сообщила девушка. – Сетевым героям просто необходимо отсмотреть материал, смонтировать его выгодно и только потом выставлять. А вы не выглядите уверенным человеком. Но, давайте вернемся к опроснику. Почему именно другие планеты? На этой планете еще есть области применения. Технологии улучшаются, куча интересных задач. Вы уверены, что вам здесь нечего делать?
— Ой, опять эта песня про прикладников. – поморщился Макс. – Все, чем они занимаются – просто следствие переизбытка энергии. Перевод энергии из одной формы в другую. Задачи о том, как научить роботов выращивать больше еды или производить автомобилей. И даже не так. Как правильно попросить роботов, чтобы они придумали как выращивать больше еды, сами выполнили эту задачу и сами воплотили все идеи. Роль человека сведена до умения задать правильный вопрос роботу. И это уже законченная революция, процесс доводки которой может длиться сколько угодно долго. Но это не означает новизны и не дает ни одного повода мотивировать себя.
— Понятно. – кивнула девушка. – Профессия? Впрочем, дайте угадаю... Аналитик?
— Специалист по мотивации. – вздохнул Макс. – Это тоже должно многое объяснить.
— Это объясняет. – сообщила девушка. – Ожидайте. С вами свяжутся.
— А как вас зовут? – на всякий случай попытался Макс.
Девушка указала на бейдж с надписью «Оператор №7».
— Это все, что вам нужно знать обо мне, Максим, для отслеживания вашего запроса.
— Но...
— И это все, что я лично хочу вам доверить. – холодно сообщила девушка. – До свидания.»
— Со мной связались! Я помню... – Да, Макс. С
— И тогда стиль модерн прочно войдет в вашу повседневную жизнь и будет несказанно радовать вас, уважаемые радиослушатели. – проникновенно сказало радио мне.
Я обиделся и выключил радио. Потому, что со мной разговаривать о стиле модерн и называть меня же уважаемым – это, мильпардон, диссонанс полный и несрастухи какие-то. Неувязочка.
Разве ж это уважение ко мне, как к радиослушателю? Это ж все равно, что вот, допустим, мы соберемся, с друзьями выпить водки много. И в какой-то момент возникнет вопрос старый как этот мир. Вопрос выдержанный и проверенный временем как вопрос «Ты меня любишь?». Кто-то спросит меня:
— Фрум, ты меня уважаешь?
А я ему вместо обыкновенного мужского — «Конечно, уважаю.» скажу:
— Видите ли, стиль модерн прочно вошел в нашу повседневную жизнь. Очень вас уважаю.
Как вы думаете — почувствует ли человек всю глубину моего уважения?
Хрен там. Обидится и скажет:
— Сволочь ты, Фрум. Как есть сволочь. К тебе как к человеку, с почтением полным, а ты, как мурло какое-то, про модерны всякие говоришь и морду от народа воротишь.
Поэтому, уважаемые, сделать вид, что мне, нормальному человеку и неспециалисту в дизайне, досконально известно, что такое стиль модерн, или классика, или, прости господи, отличия барокко от рококо и прочих коко — это не уважение вовсе, а грубая, неприкрытая лесть. Или издевка.
И порой фраза «стиль модерн прочно вошел в нашу повседневную жизнь» — звучит в переводе на человеческий язык как «Жил ты как быдло и помрешь как быдло.». Не познав стиля модерн, сталбыть.
А чего хорошего в модерне этом?
Это щас кто-то не знает что такое модерн? Ща расскажу.
Это как, к примеру пришли вы домой, обувь сняли, в комнату проследовали, и видите, что жена ваша спит на вашем любимом диване. А вам теперь из за этого новостей смотреть не на чем, материться по поводу событий в мире надо сидя на полу и в момент «Таковы были новости на сегодня, а вас еще ждут новости спорта и прогноз погоды», заснуть можно только на полу.
Ваша реакция? Кто сказал «освободить диван!»?
Правильно. Это если ты знаешь стиль модерн и можешь точно определить, что это именно диван и есть. А если ты его совсем не знаешь — как ты узнаешь, что она спит на диване? Никак! Ты скажещь «Ой. А че ты спишь в этом гигантском клоунском ботинке фиг знает какого размера не поймешь какого цвета и расположенного по центру комнаты? И где тут диван, а?».
А потом тебе скажут, что ты быдло, и ты расстроенный пойдешь на кухню, наденешь темные очки, возьмешь пепельницу, сядешь на пол от греха подальше, потому что не уверен, что то, что напоминает тебе стол и стул, на самом деле стол и стул, и закуришь.
И тут же получишь скандал, потому что это не пепельница, а терелка для первого, а ты в нее пепел трусишь. Ага. Для чего очки темные? – спросите вы. Для того! Кухня-то у тебя модерновая. Из хромированной дюрали. В такой кухне зажигалкой чиркнуть — можно столько зайчиков в глаза нахватать, что сварщик 2-го разряда за всю жизнь не получает.
Шасть! — в ванную руки вымыть! А крана нет. И мыла нет. И полотенца тоже нет.
То есть умом ты понимаешь, что все это где-то есть, но опознать не можешь.
И уже не уверен — умывальник это или толчок. Или, вообще, это ванна, а умывальник у тебя — два на два на полу с низкими бортами. Потому что не исключено, что те, кто стиль модерн знают, любят рыло мыть лежа, а ванную принимать частями.
То руку сунул, то ногу, то ж... живот, то локоть, то то что нормальный человек в эту погребальную урну, которая предположительно ванна, впихивать постыдится, ибо это неуважение ко всем покойникам планеты Земля.
А в спальне у тебя бетонная кровать и комод из оцинкованной жести.
Да -неудобно и холодно спать!
Да — если забыться и на кровать прыгнуть — можно уйти на больничный с множественными травмами и сотрясением всего, что в голове осталось.
Да — если носок ящиком комода прижмешь получаешь чистый ровный срез и из носка — нарукавник и еврейскую кипу для куклы барби. Да!
Но зато ни у кого такого в спальне нет, и ты не быдло, а живешь в стиле модерн.
И плевать, что твое пальто в гардероб влазит только в три сложения, потому что гардероб напоминает не привычный шкаф, а ларец для побрякушек, скаредной, незамужней фарцовщицы лет 50-ти.
Зато у тебя 12 гардеробов разбросано по комнате. Один под пальто, один под плащ, один для робы рабочей, остальные для полотенец. Зато стиль модерн!
Обувь на прикаминной полке, камин напоминает морду тягача «Урал», унитаз из горного хрусталя посреди прихожей для зонтика. Действующий унитаз не всегда находят гости, оттого в санузел после праздника заходить так же страшно, как раскрыть зонтик.
