[258x400]Я люблю собак. Всегда можно понять, о чем собака думает. У нее есть четыре настроения: счастливое, грустное, сердитое и сосредоточенное. И еще собаки преданные и никогда не лгут, потому что они не умеют говорить.

***

Простые числа очень удобны для записи кодов, и в Америке они используются для военных целей. Если вы найдете новое простое число длиной хотя бы в 100 цифр, вы можете сказать об этом ЦРУ, и они купят его у вас за десять тысяч долларов. Но это не лучший способ заработать на жизнь.
Простые числа – это то, что остается, когда вы убираете все классификации и шаблоны. Я думаю, что простые числа похожи на жизнь. Они очень логичные, но вы никогда не сможете выработать для них правила, даже если будете постоянно думать только об этом.

***

Обычно люди смотрят на тебя, когда они с тобой разговаривают. Я знаю, что они в этот момент пытаются понять, что я думаю, но я не могу понять, что думают они. Это как будто ты находишься в комнате с односторонним зеркалом, как в шпионских фильмах. И мне было приятно, что отец разговаривал, не глядя на меня.

***

Я думаю, люди верят в рай, потому что им не нравится идея смерти. Поскольку они хотят продолжать существование и им не нравится, что другие люди въедут в их дома и выкинут их вещи на свалку.

***

Но я никогда не обращаю на них внимания, потому что я не слушаю, что говорят другие. Палки и камни могут переломать тебе кости, а слова – нет.

[200x311]В нео-войне никто не жаждет уничтожить врага, потому что масс-медиа сделали нас чувствительными к его смерти, – это больше не далекое неопределенное событие, а происшествие, наглядность которого неотменима. В нео-войне каждая армия уже тронута жертвенностью. Милошевич жалуется на ужасающие потери (Муссолини бы такого постеснялся), и достаточно натовскому пилоту грохнуться на землю, как все начинают страшно волноваться. В нео-войне проигрывает, в глазах общественного мнения, тот, кто слишком много убивает. Так что неудивительно, что на боевом рубеже никого не видно и никто ничего не знает о противнике. В сущности, нео-война проходит под знаком «умных бомб», которые должны уничтожить противника, не убивая его, так что можно понять наших министров, говорящих: «Что, боевые действия? Да ничего подобного!» То, что потом куча народу все равно умирает, не имеет никакого значения. Можно сказать, недостаток нео-войны состоит в том, что люди умирают и никто не побеждает.

***

В общем-то, мы все знаем, что пираты (те, настоящие) были негодяи без стыда и совести, не пизнающие никаких законов: им ничего не стоило отрезать руку ради кольца; они упивались насилиями и грабежами; любимой забавой для них было проводить какого-нибудь несчастного по доске в море; одним словом, преступники, сыновья, мужья и отцы женщин сомнительного поведения; ужасные на вид, немытые, воняющие чесноком и ромом. Но время лечит любые раны, с Божьей и Голливуда помощью, и теперь эти жалкие людишки превратились в героев легенды.

***

Если раньше люди жили, занимались политикой, а потом шли в театр или в кино посмотреть, как комики лупят друг друга по морде, то теперь занимаются политикой, лупя друг друга по морде и ожидая одобрения тех, кто, дабы приобщиться к политической жизни, глядит, прильнув к экрану телевизора, как политики лупят друг друга по морде.

***

Ненавистным слово становится, когда расходится в массы и его начинают употреблять где ни попадя. Бетховена тоже можно возненавидеть, когда он становится позывными радиотакси.

***

Сила традиции велика: подумайте – веками всех удавалось заставить забыть, что ведь Иисус и апостолы сами принадлежали к той же проклятой нации евреев-богоубийц. Как же можно доверить священство женщине, если ее изначально страшились как ужасного несчастья? И речи быть не может, чтобы женщина провозглашала «Отпускаю грехи», или «Сие есть тело мое», ведь первое, что она произнесла, было: «Привет, змий, как жизнь?»

