Тут на днях многие утверждали , что им уж жутко интересно "изучение древних корней языков ". Ну что ж , тогда персонально для всех интересующихся выложу некоторые материалы по этой , так интересующей их , теме .
Только вот уверен , что интерес пропадёт , когда поймут , что надо читать что-то нудное и длинное , а не слушать расчитанные на интеллект детсадовского возраста "откровения" и "открытия".
Только спорить я ни о чём не собираюсь , поэтому "ноу комментс ". Это так - информация к размышлению.
Сравнительно-историческое языкознание (лингвистическая компаративистика) — наука, занимающаяся сравнением языков с целью установления их родства, их генетической классификации и реконструкции праязыковых состояний. Основным орудием сравнительно-исторического языкознания является сравнительно-исторический метод, позволяющий эффективно решать перечисленные выше задачи.

Сравнивать языки можно различными способами. Одним из наиболее распространенных видов сравнения, к примеру, является типология — изучение типов встречающихся языковых явлений и обнаружение универсальных закономерностей на различных языковых уровнях. Однако сравнительно-историческое языкознание занимается только сравнением языков в генетическом плане, то есть в аспекте их происхождения. Таким образом, для компаративистики главную роль играет понятие родства языков и методика установления этого родства. Генетическая классификация языков — аналог биологической классификации видов. Она позволяет систематизировать все множество человеческих языков, насчитывающих около 6000, сводя их к сравнительно небольшому числу языковых семей. Результаты генетической классификации неоценимы для целого ряда смежных дисциплин, прежде всего — этнографии, ведь возникновение и развитие языков теснейшим образом связано с этногенезом (возникновением и развитием этносов).

Концепция генеалогического древа языков предполагает, что с ходом времени различия между языками увеличиваются: можно сказать, что увеличивается расстояние между языками (измеряемое как длина стрелок или ветвей дерева). Но можно ли как-то объективно измерить это расстояние, иначе говоря — как отметить глубину языковой дивергенции?

В случае, когда нам хорошо известна история данной языковой семьи, ответ просто: глубина дивергенции соответствует реально засвидетельствованному времени раздельного существования отдельных языков. Так, например, мы знаем, что время распада общероманского языка (или — народной латыни) приблизительно совпадает со временем распада Римской Империи. Так, постепенно, под влиянием местных языков диалекты народной латыни начинают превращаться в отдельные языки. Французский язык, например, принято отсчитывать от 843 г., когда были написаны так называемые Страсбургские клятвы… Пример с романскими языками, надо отметить, одновременно и очень удачен и крайне неудачен, поскольку эти языки имеют свою, очень специфическую историю: каждый из них возник в результате как бы искусственного «привития» черенка латыни на местную почву. Обычно же языки развиваются более естественно, более органично, и хотя, наверное, мы можем сказать, что у романских языков «время распада» — меньше, в принципе закономерность измерения дивергенции именно таким способом остается неизменной для всех других групп языков. Иными словами, о возможности по чисто лингвистическим данным определить время распада языковой семьи можно только в том случае, если какие-либо из изменений происходят с более или менее постоянной скоростью: тогда по количеству произошедших изменений можно судить о времени, отделяющем язык от праязыка, или два родственных языка друг от друга.

Но какие из многочисленных изменений могут иметь постоянную скорость? Американский лингвист Морис Сводеш предположил, что постоянную скорость могут иметь лексические изменения, и построил на этом тезисе свою теорию глоттохронологии, иногда даже называемой «лексикостатистикой». Основные постулаты глоттохронологии сводятся примерно к следующему:

1. В словаре каждого языка можно выделить специальный фрагмент, который называется основной или стабильной частью.

2. Можно указать список значений, которые в любом языке обязательно выражаются словами из основной части. Эти слова образуют основной список (ОС). Через N0 обозначим число слов в ОС.

3. Доля р слов из ОС, которые сохранятся (не будут заменены другими словами) на протяжении интервала времени t, постоянна (т.е. зависит только от величины выбранного промежутка, но не от того, как он выбран или какие слова какого языка рассматриваются).

4. Все слова, составляющие ОС, имеют одинаковые шансы сохраниться (соответственно, не сохраниться, «распасться») на протяжении этого интервала времени.

5. Вероятность для слова из ОС праязыка сохраниться в ОС одного языка-потомка не зависит от его вероятности сохраниться в аналогичном списке другого языка-потомка.
чем ближе друг к другу языки, тем больше между ними совпадений в базисной лексике. Так, все индоевропейские языки имеют между собой около 30 % совпадений; все балтославянские языки (т.е. соответственно русский и польский, чешский и болгарский и проч.), а также все германские языки имеют между собой примерно 80–90% совпадений. Налицо таким образом явная корреляция между степенью родства и количеством совпадений в базисной лексике. Но, наверное, необходим какой-то пересмотр основных постулатов глоттохронологического метода и учитывание дополнительных моментов:

1. В случае активных контактов между языками и культурами (а степень активности контакта часто зависит уже вовсе не от лингвистических факторов) возникают многочисленные заимствования, в том числе и в базисной лексике. Надо понимать, что замена одного исконного слова другим, но — также исконным (а именно так происходит распад ОС) подчиняется другим механизмам, чем замена исконного слова — заимствованием.

2. Интервалы времени, в течение которого слово существует в языке, дискретны. Т.е. — в какой-то момент происходит немотивированная смена старых лексем (возможно — из-за накопившихся культурных изменений).

3. Среди слов, составляющих ОС есть более устойчивые слова, а есть и менее устойчивая лексика.

В свое время были выбраны сто слов, образующих ядро базовой лексики (об этом мы уже имели случай рассказывать год назад, когда речь шла о ностратическом языкознании). Естественно, их постоянно пытаются как-то корректировать, но на самом деле лучше этот состав по понятным причинам не менять.

За последние десятилетия стало понятно, что по отношению к древним языкам глоттохронологию следует применять особым образом. Используемый здесь метод исходит из того, что скорость распада основного списка здесь фактически не является постоянной величиной, а зависит от времени, отделяющего язык от праязыка. То есть, видимо, со временем этот процесс как бы ускоряется. Следовательно, один и тот же процент совпадений между современными языками и между языками, зафиксированными, скажем, в 1 в. н. э., будет соответствовать различным периодам дивергенции (при условии, что все они восходят к одному праязыку). Тогда, чтобы вычислить соответствующую датировку, необходимо использовать метод табличной корреляции, при котором учитывается и доля сохранившейся лексики в одном языке, и в паре языков. Затем данные можно будет представить в виде условного генеалогического древа.
языки могут быть родственными в результате конвергенции. Например, индоевропейские — это те языки, которые стали родственными, когда приобрели следующие шесть признаков (именно все шесть вместе, любой из них по отдельности встречается и в неиндоевропейских языках):

1. отсутствие сингарвонизма;

2. консонантизм начала слова не беднее консонантизма середины и конца слова;

3. наличие приставок;

4. наличие аблаутных чередований гласных;

5. наличие чередования согласных в грамматических формах (так наз. сандхи);

6. аккузативность (не-эргативность).

В этой работе используется иное понятие языкового родства: языки называются «родственными» не в случае единства их происхождения, а в случае наличия у них ряда общих черт (любого сорта и любого генезиса). Такое понимание языкового родства предусматривает схему не в виде древа, а виде волн — каждая волна соответствует изоглоссе. Как кажется, было бы полезнее различать эти два понятия — «происхождение от одного источника» и «наличие ряда общих черт».