Ну и что! Зато Модерн. Зато нестандартно и живенько. Зато использование непривычных
Лошадь последний раз шумно выдохнула, дернула копытом и затихла. Люца подошел к животному, внимательно осмотрел его, стянул шляпу с головы и торжественно произнес:
— Все. Орлика у нас нету.
— Как нету? – сказала Паша — толстая, вздорная и очень глупая жена Люцы. – Вот же лежит конь! Что ты придумываешь всякую ерунду? Как тебе не стыдно?
— Это бывший конь. Умер Орлик. – скорбно ответил Люца.
— Вай! Вайвайвай. – завыла Паша. – Как же мы теперь будем? Айайайай. Умеееееер.
— Умер! – кивнул дед Савушка и снял шляпу.
— Ничего себе! – удивилась семья. – Дед проснулся.
Семье было отчего удивляться. Последние десять лет никто не видел Савушку бодрствующим. Он вечно спал. Он посасывал трубку, ел, стоял, сидел, переставлял ноги, но все это делал не просыпаясь и не открывая глаз. Сыновья Люцы, сорванцы Коська и Ваша семи и трех лет от роду соответственно, для смеха не раз хотели написать на спине и шляпе деда пару неприличных слов и даже запаслись для этого куском извести, но потом решили отложить эту смешную шутку до времен, пока не овладеют умением писать хотя бы неприличные слова.
— Не проснулся, – покачал головой Люца. – Это он во сне говорит. Ты зачем сказала слово «умер»? Видишь, он шляпу снял. Теперь не наденет, пока в нее пару монеток не положить.
— Отец умер, документы сгорели, дом сгорел, нужна операция, – забубнил Савушка, держа шляпу в руках.
— Возьми, добрый человек! – сказал Коська и кинул в шляпу камешек.
— Спасибо, спасибо, – поклонился Савушка. – Чтоб у тебя из почек такой вышел!
— На, папа, – кинул монетку в шляпу Люца.
Савушка ловко надел шляпу и запыхтел трубкой.
— Ишь ты, – восхитилась Паша. – Зарабатывает, даже когда спит. Не то что сын его.
— И слава небесам, что спит, – сказала старшая дочь Люцы Зоя – Одной беды нам предостаточно. Не хватало еще дедушку разбудить. Тогда точно всем тошно станет.
— Тебе-то уж точно, – сказал Люца, глядя на круглый живот дочери. – Как поймет, что мужа твоего в природе не существует... Как догадается, что отец твоего ребенка неизвестен даже тебе – тут-то тебе и хана. Убьет на месте. К гадалке не ходи.
— Мама! Он опять! – глаза Зои наполнились слезами. – Он мне к тебе ходить не разрешает.
— А как ты хотел?! – закричала негодующе на Люцу Паша. – У нее отец – пьяница! И голодранец! Кто ребенка в жены возьмет?! У нее нету ничего! Ей одеть нечего! А когда девушка голая ходит – как она может не забеременеть?! А?! Что ты на нее кричишь, безлошадный?! У него семью везти не на чем, а он дочери мораль читает. Тьфуй!
Люца по привычке не слышал крика супруги. Он знал, что цыганские жены кричат больше по обычаю, чем по существу. Но слово «безлошадный» больно припечатало Люцу. Он без-ло-шад-ный! У него кибитка с нехитрым скарбом, вечно спящий отец, беременная дочь, двое сыновей и супруга с необъятным, как степь, задом. И ни одной живой лошади.
«Хоть сам впрягайся в кибитку», — подумал Люца и вдруг понял, что это и есть единственное решение. Он надел на себя хомут и попробовал сдвинуть кибитку. Кибитка поддалась неожиданно легко.
— Пошли, табор! – сказал Люца. – Папка у вас еще – ого-го какой жеребец! И хозяйственный! У него всегда кибитка смазана, как положено. Легкая, как пушинка! Потому что колеса как положено смазаны!
— Потому что у нас имущества – не больше трех килограм! – поддела пораженная мужеством супруга Паша. – Ты действительно потащишь все на себе?
— Я пешком не пойду! – сказала Зоя. – Я от пеших прогулок запросто родить могу. В поле прямо. Оставляйте меня здесь лучше. Я вас потом догоню. С ребенком.
— Садись в кибитку, золотце мое! Папа потащит и тебя. Ему не тяжело, – разрешила Паша и добавила шепотом для Люцы. — Если мы оставим ее тут, она нас догонит не с одним ребенком, а с целым выводком. Пусть лучше в кибитке едет.
— Пусть, – пожал плечами Люца. – Садись в кибитку.
— Папа у нас сильный!! – закричали радостно Ваша и Коська. – Папа не только Зою, папка может всех детей потащить! Правда, папка?!
— Залезайте, – буркнул Люца. – И деда Савушку возьмите. Он все легче своей трубки весит.
— Давай оставим его? – жарко задышала в ухо Паша – Как раз тот редкий случай, когда можно его оставить. Тебя никто не осудит! Никто!
— С ума сошла, женщина?! – закричал Люца. – Это же отец мой! Он меня на плечах до десяти лет таскал, если я уставал идти! Семья!! Семья – вот что главное! С ума сошла!
— Все, все! Не ори! – примирительно сказала Паша. – Пусть все садятся и едут. А я сзади подталкивать буду. Я ведь жена твоя!
— На тебе пахать можно! – с чувством воскликнул Люца.
Комплимент получился неудачным даже по цыганским меркам. Паша обиженно засопела и сказала:
— Дай ручку, красавец.
«Самый ценный подарок, который ты можешь преподнести кому-либо – это твое время, потому что ты отдаешь то, что никогда не сможешь вернуть» — написал один, безо всякого сомнения, хороший человек.
И все верно. Романтика – она как мудрость. Просто романтика в оправданиях не нуждается. Это за мудрость то извиняться, то по морде получить придется. Потому что бесит. А романтика, как правило, не тревожит. Она всем нравится.
Ну, а чего ты, в самом деле? Все у пылающего камина, а ты о том, что дров нет. Колупай кочергой, говори о том, что любишь огонь. Ты ведь любишь огонь?
Все любят огонь. Это романтика. Это запах ночи, это потрескивание в печи. Или потрескивание в керосиновой лампе, если выкрутить фитиль. За это, конечно, прилетало от старших. Стекло коптится да и лопнуть может. Им, старшим, понятнее все – у них в жизни электричества меньше было. А тебе стало тускло с тех пор, как погасли лампочки. Это время такое было. Нестабильное. Нестабильное настолько, что электричество всего два часа в день. В разное время, без объявлений и графиков. Чтобы никому не было удобно, наверное. Самые ушлые оставляли автомобильные аккумуляторы на зарядном устройстве, а потом от них освещали по вечерам дом. Ну, как освещали – хотя бы одну комнату.
