Было время, когда живописцы интересовались только возвышенными сюжетами. Например батальными сценами. Дым, кони, люди, трупы, искаженные гримасы, массовый героизм и массовая гибель. Или портреты важных особ, лучше всего – венценосных. Гордые осанки. Носик ввверх, плечики расправлены. На лицах зачастую – смесь вырождения с остаточным величием. Или аллегорические изображения грехов и добродетелей. Например, как наряженная кривда спихивает с дороги скромную правду. Или античные зарисовки, благо мифология так богата, что тему для творчества даст и морализаторам, и любителям голой натуры, и эрудитам в области античности. Еще были натиюрморты, кой-какие пейзажи (не всеми любимые, как жанр), да что-то еще. Но вот случился сдвиг в сознании. Живописцам вдруг стал интересен маленький человек. Вот продавщица фиалок, или девушка, собирающая виноград. Сколько в ней свежести и наивности! А вот веселый зеленщик (да хоть бы и молочник) на узкой улице старого городка. Вот ростовщик звенит монетой, на которой в свете свечи как будто угадываются капли крови. И так далее. Сюжетов бездна. И нельзя сказать, что раньше не было картежников, молочников, прачек, ростовщиков, старух, бранящихся с молодухами. Были они, просто искусству не было до них дела. Искусство занималось предметами возвышенными. И академики потом поднимали вой и гвалт, вполне законный и неизбежный, кстати. Они кричали, что пошло рисовать балерин, завязывающих пуанты, и рабочих, купающихся за городом. Мелко это – обращать внимание на едоков картофеля и любительниц абсента. Но дело было сделано. Не художниками, а всей эпохой. Эпоха повернулась лицом к сюжетам, до тех пор презираемым и оттого незаметным. Маленький человек в сознании эпохи стал большим, а большие умалились, окарикатурились.
читать далее
|
|