Изображение родства в виде генеалогического древа подразумевает такое понимание языковой истории: язык распадается на отдельные диалекты, потом эти диалекты становятся отдельными языками, которые в свою очередь распадаются на отдельные диалекты, которые потом становятся отдельными языками и т.д. Чем меньше времени прошло с момента распада общего праязыка рассматриваемых языков, тем ближе их родство: если праязык распался тысячу лет назад, то у его языков-потомков была всего тысяча лет на то, чтобы накопить различия, если же праязык распался 12 тысяч лет назад, то различий в языках потомках за это время успело накопиться гораздо больше. Генеалогическое древо отражает относительную древность распада праязыков в соответствии со степенью различий между языками-потомками.

Так, приведенная выше схема показывает, что праязык, общий для русского и японского (пра-ностратический язык) распался раньше, чем праязык, общий для русского и английского. А праязык, общий для русского и польского, праславянский, распался позже, чем праязык, общий для русского и литовского.

Для построения генеалогического древа какой-либо семьи языков надо не только убедиться, что данные языки родственны друг другу, но и определить, какие языки ближе друг другу, а какие — дальше. Традиционный способ построения генеалогического древа — по общим инновациям: если два (или более) языка обнаруживает значительное количество общих черт, отсутствующих у других языков данной семьи, то эти языки на схеме объединяются. Чем больше общих черт имеют рассматриваемые языки, тем ближе они окажутся на схеме. Содержательно это означает, что общие черты этих языков были приобретены в то время, когда существовал их общий праязык.

Основные проблемы, возникающие при построении генеалогической классификации языков — это, во-первых, определение границ каждого генетического единства (семьи, макросемьи или группы) и, во-вторых, членение данного единства на более мелкие единицы.

Для того чтобы определить границы языковой семьи (или макросемьи), необходимо не только выяснить, какие языки в нее входят, но и показать, что другие языки не входят в нее. Так, для ностратической теории имело огромное значение доказательство того, что, например, северо-кавказские, енисейские и сино-тибетские языки в ностратическую семью не входят. Чтобы доказать это, потребовалось реконструировать общий праязык северо-кавказских, енисейских и сино-тибетских языков (этот язык был назван прасинокавказским), и показать, что он не является ностратическим.

Вообще для того, чтобы постулировать некоторую языковую группу (семью), необходимо показать, что существовал праязык, общий для всех языков, входящих в данную группу и только для них (то есть для того, чтобы утверждать, например, что существует германская группа языков, необходимо реконструировать германский праязык и показать, что для языков, не относимых к германским, он праязыком не является).

Таким образом,

· нельзя доказать отсутствие родства,

· но можно доказать не-вхождение в группу.

Для того, чтобы построить генеалогическое древо языков, лучше всего воспользоваться методом ступенчатой реконструкции: сначала реконструировать праязыки самого близкого уровня, затем сравнить их между собой и реконструировать более древние праязыки и т.д., пока в конце концов не будет реконструирован праязык всей рассматриваемой семьи. (На примере ностратических языков: сначала надо реконструировать праславянский, прагерманский, праиндоиранский, прафинноугорский, прасамодийский, пратюркский, прамонгольский и т.д., потом — сопоставить эти языки и реконструировать праиндоевропейский, прауральский, праалтайский, а также — прадраведийский, пракартвельский и праэскалеутский и, возможно, праафразийские языки; наконец, сопоставление этих праязыков дает возможность реконструировать праностратический язык. Теоретически потом можно будет праностратический язык сопоставить еще с каким-нибудь столь же древним праязыком и реконструировать еще более древние праязыковые состояния.)

Если ступенчатую реконструкцию провести невозможно, то определить генетическую принадлежность языка чрезвычайно трудно; именно поэтому такие языки (они называются языки-изоляты, как баскский, шумерский, бурушаски, кусунда) до сих пор надежно не отнесены ни к одной семье. Заметим, что близкие диалекты в диалектном континууме, как и потомки одного праязыка, имеют общие черты. Значит, необходимо уметь отделять общие черты, приобретенные в результате междиалектных контактов, от общих черт, унаследованных от одного языка.

Метод глоттохронологии также дает возможность построения лексико-статистической стратификации языков. Например, в матрице германских языков каждая объединяемая пара в дальнейшем может рассматриваться как один язык и соответственно объединяются их доли совпадений с другими языками. Однако, надо помнить, что при близком родстве языков возможно их вторичное сближение, при котором трудно отличить более поздние заимствования от исконно-родственной лексики. Поэтому при близком, «заметном», родстве следует не усреднять проценты, а брать минимальный процент, скорее всего отражающий истинное положение дел. Так, голландцы более активно соприкасались со скандинавами, чем немцы: видимо, поэтому процент совпадений у голландского языка со скандинавскими несколько выше, чем у немецкого, и можно предположить, что именно немецко-скандинавские цифры лучше отражают реальную картину дивергенции. Однако при более отдаленном родстве такое вторичное сближение уже невозможно. Между языками теряется всякое взаимопонимание, а следовательно — и возможность удерживать общую лексику под влиянием соседей. При построении генеалогического древа мы поэтому для близких языков (более 70% совпадений) берем минимальную долю совпадений, а для более далеких — усредняем долю совпадений и датировку.

В праязыке наряду с базисной лексикой, существовала также и культурная (названия предметов, созданных человеком, социальных институтов и т.д.). После того, как установлена — на основе анализа базисной лексики — система регулярных фонетических соответствий между языками-потомками, можно определить, какая культурная лексика имеет праязыковую древность: от праязыка унаследованы те слова, в которых выполняются те же соответствия, что и в базисной лексике. По этим словам можно установить некоторые черты культуры народа, говорившего на праязыке (не забывая, однако, что этот народ вовсе не обязательно является предком для всех тех народов, которые теперь говорят на языках-потомках этого праязыка). Метод восстановления протокультуры на основании лексических данных называется немецким термином Wörter und Sachen или по-русски — «Метод слов и вещей». Базируется он на следующем простом наблюдении: если в некоторой культуре (у некоторого народа) есть некоторая вещь, то для нее существует название. Поэтому, если мы восстанавливаем для праязыка название некоторой вещи, то это значит, что носителям праязыка эта вещь была известна. Правда, вполне возможно, что эта вещь принадлежала не культуре данного пранарода, а культуре его соседей. Если же название некоторой вещи в праязыке не реконструируется, то это не означает, что в протокультуре ее не было. Во-первых, всегда остается возможность, что с развитием науки эта реконструкция появится (например, новые языковые данные позволят спроецировать некоторое слово на языковой прауровень), а во-вторых, название этой вещи могло быть по разным причинам утрачено во всех языках-потомках (особенно — если семья небольшая). Так, например, в праавстронезийском языке явно была гончарная терминология, поскольку археологи находят древнюю австронезийцев, но когда они переселились в Полинезию, они перестали изготавливать керамику, потому что оказалось, что на этих островах нет подходящего для гончарного дела материала, и, соответственно, утратили и терминологию. Иногда распространяется какой-то один сорт данной вещи, и его название постепенно вытесняет общее название данной вещи.