Но на аккумулятор нужны были деньги. И на зарядное устройство. И на оплату электричества потом. А денег не было. Почти ни у кого не было. Помню, как мы сидели в подвале у Вани и пили вино. Лампа в доме нужна была, поэтому в подвале сидели со свечами. Съезд пьющих пономарей такой.
Закусывали, чем придется. Время злое было и неясное, особо на стол никто не метал без повода. Поэтому Ваня нарезал зимнюю редьку на маленьком столике на мелкие ломти. Вино, сводящее холодом зубы, соленый ломоть редьки и свечи. Даже разговаривали и смеялись в полголоса. Темнота, она давит. И помогает. Я заметил в какой-то момент, что Ваня как-то странно копошится. «Тссс!» — сказал он, заметив, что я за ним наблюдаю. И продолжил копошиться. Этот гад чистил за спиной картошку из ящика и, уже очищенную, нарезал ее как редьку. Соли было много, вина было много и в нас, и в бочке. Никто не заметил подмены. И потом, когда решили расходиться и уже курили во дворе, внезапно дали электричество. А у всех губы белые от крахмала. Губы белые, морды красные, языки и зубы синие от вина. И хозяин, гад, гогочет. Впрочем, все гоготали. За компанию не так обидно, когда над тобой шутят.
— А что Серега? – спросил кто-то. – Его почему нет?
— Серега... – замолчал Ваня и сплюнул.
Серега был когда-то одним из компании. Но спился и выбыл. Он работал инкассатором за копейки в банке, который потом выкупили за копейки и разорили. Так бывает. Время такое было.
Но Серега спился не потому, что банк разорили. Оно как-то само вышло. У него была работа, рискованная, но денег не приносящая. Как говорил тогда Серега: «Если меня остановят бандиты, я отдам сумки, оружие, машину и с криками «Пацаны, я всего двадцать баксов получаю» пойду домой с поднятыми руками». На безденежье вдвоем с женой как-то пытались поднять детей. Птицефабрика, где работала жена закрылась, Серегиной зарплаты — на две недели от силы, если питаться одними крупами, с хозяйством как-то не задалось исторически.
Неиллюзорный, реальный голод отправил Серегину жену зарабатывать. Сиделкой. В Турцию. Тогда женщины туда ездили. В магазине продавцом или за стариками ухаживать.
А Серега запил. Как-то незаметно так для себя и для окружающих. Исчез стопор, который по вечерам мог гаркнуть «Куда пошел?! Вот только попробуй мне. Только попробуй». На вино денег не надо. Есть свое в бочках, есть у соседа, у друзей. Сначала по вечерам только. Зима в городе без электричества не оставляет выбора. А что еще делать, когда читать нечего и все телевизоры заткнулись навсегда. Только разговаривать с кем-то. А разговор – его без вина и не бывает вовсе. Тем более, что и запретить некому. Поэтому понемногу, чтобы время убить, для сна и чтобы согреться.
И чтобы не думать о том, что наговорили о жене добрые люди, которые вернулись из Турции. Кто его знает – может и правду наговорили. Женщина из темного, голодного города вдруг уехала в город у моря в чистый и богатый дом. И вроде всё там, на родине, осталось — и дети там, и душа болит, но возвращаться не хочется. Темно, грязь, постоянные думы, чем кормить, во что одеть, и за этим типом следить, чтобы не пил. И подсознание подло подсовывает оправдание – деньги же шлю каждый месяц. Выбор прост и безжалостен – либо вчетвером на Серегины двадцать баксов, либо она тут, отдельно, но им триста каждый месяц. Это и одеться, и обуться, и поесть. А самой не надо ничего, потому что спит в хозяйском доме и на хозяйских харчах живет. Есть припрятанный полтинник на обратную дорогу и ладно. А еще, если выехать, в паспорт штамп влепят о запрете на въезд на пять лет. Потому что виза всего на месяц была, а хозяевам домашнюю прислугу легализовывать интереса
Я не люблю плов. Нет, я понимаю, что это звучит как очень мощный каминг-аут. Покруче, чем если бы я признался, что веган или что гей. Но эпатировать – наше все, и поэтому сразу скажу: Я не люблю плов. В плове мне кажется нелогичным тратить роскошную баранину на рисовую кашу. Баранина – это баранина. Рис – это гарнир. Налопаться от пуза баранины мне кажется более перспективным мероприятием, чем съесть пару кусков вкусного мяса с жирным рисом. Но это, безусловно, какие-то мои личные предпочтения. Казалось бы. На первый взгляд.
Потому что с пловом все работает не так.
Человек, живущий на границе Евросоюза, имеет право не любить все что угодно – рыбу, суши, креветки, салаты, стейки. Но не имеет права не любить плов.
— КАК? КАК МОЖНО НЕ ЛЮБИТЬ ПЛОВ?! – возмущается очередной кулинар и сразу начинает вас вербовать — Просто ты НИКОГДА не ел ТОТ САМЫЙ ПЛОВ.
Здесь надо понимать, рецепт ТОГО САМОГО ПЛОВА – это клад, с которого государство должно забирать свои семьдесят пять процентов. Потому, что нигде нет того самого рецепта. В интернетах все не то. И этот с телевизора, когда рассказывал, как готовить плов, все обладатели настоящего рецепта поседели от ужаса и чуть не сдохли от хохота. Потому, что все готовится абсолютно не так.
Они-то точно знают. Их научил в 1978 году НАСТОЯЩИЙ узбек, который работал в Тюмени водителем и там они и встретились. С тех пор другой плов в горло не лезет и не плов вовсе. Поэтому вас зовут на Плов. И будут учить. Вы человек вежливый, любознательный, с ослабленным чувством самосохранения и потому сразу соглашаетесь.
Вы приезжаете, у кулинара глаза горят желтым огнем безумия и вас ведут готовить плов по древнейшему узбекскому рецепту.
Для начала демонстрируется собственно баран. Баран – это Сережа. Сережа – это Баран. Очень приятно.
— Эээ. Синий цвет этого барана подсказывает нам, что он может быть древнее рецепта. Может просто протушим в луке на протяжении пары дней? Он раньше все равно не дойдет. – делаете вы последнюю попытку отказаться от самого вкусного плова в мире.
— Я купил его с курдюком!! — продолжает безумствовать кулинар, тыча вам в лицо чем-то желтым и вонючим.