[292x400]Тот страждет высшей мукой,
Кто радостные помнит времена
В несчастии.

***

Чем природа совершенней в сущем,
Тем слаще нега в нем, и боль больней.

***

Увы, какая сдержанность нужна
Близ тех, кто судит не одни деянья,
Но видит самый разум наш до дна!

***

Мы шли с десятком бесов; вот уж в милом
Сообществе! Но в церкви, говорят,
Почет святым, а в кабачке – кутилам.

***

Здесь каждый дух затерян
Внутри огня, которым он горит.

[253x400]Иногда это происходит случайно. После долгих лет ожидания – правильного порядка планет, судьбоносной встречи, внезапного порыва вдохновения – нужные обстоятельства возникают сами собой, украдкой, без фанфар, без предупреждения. Джей полагает это судьбой. Джо называл это волшебством. Но иногда это лишь томление, нечто в воздухе, одно движение – и то, что годами лежало мертвым грузом, меняется внезапно и необратимо.
Любительская алхимия, называл это Джо. Будничное волшебство.

***

– Даже самый скучный и неинтересный герой, – сказал он своим студентам-вечерникам, – станет больше похож на человека, если подарить ему любимое существо. Ребенка, возлюбленного или хотя бы собаку.
«Если, конечно, вы не пишете фантастику, – подумал он и внезапно осклабился, – в этом случае вполне достаточно выкрасить ему глаза в желтый цвет».

***

Почему он думал, что она поймет? Он и сам-то едва понимал.

***

Странно, отстраненно подумал он, как быстро может сорванец превратиться в убогую посредственность.

***

Внезапный ветерок потянул Джея за одежду, неясно зашелестело, теплый воздух запульсировал, точно сердце. «Дом – там, где твое сердце». Одна из любимых поговорок Джо. «Там, где твое искусство».

[253x400]Факт, что уже многие месяцы, а может, и годы, он предается пороку воспоминаний; как другие пороки, этот сперва был развлечением, а со временем стал причинять боль и вредить здоровью.

***

Порой Видаль спрашивал себя, чему мы научаемся с годами – не тому ли, чтобы мириться со своими недостатками?

***

Говорят, многие объяснения убеждают меньше, чем одно-единственное, но дело в том, что почти для всего существует несколько причин. И, чтобы умолчать об истинной причине, всегда найдется другая.

***

Он глядел на нее вблизи. Всматривался в ее губы, в мельчайшие оттенки кожи, в ее шею, ее руки, казавшиеся ему выразительными и загадочными. И вдруг подумал, что не поцеловать ее будет непереносимым лишением. Но тут же сказал себе: «Я с ума сошел». Ведь если он ее поцелует, то замутит атмосферу нежности, столь искренне ею расточаемой. Он совершит ошибку, которая ее разочарует, представит его как человека бесчувственного, неспособного правильно истолковать порыв великодушия; как лицемера, притворяющегося добродетельным, хотя в нем бушуют плотские вожделения; как глупца, посмевшего их выразить.

***

Старая дружба – она вроде просторного, удобного дома, где каждому живется вольготно.

[249x400]Можно надеяться, что в будущем здравый смысл столь возрастет, что о произведении искусства станут судить по впечатлению, им производимому, по эффекту, им достигаемому, а не по времени, потребному для достижения этого эффекта, или по количеству "длительных усилий", необходимых, дабы произвести это впечатление.

***

Дело в том, что прилежание - одно, а дар - совсем другое, и никакие журналы во всем крещеном мире не могут их смешивать.