Как и при любой реконструкции, при реконструкции протокультуры изолированные факты не могут служить доказательством, и следует рассматривать систему в целом. Действительно, если народ занимается земледелием, то в его языке будет не только слово «хлеб», но и слова «пахать», «сеять», «убирать урожай», названия орудий обработки земли и проч. Для скотоводческих культур, напротив, характерна сильно детализированная система обозначений домашних животных — отдельные слова (часто даже разные корни!) для названий самца и самки, новорожденного детеныша, молодого самца и проч. У охотников же часто названия самца и самки промыслового животного могут не различаться, но обязательно будут названия охотничьего оружия. У народов, занимающихся мореходством, в праязыках будут восстанавливаться названия судов, снасти, паруса и весел. Народы, умеющие обрабатывать металлы, имели развитую металлургическую терминологию — несколько названий различных металлов, обозначение того, чем куют, сам глагол «ковать» (например, для прасеверокавказского восстанавливаются обозначения золота, серебра, свинца, олова/цинка, слово «ковать»).

Веским доказательством наличия некоторой освоенной вещи в культуре служит и обилие вторичных значений, различного рода синонимов и, главным образом, полусинонимов для нее — оно указывает на важность для общества данной категории объектов. Например — огромное количество обозначений верблюдов в языке арабов.

Почему важно реконструировать так называемую общую для народа культурную лексику? Те слова, которые реконструируются достаточно надежно для определенной группы языков, как правило, указывают и на род занятий данного пранарода, и на основную среду его обитания. Иными словами — помогают определить его прародину. Для установления прародины каждой отдельной языковой семьи существуют определенные принципы, проверенные временем и отчасти перенесенные из других наук. Однако, надо отметить, что разные исследователи часто по-разному подходят к данной проблеме, от чего «определение прародины» остается дискуссионным. Необходимо выделить следующие принципы и подходы:

1. Прародина языковой семьи находится там, где наблюдается наибольшая плотность максимально далеких языков и диалектов этой семьи. Этот принцип взят из биологии, он был впервые сформулирован Вавиловым при изучении распространения домашних животных. Поясним, как он действует, на хорошо всем знакомом историческом примере: на небольшой территории Англии диалектов гораздо больше, чем на огромных территориях Америки и Австралии. Объясняется это просто: английские диалекты в самой Англии изменяются примерно с 8 в. н. э., тогда как обособление английских диалектов Америки и Австралии начинается не ранее 16 в. И вообще, иногда проекция отдаленного языкового состояния на гораздо более близкую к нам эпоху, на время, о котором мы знаем очень много и достаточно достоверно, помогает реконструировать какие-то языковые процессы, которые происходили в отдаленном времени. Но тут следует заметить, что данный принцип может сталкиваться с двумя сложностями:

a) если прародина была завоевана (так, видимо, было с прародиной австронезийцев — на Тайвань они могли прийти только с материка, но на материке есть только чамская подгруппа малайско-полинезийских языков, оказавшихся там вторично; пример из более близкого нам региона — прародина кельтов реконструируется, скорее всего, на территории современной Австрии, где сейчас, как известно, доминирует язык германской группы, здесь археология оказывается в противоречии с языковыми данными).

b) при наличии интенсивных контактов с языками различной генетической принадлежности.

2. Другой важный для определения прародины принцип — анализ лексики. В любом праязыке восстанавливаются названия явлений природы, растений, животных. На основании этих данных можно судить о том, где находилась прародина данной языковой семьи. Например, для картвельского языка восстанавливается слово со значением «снежная лавина», и это позволяет сделать вывод, что носители пракартвельского языка жили в горах. Для прауральского языка реконструируются «сосна, ель, кедр, пихта», значит — прауральцы жили в зоне распространения этих деревьев. Но при этом следует помнить, что климат мог измениться, поэтому при реконструкциях такого типа следует учитывать и данные палеоботаники. Но этот метод не дает результатов, если носители данного праязыка ушли в другую зону, ведь при этом обозначения прежних растений и животных теряют актуальность и, естественно, утрачиваются. Видимо, подобная ситуация сложилась в праиндоевропейском языке после отделения анатолийской ветви: кроме названий волка и медведя, других общих для индоевропейцев обозначений животных у анатолийцев нет. Вопрос о прародине индоевропейцев, отметим, до сих пор остается открытим, несмотря на значительные исследования Вяч.Вс.Иванова и Т. В. Гамкрелидзе. Не ясно, то ли индоевропейцы жили сначала в Малой Азии, но затем ушли оттуда, оставив там анатолийцев, то ли они жили где-то в другом месте, а анатолийцы со временем переселились в Малую Азию. Не следует забывать и о так называемых «миграционных терминах» — обозначениях животных и растений, которые в той или иной форме фиксируются в разных, обычно — контактирующих, в том числе и родственных, языках, которые обычно не подчиняются законам фонетических изменений. Например — обозначения ежевики, тутовой ягоды в Европе и некоторые другие.

3. Приблизить к решению проблемы локализации прародины может и анализ заимствований, поскольку известно, что наибольшее число заимствований, естественно, происходит из языка, с носителями которого данный народ был в контакте.

4. Отдельные ученые придают большое значение такому фактору, как культурно-археологические данные. Например, если в той или иной зоне распространен особый вид керамики, то можно предположить, что народ, разработавший данную технику, говорил на одном языке. Но тут важно соответствие данных археологии и лингвистики. Например, если археолог находит определенный боевой топор, пусть даже во множестве экземпляров, а соответствующее слово не реконструируется, то можно сделать вывод, что данная техника была заимствована населением данной области или даже — что все эти топоры были привозными. Одно из наиболее важных достижений, полученных с помощью данного метода, — это локализация прародины афразийской семьи. Культурная лексика афразийцев дает основания относить их культуру к периоду перехода от присваивающего хозяйства к производящему. Распад праафразийской языковой общности датируется примерно 11–10 тысячелетием до н. э., восстанавливаются названия растений и животных, распространенных в те времена в Передней Азии. В 11–10 тыс. до н. э. единственной переднеазиатской культурой, осуществившей переход от мезолита к неолиту, была натуфийская культура, распространенная в сиро-палестинском регионе. Многие хозяйственные термины, восстанавливаемые для праафразийского языка, обнаруживают непосредственные параллели с историческими реалиями наутфийской культуры. Следовательно, Натуф и есть прародина афразийцев. Таким же способом определить прародину индоевропейцев трудно, поскольку общие для всех языков обозначения волка и медведя мало о чем говорят: в зоне из распространения неолитических культур было очень много.

5. Особая область — анализ топонимов, особенно названий рек, гидронимов, потому что они дольше сохраняются (вспомним, как часто меняются названия городов, но как редко — рек!). Однако, названия гидронимов могут переосмысляться, переинтерпретироваться, а говоря иначе — принимать такой искаженный вид, что определить в них исконную основу, которую можно было бы отнести к тому или иному праязыку, уже практически невозможно. Отметим все же распространение на территории Евразии рек с согласными Д-Н (Днепр, Дон, Дунай…). Все это говорит и распространении там индоиранцев…

Проблема глоттогенеза. Вопрос о происхождении человеческого языка, строго говоря, не относится к компетенции компаративистики, но обращают его обычно к компаративистам, поскольку при доказательной возможности реконструкции какого-то единого праязыка неизбежно встает и вопрос, а где этот язык «зародился» и, что еще важнее — как. Впервые этот вопрос был поставлен в античной науке. Согласно одной из теорий, теории «фюсей» («по природе») — язык имеет естественный, природный характер. Согласно другой, теории «тесей» («по установлению») — язык условен и никак не связан с сущностью вещей.