— Кулинар-бай, уберите от меня этот шайтан-продукт, пока мы тут все не провонялись во веки веков. Если этот курдюк от вот этого вот синего барана, да простит его Аллах, что он прожил так долго, мы сейчас мало что исправим в плане запахов.
Но кулинара уже не остановить.
— Ты не понимаешь!! – орет он и начинает безжалостно рубить синее животное. – Это древний рецепт.
— Давай хотя бы пленки, сухожилия и подкожный жир срежем. Поверь мне, это как раз те места, где откладывается баранье упрямство и его скотская манера спать на прокисающей соломе. Мы получим такое же жесткое мясо, но оно будет однородно жестким и менее вонючим. Тем более что у нас же есть КУРДЮК, который нам запаха даст — мама не горюй.
— Да зачем! Это же традиционный рецепт, – вещает кулинар. — Как ты себе представляешь древних узбеков, которые занимались такой ерундой?! Надо нарезать и в казан! Сурово и безжалостно. Все получится.
— Ну, начнем с того, что я вообще смутно представляю безумного узбека, который купил бы такую баранину на плов. Что древнего, что современного. Подозреваю, что за попытки продать такое мясо за деньги в те времена могли повесить продавца за шею.
— Ты не понимаешь! (Это кулинарная мантра, похоже).
После этого кулинар зачем-то льет в казан оливковое масло. В воздухе резко начинает пахнуть древним Узбекистаном.
— Это рецепт из зажиточной семьи, походу. Они там понтовались перед остальными падишахами-нищебродами наличием оливкового масла.
— Ну, нет, – признается кулинар. – Зато так курдюк не пригорит и растопится.
На этих словах даже у древнего узбека глаза должны были стать шире белорусских.
— Вас обманули, граф, – сообщаю кулинару. – Вам подсунули какой-то элитный курдюк. Потому что обычный в руках должен плавиться. Зачем бы ему пригорать? Нет, в случае со свиными шкварками я слышал, что так делают иногда. Но это только потому, что мягкий жир жалко топить на шкварки.
— Нене. Это рецепт предков! — бубнит, кулинар и продолжает колдовать под искреннее изумление древних узбеков.
В масло кидается курдюк, целиком.
— Каску купи, дуралей. — говорю я и отскакиваю.
Дальше страдалец обваривает себе руки жиром. Потому что курдюк целиком в горячем масле покрывается корочкой, и чтобы он отдал жир — эту корочку надо прокалывать, а это брызгается. Затем туда же свежемытое мясо — руки варятся второй раз. Потому что вода, попадая в жир, немного нервничает. Да что там мясо — я нервничаю, кулинар нервничает, древние узбеки тоже, наверное, взволнованы.
В общем мы все в ахуе, но нам уже интересно.
— А лук? – напоминаю я. — Лук не
Все шло штатно, схватки были регулярны, роженица послушно тужилась, доктор дышал перегаром в маску. Ребенок родился и все пошло как-то не так. Младенец не закричал, а огляделся как-то осмысленно и сказал врачу:
— Верх ногами как-то тут неуютно у вас. У меня есть мысль, что это вы меня держите за ноги. Давайте-ка меня перевернем.
Доктор как-то совладал с собой и не выронил новорожденного. Он перевернул его и дал оглядеть родзал номер два.
— Уныленько как-то. Не фонтан. – сообщил младенец. – Еще медсестры валяются на полу. Неаккуратно как-то.
— Она только что в обморок упала. – сообщил врач. – Так-то она себя по-другому ведет. Я, кстати, ее понимаю. Не пил бы вчера – тоже бы упал, наверное.
— Алкоголь, да. Он способствует. – кивнул младенец. – Удивление от мира притупляет. Наверное. Я-то еще не знаю об этом ничего.
— Доктор, доктор! Кто у меня?! – заволновалась роженица.
— Это сложный вопрос. – честно признался доктор.
— Сеня у вас родился, мамаша. – сообщил младенец. – Мальчик. Пятьдесят четыре сантиметра. Три семьсот. Вы молодец.
— Почему он не кричит, почему?! – закричала роженица.
— А чего мне орать-то? – удивился младенец. – Тут достаточно тепло. Светло. Прибрано. Ну, если медсестру вынести – вообще порядок будет. Доктор вежливый. Хоть и пьющий подлец.
— Да мы по чуть-чуть буквально. В ночи. – начал оправдываться доктор. – Скучно было... А кстати, да. Вы не кричите. А у меня процедура. Надо шлепнуть по попе, чтобы закричал.
— Ты порно не пересмотрел? – сурово спросил младенец. – Это зачем еще?
— Чтобы начать дышать. – сообщил доктор. – Нас так учили.
— А без побоев вам не дышится? – ехидно поинтересовался младенец. – Без криков как-то начинать путь по жизни? Не?
— Ну, это инструкция же... – замялся хирург.
— А мозг? – сурово спросил новорожденный. – А подумать головой?
— Ааааа! – закричала с пола очнувшаяся медсестра и отключилась обратно.
— Доктор, почему мой ребенок так странно кричит?! – заволновалась роженица. – Как будто усатая женщина килограмм на семьдесят. Не скрывайте от меня ничего, доктор!
— На себя посмотри! – сказала с пола медсестра, пригладила усы и вновь потеряла сознание.
— Какая она у вас странная. – сказал младенец. – Пульсирующая в сознании.
— Да, да. – согласился доктор. – Больше ничего странного в этой комнате нет. Я прямо чувствую как я седею под шапочкой.
— Чего вдруг? – спросил младенец. – Чего бояться-то?
— Да, как вам сказать, то... В общем, люди рождаются, как правило, бессознательными, слепыми, бессловесными. Я боюсь, как бы ваши родители от вас не отказались, даже. О крещении и думать не приходится.
— Потому что я мыслю и говорю? – удивился младенец. – А так разве не удобнее?
— Удобнее, конечно. Можно спросить – как вы себя чувствуете, например.
— Голод ощущаю, например. – признался младенец. – Ну и желтушка будет. Куда без нее?
— Это да. – согласился доктор. – Но чтобы я вас передал на кормление, я боюсь, вам надо прекратить разговаривать и немного покричать. А то молоко может пропасть.
— Какой, сука, прекрасный мир. – сказал новорожденный. – Поговорил – пропали продукты, поорал тупо — покормили. Так всегда будет?
— В общем, да. –сказал доктор. – Так что? Заткнемся и поорем? Это больше ей надо. Ей сейчас ваша уникальность ни к чему.
Доктор кивнул в сторону роженицы.
— Ну тогда, да. Нафиг уникальность. – согласился младенец. – Мать же. Мать – это святое.