Существует несколько точек зрения на происхождение языка, рассматривающих его с разных сторон:

1. Язык был дан человеку богами.

2. Язык — продукт общественного договора.

3. Знаки языка, слова, отражают природу вещей.

4. Язык развился из трудовых выкриков, когда у первобытных людей в процессе труда «появилась потребность что-то сказать друг другу» (Энгельс).

5. Все слова произошли из четырех элементов, которые первоначально были названиями племен (JON, SAL, BER, ROŠ, теория Марра, дальнейшее развитие языков обусловили «звуковые перебои»: например из *jon возникли такие слова как русское конь и немецкое hund «собака»).

6. Звуковая коммуникация пришла на смену жестовой.

7. Основы слов первого человеческого языка — звукоподражания.

8. Формирование именно человеческого языка связано с появившейся возможностью коммуницировать не только о том, что происходит «здесь и сейчас», но об отдаленных по времени пространствах, предметах и событиях.

Все это довольно сложно; наверное, все данные теории следует применять комплексно, причем надо постоянно помнить, что предположительно реконструируемый праязык всего человечества только по лингвистическим данным все равно сам никогда не ответит на вопрос о собственном происхождении. Тут уже мы переходим в область палеоантропологии и даже биологии (системы коммуникаций в животной среде). Определить, как выглядели первые «звуковые» слова можно в ходе реконструкции праязыка человечества (скорее реально все же — нескольких праязыков). Отметим, что проблема моногенеза не может получить положительного решения в рамках лингвистики: даже, если окажется, что все известные языки восходят в конечном счете к одному праязыку (и этот праязык уже был языком Homo sapiens sapiens), то все равно останется возможность того, что остальные праязыки, возникшие у него, вымерли, не оставив известных нам потомков.

Реконструкция праязыка (праязыков) человечества может быть осуществлена путем последовательного сопоставления друг с другом праязыков макросемей (или более древних генетических единств). Работа в этом направлении уже ведется, несмотря на то, что еще не сделаны реконструкции праязыков многих макросемей и не установлены их связи друг с другом. Праязык человечества, а точнее — одной макро-макро-семьи, получил условное название «Турит».

Говоря о реконструкции праязыков, особенно если учитывать данные глоттохронологии, естественно будет задаваться вопросом о примерных датировках. Так, в настоящее время принято считать условной «датой» распада индоевропейской языковой общности — 5 тыс. лет до н. э., ностратической — 10, афразийской — тоже 10 (поэтому в последние годы эту семью не принято включать в ностратическую), на еще более раннем уровне реконструируется так называемая «евразийская» семья, распад которой датируется условно 13–15 тыс. до н. э. Для сравнения отметим, что распад общегерманской семьи датируется концом 1-го тысячелетия н. э., т. е. уже вполне историческим временем. Славяне выделились в отдельную группу, видимо, в середине 1-го тыс. н. э.

Итак, в настоящее время принято выделять следующие макросемьи:

· Ностратическая (индоевропейские, уральские, алтайские, дравидийские, картвельские, эскалеутские языки);

· Афразийская (древнеегипетский язык, берберо-канарские, чадские, кушитские, омотские, семитские);

· Сино-кавказская (енисейские, сино-тибетские, северно-кавказские, на-дене языки)

· Чукотско-камчатская

Остальные семьи, безусловно, также существуют и представлены большим числом языков, но они изучены мало и их описания менее структурированы и разработаны.

Или сразу же другой вопрос - архуеология и славянский этнос .

Из книги: П. М. Долуханов. Истоки этноса.

Когда я вплотную столкнулся с последними теоретическими сочинениями английских и американских археологов и антропологов, я убедился, что отказ от понятия культура, а вместе с этим и от других понятий, которые, как мне казалось, были весьма удобны в обращении, — одна из особенностей того современного течения теоретической археологической мысли, который здесь именуют постпроцессуализм.

Что же это такое? По мнению современных западных исследователей это направление — составная часть сложного общественного явления, обобщённо называемого постмодернизмом.

И вот новые времена, постмодернизм. Здесь следует оговориться: единомыслия относительно содержания этого понятия среди исследователей нет. Можно выбрать любое определение, по своему вкусу. Начнём с социально-экономического аспекта. Большинство западных экономистов и социологов сходится на том, что современное «постмодернистское» общество является обществом «постиндустриальным». Этот последний термин пустил в ход Даниел Белл, американский социолог гарвардской школы, опубликовавший в 1973 книгу под названием «Приход постиндустриального общества» (The Coming of Post-Industrial Society). Важнейшая отличительная черта постиндустриального общества: спад промышленного производства и, одновременно, рост экономики сферы обслуживания, «сервисной» экономики.

Постмодернизм — это отказ от «метатекстов», или, как пишут некоторые исследователи, — отказ от идеологии вообще. Это, конечно, сильно сказано. Идеология, естественно, сохраняется, но она переориентируется на мелкие, парцеллярные группы, которые в большом количестве возникают в постиндустриальном обществе. Кризис религии, кризис марксизма и фашизма — это разные проявления одного процесса — распада «метатекстов».

Этапы развития европейской интеллектуальной традиции отчётливо прослеживаются в истории археологической мысли. Начальные этапы археологии обычно рассматривают как антикварианизм, собрание коллекций древнего искусства и курьёзов, объектов, представляющих историческую или художественность ценность. Как пишут исследователи, первые коллекции древностей появились в Италии, в папских дворцах, начиная с конца пятнадцатого века. В Италии же появилось слово «дилетанты» (dilettanti), так называли просвещенных любителей, способных наслаждаться (dilettare) предметами искусства.

Начало археологии как науки относится к середине 19 века. Тогда главным занятием археологов-профессионалов становится классификация. Предложенная в 1840-х годах, датскими музейными работниками, Томсеном и Ворсо, подразделение археологических древностей на три века — каменный, бронзовый и железный, на протяжении второй половины 19 века стало общепризнанной классификационной парадигмой в Европе и сохранило своё значение по сей день. В 1860-х годах последовали схемы подразделения каменного века, созданные французскими учёными, Лартэ и Кристи и доведённые до совершенства де Мортийе. Вершиной классификационного периода в археологии считаются труды Оскара Монтелиуса.

Что касается доисторической археологии, то основной научной парадигмой, определявших теоретические исследования этой области был эволюционизм. Большая часть археологов, занимавшихся изучением древнейших памятников в Европе, начиная с Буше де Перта, с готовностью восприняла идеи Дарвина. С течением времени, эволюционные представления, в сочетании с типологическим методом, определили основное направление археологической мысли в Европе. Общество, отражённое в артефактах, проходит последовательные стадии эволюции, от простого к сложному, и, наподобие живым существам, подчиняется общим закономерностям, сформулированным в теории Дарвина. В наиболее отчётливой форме, эти принципы были высказаны В. А. Городцовым (1923): «Археология изучает все явления материальной культуры, но для неё особенно важны явления, отвечающие положительной эволюции, в силу которой получивший начало феномен прогрессирует и даёт хорошие побеги».

Наконец третьей парадигмой, получившей развитие в европейской археологии в конце 19 — начале 20 века, была парадигма культурно-этническая. Далее будет показано, что истоки культурно-исторических представлений лежат в «антропогеографии» и теории «культурно-исторических кругов» выдвинутых в 1880-х годах немецким этнологом Фридрихом Ратцелем. В условиях романтико-националистического климата, преобладавшего в ряде стран Европы в то время, эта парадигма стала на долгое время господствующей в европейской археологии. В ряде стран она сохраняет своё доминирующее положение и поныне.

Принимая во внимание особенности эпистемы модернизма, становится понятным, что утверждение марксистской «советской школы» археологии, осуществившейся в Советском Союзе в 1930-х годах, было скорее закономерностью, чем отклонением от общей тенденции. Даже учитывая почти неизбежные издержки (в частности, «марризм»), некоторые принципы «теории стадиальности» поражают своим созвучием с постулатами современной археологии на западе. Вот, что писал В. И. Равдоникас (1930): «между материальной культурой и социально-экономической жизнью общества на любой стадии его развития существует безусловная и прямая и обратная закономерная связь»… «Изучение вещевого культурного материала должно быть прежде всего… социологическим. Формально-типологичекое изучение вещей, изучение их географического распространения, стилистический анализ и т.п. имеют в лучшем случае только технически-рабочее значение и никакой самодовлеющей ценности. Вещь вне социальной среды просто непонятна и, конечно, не может быть предметом общественной науки» (выделено мною — П.Д.).

Некоторые методологические принципы, развившиеся в советской археологии в 1930-х годах, могут быть обнаружены в постулатах так называемой «новой» или «процессуальной» археологии, получившей распространение в Англии и США в 1950–1960-х годах. Этот направление, также укладывающееся в эпистему модернизма, можно определить как материалистическое или, скорее, механистическое (у него есть ещё одно определение: «функциональная» археология). Общество рассматривается как система с подсистемами.

Появление «постпроцессуальной» археологии а Англии в 1970–1980-х годах (когда основные положения её были сформулированы Ианом Ходдером, Майклом Шэнксом, Кристофером Тиллей и другими), часто рассматривают исключительно как реакцию на «новую» археологию. Более существенным представляется то, что основные теоретические положения «постпроцессуализма» находят соответствие в эпистеме постмодернизма. Это касается основного: археологически источник рассматривается как текст, состоящий из полисемантических знаков, с частым употреблением метафор.

В отличие от сторонников «новой» археологии, постпроцессуалисты считают археологию исторической дисциплиной. Археологические реалии должны рассматриваться исключительно в конкретном историческом и социальном контексте. Они категорически против того, что поведение социальных общностей может быть выведено из особенностей типологии и стилистики материальной культуры. Содержание «типа» меняется в зависимости от контекста. Во многих случаях они отрицают само понятие «тип». Как писал Иан Ходдер, «археологи не должны втискивать свои данные в заранее сконструированные категории, следует искать многомерные и накладывающиеся друг на друга содержательные измерения с использованием контекстуальной методологии. Следует признать реальную сложность археологических данных…»

В ряде случаев, постпроцессуалисты прибегают к понятию «социального договора», определявшего соотношение интересов личности и общества. Эта европейская интеллектуальная традиция восходит к трудам Жан Жака Руссо.

Различие между «новой» и «постпроцессуальной археологии отчень отчётливо проступает в их отношении к категории «археологическая культура (АК)».

Следует отметить, что отношение к этой категории в западной археологии постоянно менялось. Начиная с 20-х годов уходящего века, Чайлд рассматривал первобытную историю Европы как мозаику археологических культур, выделяемых на основании сходства типов артефактов и соответствовавших им устойчивых схем социального поведения первобытных коллективов.

Сходное отношение к понятию AK прослеживается и в так называемой «процессуальной школе». В качестве основной задачи археологии декларировалось построение моделей, адекватно описывающих функционирование большой системы и переход этой системы из одного состояния в другое, то есть, моделирование процессов, управляющих развитием (траекторией) общества и его материальных проявлений. Культура при этом, как отмечалось рассматривалась как «экстрасоматический способ адаптации» к природной среде.

Большая часть «постпроцессуалистов» полностью отвергает само понятие АК. Ходдер рассматривает АК как «глубоко реакционную концепцию». Шеннан отзывается о ней как о «понятии чисто субъективном, бесполезном и вводящем в заблуждение».

В самое последнее время появляется новая тенденция, направленная на частичную реабилитацию понятия «культуры» в археологии. Иан Моррис недавно писал: «археология — это культурная археология или ничто». При этом используются понятия, разработанные в «культурной истории», направлению исторической мысли, идущей от школы «Анналов» и трудов выдающегося французского историка Фернана Броделя. Как пишут сторонники этого направления, «историк более не стремится к созданию универсальных историй, его задача воссоздание — истории во всей её полноте, через призму конкретного объекта исследования». При этом, «всеобщее историческое» временное пространство разбивается на мириады гетерогенных хронологических срезов. Это направление включает понятие культуры понимаемой как инвенцию, отражение и конфликт.

Подводя итог сказанному, можно сформулировать два основных вывода:

1. В большинстве случаев, подтверждается объективная реальность археологических культур, понимаемых как однородная и одновременная популяция типов артефактов и их комплексов;

2. Образование археологических культур — процесс сугубо индивидуальный, зависящий от огромного числа факторов в пределах социального и экологического контекста, равно как и от группового и индивидуального поведения, чему в каждом конкретном случае, соответствуют различные материальные символы и метафоры.

Археология и языки. Возникновение языка, точнее, членораздельной речи было важнейшим моментом в эволюции жизни на Земле, во многом определившим формирование человека как социального существа. В отношении времени и механизма появления речи, в современной науке прослеживаются три основные тенденции. Первая из них имеет «плавно-эволюционный» характер: язык выводится из форм коммуникации и социального поведения животных, в частности, высших приматов. Второе направление, связываемое по преимуществу, с трудами американского лингвиста Ноама Хомского, объясняет появление языка формированием в мозгу гоминид ходе эволюции особого органа, «фиксированного ядра», способного генерировать и воспринимать «класс» грамматик. Наконец, третье направление, ведущее своё происхождение от трудов классиков марксизма, связывает возникновение и развитие речи с трудовой деятельностью.

Начнём с первой группы теорий. Звуковое общение свойственно большей части млекопитающих. Как правило звуки, издаваемые животными, выражают стереотипные, строго фиксированные реакции на определённые ситуации и раздражители и не могут считаться мерилом их умственных способностей. Различные виды обезьян считаются наиболее озвученными обитателями тропического леса. В отличие от остальных млекопитающих, звуки, издаваемые обезьянами, отличаются несравнимо большим разнообразием и смысловой окраской. Проводимые, начиная с 1950-х годов, эксперименты и наблюдения значительно расширили представления относительно коммуникативных и когнитивных способностей высших приматов и, в особенности, шимпанзе.

Особенно впечатляют опыты общения с шимпанзе «Уошо» при помощи американского языка для глухонемых (ASL — American Sign Language). В ходе эксперимента обезьяна усвоила около 160 часто употребляемых знаков, при помощи которых она адекватно вступала и даже инициировала «диалог» с экспериментаторами. В процессе общения Уошо оперировала самостоятельно найденными (по аналогии с известными) знаками, а также конструировала более сложные знаки, состоящие из двух известных (например, «вода» + «птица» = «утка»).