Он подмигнул доктору, сморщился и закричал, как любой новорожденный.
— Какой хорошенький! – бодро сказал доктор, подходя к роженице. – Поздравляю вас, мамаша.
Originally published at Личный блог Фрумыча. You can comment here or there.
Полки стояли на площади в парадной форме. Был бы ветер – торжественности было бы больше, но внешний воздух уже пятый месяц был ядовит и обошлось без развевающихся знамен. Скорбные, по своему обыкновению, толпились как попало, но почему-то молчали, а не галдели, как обычно. Экраны показывали мерзкую возню нечисти снаружи.
Старейшина обвел взглядом остатки гарнизона, набрал воздуха и заговорил:
— Выжившие. Мы проиграли эту войну. Мы сделали все что могли, но Битву мы проиграли. У нас были надежды, мы сделали все что смогли, но враг оказался сильнее.
Тяжелый вздох пронесся над площадью.
— Мы помним тот день, когда затрубили всадники. В тот день человечеству повезло. Наш Генерал был на посту и Завоевателя и Голод удалось убить сразу.
Генерал ухмыльнулся:
— Никто не будет трубить на режимном объекте. Никто! Пулю в лоб хоть Дьяволу.
Скорбные заулыбались. Они почему-то любили Генерала. «Всем нравятся военные! Всем!» — любил говорить Генерал. – «Особенно безумным».
Старейшина кивнул Генералу и продолжил:
— С самого начала войны нам пришлось догонять врага. Они выпускали червей — мы придумывали ультразвуковые пушки. Они взлетали в небо – мы строили новые зенитные комплексы. Они отравляли воду – мы учились ее синтезировать. Да! Мы были успешны. Но мы всегда были на шаг позади. И платили за это огромную цену. Жизнями, людьми, городами, континентами.
Над площадью снова пролетел тяжелый вздох.
— Наши аналитики слишком поздно пришли к выводу, что, согласно Воле Бога нашего, не об оружии истребления должны были думать мы, но о средствах защиты. И мы вели страшные бои, вместо того, чтобы защищать своих людей. Той мерзости, что видели мы, хватило бы с лихвой на то, чтобы свести с ума все поколения отживших свое до нас. От первобытных времен до просвещённых веков. И поэтому, сегодня, более семидесяти процентов из нас перешли к Скорбным.
Скорбные загалдели и заулыбались Генералу. Генерал поднял руку, призывая к тишине.
— Сегодня мы закончим войну. – продолжил Старейшина. – Мы закончили Крепость. Крепость теперь абсолютно автономна. Ну, то есть, понятное дело, наши внешние стены поглощают вещество, преобразуя его в энергию, но внутри Крепости, благодаря энергии, есть все, что необходимо для жизни. До тех пор, пока снаружи есть хоть немного вещества, мы сможем существовать. История не предлагает ничего нового, сограждане. Наша Крепость, по сути является Ковчегом. На котором мы планируем переждать смутные времена. И мы уже два месяца, как готовы к отключению от внешнего мира, но нам пришлось ждать, чтобы не сделать заточение бесконечным. Но об этом лучше скажут Аналитики...
От аналитиков вышел Каст. Он споткнулся раза три по пути к трибуне и, в лучших традициях гуманитариев, начал с того, что уронил графин с водой.
— Мы проанализировали ход войны и события до Апокалипсиса. – начал говорить Каст. – Дело в том, что Враг слишком быстро изменялся. Он мутировал и во время войны, и до нее. Человечество не успевало до конца продумать что-то, а Враг уже знал что этому противопоставить. Мы только начинали говорить о послушании, как о добродетели, как появлялись одержимые, которые своим поведением опровергали постулат и откладывали его внедрение. Мы придумывали огонь, выжигающий нечисть и практически сразу получали огнеупорных упырей. В Священых Писаниях было сказано о том, что это Дьявол ведет в бой свое войско. И в нашей модели мы поняли, что это действительно он. Это стратегия и тактика. Принимая на веру изначальную порочность Врага, мы пришли к выводу, что у него могут быть помощники, но никто из них не должен что-то решать, поскольку это вопрос доверия. И тогда, исходя из логики, мы пришли к выводу, что у нас не получится создать из Крепости спору человечества до тех пор, пока Враг не лишится главного стратега. С другой стороны, это, безусловно, было совершенно безумной идеей, опровергающей все каноны. Но, пример с Завоевателем и Голодом тоже опровергал идею о бессмертии Добра и Зла. И тогда мы решили рискнуть. И вчера у нас получилось.
Генерал выступил вперед и сказал:
— Приманка. Правила переговоров работают, когда есть с кем договариваться. И сразу — пуля в лоб. Это всегда решает проблему. Даже глобальную.
Скорбные залопотали и заулыбались Генералу. Генерал поклонился скорбным, чем сорвал аплодисменты всех.
— Спасибо, Генерал. – поклонился Каст. – Ваш подвиг будет вечен. То, как взбесилась нечисть снаружи, говорит о том, что наши расчеты были верны. Сегодня нечисть, штурмуя стены, убивает друг друга, чего не наблюдалось ранее. С другой стороны, теперь снаружи Крепости абсолютный Хаос. И мы бы не стали дожидаться каких-либо неконтролируемых мутаций нечисти, которые смогут повредить наши стены. Поэтому нам придется уходить под землю. Для этого мы попросту отключим преобразователи энергии на стенах и потолке и включим
— Елена, я могу поинтересоваться, почему в ювелирном вы у прилавка стоите не более десяти минут, а в вино-водочном отделе супермаркета вы зависаете уже сорок минут? – ласково поинтересовалась Светлана у подруги.
— Здесь выбор больше, Светлана, чем в ювелирном. – ласково ответила Елена. – В свои пятьдесят вы могли бы и знать, что правильный выбор алкоголя украшает женщину сильнее, чем какие-то там брильянты. Вас, например, уже алмаз Кулинан украсит хуже, чем литр спирта.
— Не всем так повезло с генами, Елена. Я литр ну никак не ушатаю, в отличие от вас. – улыбнулась во все свои зубы Светлана. – И мне до пятидесяти месяца на три дальше, чем вам.
— А на вид не скажешь. – парировала Елена. — Никто и не говорит о вас, Светлана. Красота в глазах смотрящего, знаете ли. Чтобы вы показались красивой, человеку нужно не менее литра чистого алкоголя. Смиритесь с этим, Светлана.
— Вы, Елена, не могли бы на время спрятать свой раздвоенный язык? Мы ведь теряем время. Закуску я уже купила, а вы тут с алкоголем тупите, как в случае с тем аргентинцем в хамаме.