Тем не менее, по мнению современных исследователей в области эволюционной антропологии, коммуникативные системы приматов не являются языком, поскольку они не образуют знаковой (символической) системы, при которой знак (в соответствии с теорией Пирса) принимает формы символа, иконы и индекса. Как писал Клод Леви-Стросс, с возникновением языка, «всё стало знаком».

Вторая группа теорий, относительно происхождения языка исходит из глубоких различий, существующих между человеческим языком и даже наиболее сложными коммуникативными системами приматов. Ноам Хомский подчёркивает необычайную сложность грамматик естественных языков; их возникновение он считает уникальным явлением в биологической эволюции. Второе, не менее таинственное обстоятельство, на которое обращает внимание американский лингвист, — это необычайная лёгкость, с какой грамматика усваиваются детьми, говорящими на своём родном языке. Исходя из этого, Хомский предположил, что в мозгу человека существует особый орган, в котором находятся некие «матрицы», предназначенные для усвоения «универсальной грамматики». Новейшие исследования полностью опровергают эти положения. По первоначальным представлениям, базировавшихся на изучении нарушений речи, вследствие мозгового травматизма, центры речи локализовались в участках коры переднего мозга, известных как области Брока и Вернике. Как пишет Теренс Дикон, основываясь на многочисленных экспериментальных наблюдениях, в речевой деятельности принимают участие самые различные центры коры, локализующиеся в обоих полушариях головного мозга. Что касается областей Брока и Вернике, то они лишь интенсивно используются в ходе речи, не будучи исключительно речевыми центрами. Процесс «энцефализации», то есть непропорционального по сравнению с другими органами, роста объёма головного мозга в процессе эволюции рода Ноmо, по мнению американского исследователя, был связан преимущественно с развитием способности оперировать знаковыми системами.

Третья группа теорий связывает появление языка и речи с началом трудовой деятельности. Впервые такое объяснение было сформулировано Фридрихом Энгельсом в его известной работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», появившейся в 1876 году. В этой работе Энгельс впервые высказал предположение о том, что существует неразрывная связь между трудовой деятельностью первобытного человеческого коллектива, развитием сознания и способов общения. Общение и — позднее — язык развиваются как необходимое следствие производственных отношений в трудовом коллективе. Как писал Энгельс, «сначала труд, а затем, вместе с ним, членораздельная речь явились двумя основными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны превратился в человеческий мозг».

В последнее время сходные воззрения развивает американский нейропсихолог Теренс Дикон. Делает он это вполне независимо: судя по отсутствию ссылок, Энгельса Дикон не читал.

Множественность языков, образующих семейства и группы, является ещё одной, крайне важной особенностью современной системы языкового общения. Существование языковых семейств, имеющих аналогии на современной лингвистической карте, теоретически может быть прослежено, начиная с эпохи верхнего палеолита.

В современных исследованиях часто обсуждается вопрос о механизме формирования «смешанных» языков, а также проблема языкового скрещивания и замещения. Следует отметить, что современная лингвистика утверждает, что «чистых» языков в природе, практически, нет. Большинство языков в той или иной мере являются «смешанными». Различаются два основных типа «смешанных» языков:

1. «Пиджин»: лингвистически ограниченные языки, возникающие в зоне языкового контакта для осуществления межгруппового общения.

2. Креольские языки, возникающие на базе «пиджин» при языковом контакте в иноязычной среде. В случае креолизации вовлечённая группа сравнительно быстро усваивает новую лексику, сохраняя основную грамматическую структуру материнского языка.

Дикон связывает образование смешанных языков с усвоением нового языка детьми. Так, креолизация, согласно Дикону, возникает в том случае, когда дети усваивают «пиджин», на котором разговаривают их родители. При этом, дети «достраивают» неполноценную символическую систему, внося в неё коррективы, в соответствии с особенностями детской артикуляции.

В дальнейшем будет сделана попытка применить эту схему при реконструкции языковых процессов, происходивших в Восточной Европе в доисторическое время.

Археология и этнос. Несмотря на то огромное значение, какое приобретают этнические проблемы в политической реальности наших дней, в западной антропологии и этнографии сохраняется глубокий скепсис в отношении познавательной содержательности самого понятия «этнос». Как пишет Маркус Банкс, всё чаще слышатся призывы к полному отказу от этноса как объекта и инструмента исследования. В этом контексте, можно обнаружить поразительное сходство подобных высказываний с положениями советских археологов 1930-х годов. В цитированной выше работе В. И. Равдоникас писал: «так как носителем, субъектом материальной культуры является общество, а не так называемый этнос — понятие, в сущности, фиктивное, — то попытки построения истории материальной культуры на этнологической основе должны быть отвергнуты» (выделено мною — П.Д.).

Как представляется, основной теоретической предпосылкой для исследования категории «этнос» должно быть понимание человека как социального существа, одним из основных свойств которого является образование агрегатов (общностей), различных по своей природе, структуре и степени устойчивости. Это свойство характерно уже для некоторых высших приматов (таких как гамадрилы и бабауины-гелада), образующих устойчивые агрегаты, численностью в несколько сотен особей и обладающие внутренней структурой.

В самом общем плане, человеческие общности разделяются на биологические и социальные.

Основной единицей подразделения человечества на биологическом уровне является популяция. Объединяя несколько распространённых дефиниций, популяцию можно определить как совокупность генетически родственных индивидуумов, осуществляющих биологическое взаимодействие в пределах экологически обособленной территории (ниши). В большинстве случаев, популяция достаточно чётко идентифицируется на генетическом уровне. Количественные характеристики популяции (численность, плотность, индексы рождаемости, смертности и иные показатели) поддаются математическому моделированию.

Раса является наиболее высоким уровнем биологической классификации рода Нomo sapiens sapiens. На основании сочетания морфологических, физиологических и (в последнее время) молекулярно генетических признаков, выделяют три большие расовые группы: негроидов, монголоидов и европеоидов-кавказоидов, каждая из которых обладает сложной структурой. Новые исследования подтверждают ранее высказанные положения, о том, что первоначальное образование рас происходило в процессе расселения современного человека на протяжении верхнего палеолита.

В сответствии с системным подходом, свойственным для «процессуальной» археологии и антропологии, социальные объединения рассматриваются как «социальные системы». Согласно одному из определений, социальная система — это совокупность индивидуумов, обладающих некоторыми общими идентифицируемыми характеристиками, плюс совокупность связей, сложившихся в процессе их взаимодействия.

Производственная деятельность является основой социального взаимодействия людей в любом социальном организме. Как писал Карл Маркс, «чтобы производить, люди вступают в определённые связи и отношения, и только в рамках этих связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство».

В соответствии с эволюционной доктриной, сформулированной Ф. Энгельсом, в основном, на основании ранних исследований Л. Моргана, человечество в своём развитии прошло несколько формационных ступеней, характеризовавшихся различными типами социальных объединений, такими как первобытное стадо, первобытный род, родовая община (коммуна), племя. Эта схема, соответственно видоизменённая, стала основой стадиальной теории, остававшейся ведущей парадигмой советской археологической школы на протяжении 1930–1940-х годов. Последующие исследования в большой мере опровергли эти схематические представления, не находившие подтверждения ни в археологических, ни в антропологических материалах. Была документально установлена значительная сложность социальных объединений, начиная с самых ранних этапов истории первобытного человечества. В частности, была показана роль властных структур, определённых Ю. В. Бромлеем как социально-потестарные (от «potestas» — власть) организмы. Разновидностью таких структур являются «вождества» (chiefdoms), впервые выделенные Элманом Сервисом в Меланезии. Мэнн различает четыре, по мнению этого исследователя, «независимых источника» властных структур, действовавших в первобытном и раннеисторических обществах: 1) идеологический; 2) экономический; 3) военный; 4) политический.

В дальнейшем будет сделана попытка показать, что социально-потестарные структуры имеют прямое касательство к формированию этническая общностей.

Большое значение для определения понятия «этнос» и «этническая общность» имела дискуссия, проходившая в советской этнографии в 1960–1980-х годах, а также ряд монографических исследований Ю. В. Бромлея. Этот исследователь предложил следующее определение этноса: « этнос… в самой общей форме может быть определён как исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями культуры (в том числе языка) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других таких же образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)».

В результате прошедшей в СССР дискуссии было признано то, что этнос является социальной категорией. Во-вторых, было установлено, что этнос является одним из наиболее сложных и противоречивых человеческих общностей. Это, в частности, доказывается тем, что значительная часть признаков, применяемых для определения понятия этнос, не имеет универсального характера. Многократно приводились данные, относительно несоответствия этносов биологическим общностям людей: популяциям и расам. Имеются убедительные данные, наглядно демонстрирующие то, что люди, принадлежащие к одним и тем же этносам, сильно различаются по своим антропологическим и генетическим характеристикам. Отмечено, что итальянцы на севере Италии более брахицефальны, менее темноглазы и менее темноволосы, чем на юге. Значительные отличия прослеживаются между различными популяциями англичан, французов и других этнических групп. Существенным обстоятельством является метисация, происходившая на всех этапах человеческой истории. Как отмечает Ю. В. Бромлей, примерно 30% населения Земли принадлежит к смешанным в расовом отношении группам. Сказанное в равной мере относится и к особенностям психики, крайне расплывчатому понятию, вряд ли поддающемуся качественной или количественной оценке.

Часто в качестве важнейшего условия существования этноса называют целостность территории. Тем не менее, даже из сравнительно недавней истории известны многочисленные случаи существования устойчивых этносов с разорванными ареалами. Это касается, в первую очередь, диаспор и колоний. В более широком смысле, это относится к последствиям миграционных процессов разных масштабов, приводящих к тому, что часть этнической группы переселяется на удалённую территорию, не утрачивая при этом своей этнической идентификации.

Не менее относительную ценность в качестве этнического признака имеет язык.

Ю. В. Бромлей справедливо отмечает, что язык в ряде случаев выполняет существенные «сигникативные функции, выступая в качестве условного знака принадлежности его носителей к определённой (этнической) группе». В этом же труде автор приводит многочисленные примеры, подтверждающие то, что в ряде случаев эта функция языком не выполняется. В современном мире это относится, в первую очередь, к таким языкам, как английский, французский, испанский, португальский, русский и некоторым другим. Первоначально использовавшиеся в качестве lingua franca, эти языки в ряде случаев приобрели в странах-бывших колониях статус национальных и литературных. Замечено, что использование чужого языка в качестве родного в таких случаях не препятствует националистическому мировоззрению (крайние примеры: ирландские националисты, говорящие по-английски, албанские националисты, объясняющиеся по-гречески и т.д.).

В большинстве отечественных работ культура (духовная и материальная) рассматриваются в качестве основного этнического показателя. Выше уже приводились соображения, в силу которых понятие «культура» становится одним из наиболее противоречивых понятий в современном обществоведении. Как известно, уже в 1950-х годах было зафиксировано более 160 определений этого понятия. Из всех возможных определений лично мне ближе те, которые отождествляют культуру с социальной памятью, видя в ней совокупность идеологических и художественных представлений, а также моральных и этических норм. В условиях господства постпроцессуальных представлений, наблюдается тенденция полного отрицания понятия «культура» как объекта исследования.

Объективная сложность отождествления этноса с конкретными проявлениями духовной и материальной культуры близка к проблемам, с какими сталкиваются археологи при истолковании понятия «археологическая культура». Элементы культуры — это знаки и символы, а они по своей природе полисемантичны. Сложен и многогранен этнос, состоящий из бесконечного числа парцеллярных групп, определяемых социальным положением, профессией, полом, возрастом, интересами и т.д. и, в конечном счёте, сводимый к индивидуумам, каждый из которых обладает определённой степенью внутренней свободы. Каждая из этих групп обладает своей собственной социальной памятью, отражающейся в социальном поведении и закодированной в знаках культуры. Знаки эти полисемантичны и метафоричны, их реальное содержание определяется конкретным контекстом.

Сказанное приводит к заключению, что из всех перечисленных признаков, важнейшими атрибутами этноса являются самосознание и самоназвание. Как отмечает К. В. Чистов: «…объективная сложность этногенетических процессов не мешает людям, причисляющих себя к отдельным этносам, считать, что им свойственна общность происхождения или по крайней мере родство…»

Сходный подход прослеживается и среди некоторых западных исследователей. Фишмен отмечает в качестве важнейшего признака этноса «коллективное самосознание, включающее признание (часто воображаемое) общности происхождения, так называемый „генеалогический миф“, посредством которого индивидуум ощущает причастность к определённой культурной традиции». Как пишут Ольсен и Кобылинский, подобного рода социальная ориентация этнической группы (осознание общности происхождения), в большинстве случаев является чрезвычайно устойчивой; ради её поддержания группа часто идёт на «крайне высокие социальные затраты».

Особая ситуация складывается в областях межэтнических контактов, где этническая идентификация усиливается. Отмечено, что в подобных ситуациях обычно формируются доминантные и подчинённые этносы. Поведение подчинённой группы может принять характер ассимиляции, в ходе которых происходит переоценка ранее негативно воспринимаемых характеристик, их восприятие и переработка. Складывается «новое пространство межгруппового соперничества». В этой же ситуации стратегия доминантной группы состоит в акцентировании доминантности и дистанцированности от подчинённых групп. Следствием подобной ситуации может быть полная утрата этноса, ре-этнификация, включение в чужой этнос. Частным случаем этого процесса бывает различная ориентация отдельных социальных групп в пределах единого этнического организма.

Этническая идендификация проявляется в символах и знаковых системах. Как подчеркивают Фишмен и Бромлей, этнодифференцирующие функции могут приобретать особенности социального поведения, языка, духовной и материальной культуры. В упомянутом выше случае социального обособления, престижные символы чужеродного (доминантного) этноса могут восприниматься элитарными группами менее значительных этнических образований. Воспринимая эти символы, местная социальная верхушка стремится идентифицироваться с доминантной элитой, тем самым усиливая свой властный потенциал.