— А вот это вот, Светочка, уже удар подлый. Тот аргентинец вполне себе подходил под общую статистику. Найти мужчину всей своей жизни и застесняться.
Света и Елена как по команде всхлипнули. Елена по аргентинцу, Светлана по Николаю Борисовичу, статному брюнету, донесшему ей сумку до подъезда.
— Тварь же такая. – утирая слезы сказала Света. – Ты ж телефонами обменяйся, а сумку я и сама бы донесла... Так. Отставить мелнхолию. У нас ни в одном глазу, а рыдаем мы уже как после четырех портвейнов. Кстати, о портвейне... Давай купим коньяку?
— А вы знаете, дамы, что коньяк здесь отвратительный. – любезно проконсультировал дам совершенно посторонний мужчина. – Пойло какое-то, а не коньяк.
Светлана с Еленой оглядели достаточно прилично одетого молодого человека с ухоженной хипстерской бородкой. У мужчины в корзинке сиротливо болтались сыр с плесенью и хлебцы из сои.
— Как вы удачно зашли мужчина. Что вы говорите?! Неужели это плохой коньяк? Прям отвратительное-отвратительное пойло? – удивилась Елена, в которой это отвратительное пойло в последний раз было вчера. – Мы же просто не разбираемся. Не пьем практически, но сегодня у нас небольшой повод и мы затрудняемся с выбором.
— Да. – закивала Светлана. – У моей подруги сегодня двадцатилетие брака. Решили отметить.
— Вы прекрасно выглядите! – удивился мужчина Елене.
— В нашей семье традиционно отдают девочек замуж в десять лет. – пояснила Елена. – Меня Еленой зовут. А это Светлана – моя крестная мать.
— Вы прекрасно выглядите! – удивился мужчина Светлане.
— Да. Сначала я хотела назвать Елену Сколиозой. Но священослужитель меня отговорил. Это жуткая, в натуре, история. – закивала Светлана. – Так что вы там про бух... про алкоголь говорили?
— Вы знаете, тут выбора вообще нет. – задумчиво сообщил мужчина. – А вы что предпочитаете?
— В это время суток? – уточнила Елена. – Или вообще? Светлане, например, все равно. Хоть боярышник.
— Ну, чем бы вы хотели отметить... А давайте от закуски отталкиваться? – предложил мужчина и двинулся к тележке.
— Нет, нет. – Светлана грудью загородила мойву, маринованные огурцы, нарезку сала, два батона хлеба, полкило докторской и всякие мелочи типа майонеза и горчицы. – Давайте от повода. У нее двадцатилетие брака. За столом соберутся все – муж-пропойца, пятеро детей, тяжело больная бабушка и одноногий свекр. Чем мы можем порадовать таких разных, но, тем не менее, родных людей?
Мужчина ожидаемо на грудь отвлекся и до тележки не дошел.
— Какой, вы говорите, повод? – спросил мужчина у груди Светланы.
— Я. Я тут повод. – Елена аккуратно, пальчиком, повернула голову мужчины к своей груди. – Не такой большой и обвисший, но все-таки повод.
— хмм... – сказал мужчина в декольте Елены. – Какой-то надуманный повод. Водки, может, возьмете?
— Ну не хам?! – вздохнула Елена. – Главное, хотела же водки... Теперь придется чего-то другое думать.
— Нет. Не хам. Не хам! – сообщила Светлана. – Мужчина разбирается. Лен, давай его с собой возьмем? Консультантом. А то за добавкой в ночи пойдем, а спросить-то и не у кого.
— Зачем мне, Светочка, в доме консультант по алкоголю? У меня есть ты. – возразила Елена. – У тебя на лице коктейльная карта. Особенно под глазами. А молодость тебе могу и я напомнить. Внешним видом своим.
— Вечно ты, Лена, против моего личного счастья. – нахмурилась Светлана. – Я ж не виновата, что у меня и грудь, и стать, и врожденная элегантность. Это же не я сделала тебя замухрышкой, на которую даже хипстеры в вино-водочном не клюют.
— Я не хипстер. – обиделся молодой человек.
— А кто вы? – изумились подруги в один голос.
— Я
Болтун молчал. Молчал, как ребенок, разрисовывающий обои. Как мужчина, вернувшийся на бровях в ночь с седьмого на восьмое марта. Как совесть госчиновника. Просто кивал, принимая рюмку. Неслышно жевал и ел только то, до чего мог дотянуться сам. В глазах его светилось понимание, по лицу гуляла помесь недоверия с презрением. И вот, наконец, он кашлянул.
— Я тут, знаете ли, долго молчал... – сообщил он. – И вот решил все-таки высказать свое мнение...
— Не надо. – перебили его. – Правда, не стоит.
— Ну как же? – удивился он. – Это же, безусловно, важно.
— Неважно. – закачали головою остальные. – Совсем.
— Но это же мое отношение к...
— Не, не, не. Не нужно. – отказались остальные.
— Да я же о воспитании...
— Вы собрали свой собственный негативный и позитивный опыт, прочитали кучу литературы и теперь считаете...
— Да! И теперь я абсолютно уверен, что ни в коем случае...
— Нельзя. – гаркнули за столом. — Ни в коем случае нельзя об этом говорить.
— А вот если о моем отношении к политике...
— И не думайте. Это совсем уже ни в какие ворота.
— Но ведь от этого зависит эконо...
— Заткнись! – заорали вокруг. – Просто заткнись.
— Нет, я, конечно, совершенно аполитичен. И поэтому мои наблюдения...
— Нахрен никому не нужны. – неожиданно басом сообщила женщина с прекрасным декольте. – Пойдемте лучше на кухню. Вдвоем. Покурим там. Поболтаем. Ммм?
— Она святая, святая. – зашептались за столом. – Жертвенность какая.
— Я не курю. – отказался он. – Вы ведь понимаете, что общение...
— Да! – выдохнула женщина с декольте. – Это единственно ценная вещь. На кухню, не?
— Да успеем. – отмахнулся он. –А что вы думаете о свободе средств массовой информации? Я вот, например...
— Оооооой. – застонали все. – Прекратите это, а. Ну, прекратите.
— Да я же всего-навсего хотел...
— А хотите узнать, как отбить филейку, чтобы она получилась вот такой вот мягкой? – перехватила хозяйка. – Я заметила – вам понравилось филе.
— Да, да. Очень интересно. Филе там, например. Я бы лучше сделал на прованских травах и букете Гарни. – оживился он. – И никакой микроволновки, которая разрушает клеточную структуру...
— Стоп! Стоп! – гаркнул хозяин и повернулся к супруге. – Ты чего натворила? Ты в своем уме? Это ж надо было о кухне заговорить...