Закономерно встаёт вопрос о времени сложения этнических образований. Межгрупповые различия прослеживаются уже в мустьерских комплексах, соответствующих общественным организациям неандертальцев. Тем не менее, вряд ли можно предположить, что неандертальцы обладали общественным сознанием, достаточным для восприятия своих эфемерных социальных образований в качестве этнических групп. В принципе, возможно допустить существование языков, в какой-то мере близких современным, для обществ кроманьонцев верхнего палеолита. На археологических материалах этого периода достаточно определённо устанавливаются культурные общности. Но могли ли верхнепалеолитические люди воспринимать эти рыхлые образования, состоящие из небольших поселений, разбросанные на сотни километров, как этносы? Если обратиться к более поздним периодам, тот же вопрос можно сформулировать иначе. Воспринимали ли себя кельты, чей язык и материальная культура документально зафиксированы на огромных пространствах Европы в первом тысячелетии до н. э., в качестве определённого и единого этноса? Этот же вопрос может быть задан применительно к германцам, славянам, да и ко всем остальным народам. Современные скептики на западе склонны считать, что само понятие этнос — это позднейшее изобретение: его придумали романтики-националисты в XVIII и XIX веках. Так это или нет? Мы постараемся ответить на этот вопрос.

Истоки славян. Можно считать установленным, что уже около 1 миллиона лет назад южные пределы Восточной Европы были заселены группами гоминид, способными сознательно изготавливать орудия труда. Эти группы гоминид обладали достаточно сложной социальной организацией. Они владели развитой системой коммуникации с элементами символической системы. Это было достаточно для передачи вертикальной информации, то есть обучения подрастающего поколения, а также для общения с соседними группами. Вместе с тем, это не был язык в современном понимании, одной из основных функций которого является дифференциация общностей. «Праязык» гоминид был одинаково понятен во всех частях их первоначальной ойкумены.

Отчётливые признаки межгрупповых отличий выявляются в мустьерских комплексах, связываемых с сообществами неандертальцев, существовавших в Европе и Азии между 120 и 30 тысяч лет назад. Как следует из современных исследований, артикуляционные способности неандертальцев мало отличались таких же способностей современных людей. Теоретически можно предположить, что отдельные группы неандертальцев, первоначально возникшие за счёт адаптации к природному окружению, сигнализировали свою обособленность в символах, включавших особенности речевого общения.

Одно из наиболее загадочных открытий последних лет было доказательство длительного периода сосуществования неандертальцев и современных в анатомическом отношении людей на одной и той же территории в Европе и на Ближнем Востоке. По надёжным оценкам, этот период продолжался по крайней мере 10 тысяч лет, между 40 и 30 тыс. л. н. При этом, данные молекулярной генетики исключают существование прямых контактов между этими популяциями. Можно с уверенностью предположить, что в условиях продолжительного и близкого соседства популяции неандертальцев и современных людей использовали достаточно сложные символы, в том числе и речевые, для обозначения своей обособленности и исключительности.

Лишь с формированием и широким расселением Homo sapiens sapiens можно говорить о появлении языка в подлинном значении этого слова. Одновременно с этим, появляются оформленные символические системы. Возникновение палеолитического искусства — наиболее выразительное свидетельство сложения сложной знаковой системы и кодирования окружающего мира в мифологизированных образах. С эпохой верхнего палеолита можно связать появление первых «глобальных» языков, а также разделение единого палеолитического пространства на отдельные, сравнительно замкнутые провинции, в пределах которых эти языки функционировали. Предположительно, такие языки имели характер lingua franca, обеспечивавшие межгрупповые контакты в пределах обширных территорий. Одновременно, эти языки обеспечивали сравнительную герметичность палеолитических провинций.

Сложение сообществ послеледниковых охотников-собирателей мезолитического типа ознаменовало новый этап в символическом освоении мира. Возникают стабильные группировки, сигнализирующие свою постоянство во времени и пространстве доступными им символами (в первую очередь, долговременными могильниками с устойчивыми погребальными ритуалами). Тогда же, в мезолите, появляются первые осязаемые признаки межгрупповых конфликтов и военных столкновений. Теоретически можно представить существование в мезолите замкнутых групп с системой символов (в том числе и языковых), подчёркивающих их групповую идентичность. Однако, реальных фактических оснований для этого нет. Археологические культуры мезолитической эпохи размыты и маловыразительны. Антропологические данные скорее подчёркивают скорее однородность и преемственность мезолитических популяций, чем их локальные отличия.

Качественно новая ситуация возникла в Европе с началом неолита. В свете современных данных, неолит можно определить как систему социально-экономических новаций, обеспечивавших стабильное жизнеобеспечение и вызвавших значительный демографический рост. К этому же периоду можно отнести начальный этап в формировании современных языковых групп и семей. В частности, к эпохе неолита можно отнести широкое распространение в Европе и Азии индоевропейского праязыка. Полученные недавно данные позволяют предположить, что этот процесс протекал как в виде ускоренной миграции (при заселении пустующей экологической ниши), так и за счёт замедленной диффузии в среду иноязычного населения. В последнем случае, этот процесс происходил за счёт образования социально-экономических объединений, включавший изначально разноязычные и разнокультурные группы. В пределах этого объединения складывалась сеть торговых и бартерных связей, регулярно возникали брачные союзы. Длительное межгрупповое общение приводило к возникновению в зоне язычковых контакта языков, типа «пиджин». За счёт усвоения этих языков детьми, в той же зоне формировались языки креольского типа. Предположительно, за счёт этого процесса, на протяжении неолитической эпохи, произошло формирование единого германо-балто-славянского языка на обширных пространствах северной и восточной Европы. На более позднем этапе, из этой общности, выделился германский язык на западе и балто-славянский в лесной зоне Восточной Европы. Образовавшиеся таким образом языки были прежде всего инструментами межгруппового общения. Они способствовали культурной и языковой интеграции первоначально разнородных групп. Имеющиеся данные не дают оснований говорить о существовании в неолитическую эпоху замкнутых этнических групп.

Эпоха бронзы на востоке Европы, отмеченная значительным развитием производительных сил, характеризовалась рядом противоречивых процессов. С одной стороны, происходила интенсификация межобщинных связей, сопровождавшаяся ускоренной экономической и культурной интеграцией значительных территорий. С другой стороны, осуществлялось социальное имущественное расслоения отдельных социальных организмов с появлением внутриобщинной групповой символики. Одновременно, происходит распад сравнительно однородного пространства на востоке Европы с выделением нескольких культурно-хозяйственных областей: охоты-собирательства на севере лесной зоны; оседлого скотоводства в центральных и южных районах лесной зоны; пашенного земледелия в лесостепной зоне; кочевого скотоводства в степной зоне. Предположительно, одновременно с этим, происходил распад балто-славянского языкового единства и утверждение балтского языка в области оседлого скотоводства и славянского — в области пашенного земледелия. В области охоты-собирательства лесной зоны сохранялись финно-угорские языки, а в степной области кочевого скотоводства распространялись иранские. В каждой из названных зон прослеживается большое число локальных социальных образований разного уровня (типа «вождеств»). В ряде случаев, такие образования достаточно определённо фиксируются в материальных символах. Можно предположить, что именно эти образования фиксировалась в сознании тогдашнего населения в качестве наиболее устойчивых. Именно на их основе строился «генеалогический миф» — представления об общности происхождения, об общем доме.

На протяжении железного века, по образной метафоре М. Б. Щукина, произошло распадение Европы на несколько взаимопроникающих «миро