— Да. Чего-то я прямо сглупила вся. – вздохнула женщина. – Вы не хотите с Наташкой на кухне покурить?
— Да я уже чего-то думаю бросить курить. – сообщило декольте. – Как представлю это все про ГМО, уколы и все остальное... Даже становится жаль, что никотин не убивает мгновенно.
— Не хотите – не надо. – обиделся Болтун. – Давайте, может, телевизор включим?
Хозяин дома молча встал, крякнув поднял телевизов и выкинул его в окно.
— Давно, знаете ли, хотел это сделать. – пояснил хозяин дома. – Пришло время.
— Да, да, да. Правильно! – с жаром подхватил Болтун. – Этот зомбоящик, который промывает...
— Во! Кстати! Вы почему не промываете за собой! – гаркнула хозяйка дома.
— Кто? – удивился Болтун. – Кто не промывает?
— Нет, нет. – улыбнулась хозяйка. – Просто к слову пришлось. И такое, знаете ли, появилось желание прокричать... Вы ведь понимаете, что такие порывы нельзя держать в себе?
— Да что с тобой такое! – закричал хозяин. – Что ты лажаешь-то сегодня постоянно?
— Ни в коем случае нельзя держать такое в себе! – подхватил Болтун. – Открытостью эмоций вы очищаете свое биополе и даете войти транскосмическому...
— Пресвятые угодники. – перекрестилась хозяйка. – Что ж я наделала? А давайте выпьем?
— ... транскосмические эгрегоры всеобщего континуума, преобладающие в довлении...
— Довлеющие, мразь! Довлеющие! Не преобладающие в довлении! – закричала женщина с декольте.
— Да, спасибо. Довлеющие над сознательным началом каждого индивидуума в перигее нажитого опыта...
— Придется бить. – вздохнул хозяин. – Придется, наверное, бить. А так не хотелось...
— ... нажитого опыта размышлений о роли сознания в построении препон транссерфингу реальности, который способен...
На болтуна кинулись все одновременно. Его удалось сбить с ног, но Болтун был очень опытен в дискуссиях и успел закатиться под диван.
— Хана. – всхлипнул хозяин. – Теперь фиг его оттуда выкуришь.
— ... просто человек, вполне способен быть тем, каким он решил быть, если отбросит свои страхи и сомнения, перестанет впитывать негатив... – доносилось из под дивана.
— Может подушками заткнуть там все? Не так слышно будет. – попросила женщина с декольте. – Убьет же всех. Ну, или музыку включить?
— С музыкой не
Президент вышел, махнул залпом бокал и начал пристально смотреть в камеру. Население приутихло.
— Значится так, уважаемые. Прошлый год был... собственно о прошлом годе, не очень хотелось бы... Но... Короче. Было все... Мы главное хотели чтобы, бль, вот это вот все... Чтобы для вас все... Потому что, бль, нет других целей и вообще.
Президент всхлипнул и продолжил.
— Значит мы расчитывали... И, главное, все же было, вроде как, но вдруг как все еб... И что главное, вроде и эти, и те, были за... но потом все как стало колом. И ннна тебе! Понеслось, ихамать. Как с цепи, бль... Как жаба не только удушила, но и покусала... Что оказалось дец как неожиданно. И что главное, мы-то еще как-то... А вот к вам, как раз, вопросы... Ну, спрашивается, какого это все. Ну, сидишь ты там... В этой, в как его?.. В бухгалтерии, например, своей. Так сиди себе. Ну, или там вебдизайнер, например. Или смм какой. Да, это само по себе повод, я понимаю. Но вот прямо чтобы, вот так вот, ннна и недоволен... Чем недоволен-то? Таким по миру вообще платить не должны. А ты — и в Прагу, и в Амстердам. Ну и чего там, мать, бухтеть-то? А?
Президент строго посмотрел в камеру. Смм-щики побледнели и уронили крутоны.
— Чего кривитесь там, а? Ну, да... Я тут... А кого надо? И не пофигу, да? Вон дети там – кто лошадку, кто бабла, кто телефон, кто новых родителей... А вам, емана, не сидится... Хлебом не корми, нового президента давай. Как будто есть разница, кто вам там бакланит о важном из ящика... Прямо зла на вас не хватает... И главное и это, и так... Все же для вас! Опять же... Ну, да, конечно... Есть и мудаки. Но мы же боремся! Мудаков-то – нет, нет да и да. Сажаем же. Да, не всех. Да не всегда. Но все таки. Мы, допустим, многих хотели бы... Чтобы прям лицом – и о стену. Так нельзя же! Режим же будет. И сейчас, конечно. Но вот тогда, если вдруг... Небо в крапинку, морда в царапинку! Попомните же. Истинно вам говорю – попомните.
За кадром кто-то истошно завопил и послышались выстрелы.
— Чтобы понимали, понимаешь. – сурово сказал Президент. – Теперь о внешних партнерах...
Он помолчал и поиграл желваками.
— ...расы, конечно. Уж и так с ними, и вот так... Но нет... Ну, что ж... Сами решили. И им мы тоже как-то в следующем году... Ну, в общем, что-то придумаем. Легко не будет, конечно. Но весело – это как с куста, граждане. Вот, клянусь. Вот не сойти мне, бль, с этого места. Чтобы все понимали там. Ну да и бог с ним. Было и было. Будет, наверное еще. Бокал мне еще дайте!
Президенту протянули еще бокал. Он залпом выпил, поморщился и продолжил.
— Не все из вас переживут... То есть. Новый год несет нам новые вызовы, граждане. Потому не расслабляемся. Булки держим в тонусе... Ой. Простите. Чот я игрив сегодня, как никогда... И хотелось бы вам по роже... То есть, нет. Хотелось бы вам всем пожелать.
Президент посмотрел строго куда-то вбок. Бокал протянули молниеносно. Президент выпил, крякнул и кинул бокал через плечо.
— Любезнейшие. Милые. У меня вопрос сейчас к вам. Вот вы же сейчас в кругу семьи же, да? Стол накрыт, заливное, оливье, мясная нарезочка? Детки нарядные играют, елочка светится же да? Соседи уже не так чтобы и сволочи же да? Родителям позвонили, со свояком по скайпу чокнулись, потому что у него уже началось. Так же все, да? Гости какие-никакие. Старший вот-вот в компанию уйдет от вас скучных. И не пустить нельзя ведь... Стоите же сейчас с бокалами в руках, ждете, чтобы я закончил и праздник начнете. У меня по этому поводу вопрос. Чего тянете-то, а? У вас же все есть. Нарезочка, гусь, алкоголь, то-се. Так празднуйте, холеры. Я вам зачем? Меня чего ждать? Я ж эту фигню еще в ноябре набубнил. И такое вам пожелание, граждане, в свете вышеизложенного. Пусть в новом году ваши праздники начинаются сразу. После появления настроения, закуски, компании. Пусть ни один мудак из телевизора не рассказывает вам когда, как и за что выпить. Чему радоваться, а чему нет. И чтобы у всех как сегодня. Чтобы дети нарядные, чтобы на столе булькало и не остывало. Чтобы прибрано и все добрые. Чтобы... Ну я не знаю... Чтобы, если захотелось, вдруг, через три дня уже в самолете и предвкушение встречи. Чтобы, если вдруг захотелось встретиться – сразу и набрал. Сразу и позвал. Нет, не завтра. Нет, не надо бы как-то. Сразу набрал по телефону и выехал. Потому что хочется так. Потому что наше все. Друг в друга смотрите, а не в телевизор. Планшет отложил, гад такой, и за талию приобнял ее. Пока у нее талия есть. Ребенка по башке погладь. Вот прямо сейчас. Ему сейчас надо. Через двадцать лет он бубнить будет «Ну, пааап», а сейчас обнимет и не отпустит. Жену целуй. Дочку обнимай. Матери позвони. Да! Еще раз позвони. Ей сейчас надо. В телефоне найди номер, по которому не звонил уже лет пять и набери. Просто так. Поболтай. Пожелай. Договорись о встрече. Пригласи на завтра доедать и похмеляться. В окно глянь – там еще живые есть. И улыбнись
Полтергейст материализовался в доме номер три, по улице Добра, огляделся, пошастал по квартирам и решил начинать. Для начала он подвинул диван в восьмой квартире.
Недослышащая, но физически неплохо сохранившаяся, бабушка из четырнадцатой квартиры не поленилась спуститься с с четвертого этажа на второй, дабы прочесть лекцию о том, что в это время суток диваны двигают только умственно отсталые люди и злонамеренные дебилы. Поскольку бабушка слышала уже не так чтобы хорошо, вместо восьмой квартиры, она постучала ногой в седьмую, где проживал сильно пьющий вдовец Николай.
Николай отказался смотреть бабушке в глаза, потому что был в состоянии – либо глаза в фокусе, либо слух, но никак не одновременно. Бабушка сказала, что мужчины любят глазами, а ненавидят ушами, поэтому выбрала слух. Николай закрыл глаза и выслушал бабушку. В ходе речи Николай подпевал на словах «мудаки», «чтоб вы попередохли все» и «твари невоспитанные». Затем удивился и спросил «Ты, птеродактиль очкастый, вообще понимаешь о чем ты говоришь? Откуда у меня диван?». Бабушка осатанела и самолично проверила квартиру. Из квартиры было продано все, что можно было бы уронить на пол.
Пьющий Николай потребовал извинений. Обескураженная бабушка не собиралась сдаваться так легко и сообщила, что не для того она на свою пенсию выживает, чтобы тратить время на рефлексии перед скотски пьющими, опустившимися людьми. На шум дискуссии вышел отвественный квартиросъемщик из восьмой квартиры и поинтересовался – что, собственно, происходит и почему на лестничной площадке, судя по вою, происходит бесчеловечный и негуманный забой скота.
Пока бабушка восстанавливала дыхание, а Николай, окончательно отказавшийся от зрения в пользу слуха, пытался понять кто это там гавкает, из шестой квартиры выскочила молодая мать и пообещала убить всех, если ей разбудят ребенка. Бабушка, к тому времени уже вернула себе дар речи и швырнула молнией гнева в ближайшую цель.
Личная жизнь молодой матери была в разы скучнее бабушкиной версии и упущенные возможности настолько взволновали мать, что молоко в груди моментально вскипело и образовавшимся паром крышу сорвало окончательно.
Николаю досталось восемь ударов тапком за курение где попало, за пение песен, за негорящую лампочку в подъезде, за загубленную молодость и экономические коллапс Родины. Николай открыл глаза, сфокусировался на молодой матери и с тоской сообщил присутствующим, что его жена воскресла. Об этом ему напомнили полузабытые побои и отвратительная прическа молодой матери.
С моей покойной Валентиной, сообщил Николай, практически одно лицо. Каждый год из прожитых пятидесяти восьми отпечатан. И могилой пахнет, сообщил Николай, принюхавшись. К сожалению принюхивался Николай не к молодой матери, а к бабушке, отчего она снова временно онемела.
Человек из восьмой квартиры и молодая мать оскорбительно захохотали. Бабушка, резонно решив, что молодая мать уже состоявшаяся проститутка, а люди из восьмой еще не извещены о своей сущности, посоветовала человеку из восьмой квартиры немедленно возвращаться в свой Узбекистан и там продолжить романтические отношения с ослами и овцами. Человек из восьмой квартиры, блондин из этнических немцев, не сразу смог собраться с ответом и плюнул в бабушку.
Среднестатистический, умеренно воспитанный человек, выросший в лесостепном климате и проживающий в культурном городе, в следствие развития индустрии развлечений, обрел много разных развлечений. Телевизор, рюмочные, распивочные, кино, аварии на улицах города. Поэтому у человека постоянно не хватает времени на тренировки в плевках на дальность и на точность. И именно поэтому плевок оскорбленного человека не достиг адресата. Но зато достиг всех остальных.
Все замолчали, как оплеванные. Включая бабушку.
Пауза стимулировала рост напряжения встречи соседей и атмосфера стала накаляться прямо на глазах. Это все, безусловно, закончилось бы мордобоем, но тут, соседи с первого и третьего этажа заинтересовались почему вдруг стало так тихо. Соседи поступили так же, как поступают все персонажи фильмов ужасов. Там тоже, всегда так – ну, шумит что-то страшно за дверью, ну утихло – сиди себе дома. Нет! Надо дверь открыть и сходить лично проверить что происходит.
В общем, соседи, ведомые своей глупостью и неосмотрительностью, приближались к очагу зла и сверху, и снизу. Вид оплеванного Николая и молодой матери настолько рассмешил соседей, что они заржали в голос, не объясняя над кем смеются.
Николай к этому времени решил, что отключать то зрение, то слух – нерационально. Поэтому отключил сознание и пошел на соседей снизу. Бабушка решила, что ей срочно пора домой, пошла на соседей сверху. Мужчина из восьмой квартиры решил, что раз уж плевок в цель не попал и цель уже убегает, подобрал у двери резиновый коврик и метнул его вслед бабушке.
К сожалению, современное развитие индустрии развлечений, не оставляет культурному человеку времени для тренировок