***

Пока эпическая мания, пока идея о том, что поэтические победы неразрывно связаны с многословием, постепенно угасает во мнении публики благодаря собственной своей нелепости, мы видим, что ее сменяет ересь слишком явно ложная, чтобы ее можно было долго выносить, но которая за краткий срок существования, можно сказать, причинила больше вреда нашей поэзии, нежели все остальные ее враги, вместе взятые. Я разумею ересь, именуемую "дидактизмом". Принято считать молча и вслух, прямо и косвенно, что конечная цель всякой поэзии - истина. Каждое стихотворение, как говорят, должно внедрять в читателя некую мораль, и по морали этой и должно судить о ценности данного произведения.

***

Мы забрали себе в голову, что написать стихотворение просто ради самого стихотворения, да еще признаться в том, что наша цель такова, значит обнаружить решительное отсутствие в нас истинного поэтического величия и силы; но ведь дело-то в том, что, позволь мы себе заглянуть в глубь души, мы бы немедленно обнаружили, что нет и не может существовать на свете какого-либо произведения, более исполненного величия, более благородного и возвышенного, нежели это самое стихотворение, это стихотворение per se, это стихотворение, которое является стихотворением и ничем иным, это стихотворение, написанное ради самого стихотворения.

***

Подобно тому как интеллект имеет отношение к истине, так же вкус осведомляет нас о прекрасном, а нравственное чувство заботится о долге. Совесть учит нас обязательствам перед последним, рассудок - целесообразности его, вкус же довольствуется тем, что показывает нам его очарование, объявляя войну пороку единственно ради его уродливости, его диспропорций, его враждебности цельному, соразмерному, гармоническому - одним словом, прекрасному.

[266x400]Мама всегда устанавливала для него правила, но он вовсе не должен был вечно им подчиняться. Иногда матери считают детей своей собственностью, но не все дети позволяют им такое. Сколько в мире еще вдов и единственных сыновей; не все же они намертво связаны отношениями такого рода. Да, он виноват не меньше ее. Потому что у него никогда не хватало духу.

***

Временами каждый из нас бывает чуточку полоумным.

***

Иногда нельзя не выпить, даже если знаешь, что плохо переносишь спиртное, даже если ничтожного количества достаточно, чтобы все вокруг стало как в тумане, чтобы отключиться. Бывали времена, когда очень хотелось отключиться.

***

Здесь, в темноте, труднее оставаться хладнокровным. Труднее заставлять себя не думать о сотне вещей, из-за которых может все рухнуть.

***

– Ну, ну, все в порядке, – сказал он, удивляясь про себя, куда пропадают в нужный момент подходящие слова, почему никогда не удается найти выражений, способных прогнать страх, горе, одиночество.

[257x400]Дети показывают шрамы, будто ордена. Для любовников шрамы – секреты, ожидающие разоблачения. Шрам – слово, ставшее плотью.
Легко демонстрировать рану, благородные боевые шрамы. Прыщ показать трудно.

***

Ребенка ничто так не очаровывает, как рассказы о пытках. С наичистейшей совестью, с патриотическим пылом дети мечтали, говорили, разыгрывали оргии физического насилия. Фантазии свободно блуждали в разведке от Голгофы до Дахау.

***

– Все, что я тебе рассказываю, – оправдание чего-нибудь другого.

***

Бривман думал: быть может, она, как и он, мечтает об интригах и подвигах, – но нет, ее широко раскрытые глаза в фантазиях озирали хорошо обставленный дом под ее властью, дитячий выводок, которому станет матерью, мужчину, которого будет согревать.

***

Парк питает всех сонь из близлежащих домов. Он – зеленое сердце. Детям дает опасные кусты и героические ландшафты, чтобы они мечтали о храбрости. Нянькам и служанкам – извилистые тропинки, чтобы мечтать о красоте. Молодым коммерсантам – скрытые листвой узкие скамейки, виды фабрик, чтобы они мечтали о власти. Брокерам на пенсии – виньетки шотландских дорожек, где гуляют любящие пары, чтобы, оперевшись на трости, они мечтали о поэзии. В жизни каждого это – лучшее. Никто не приходит в парк с подлыми намерениями, разве что, может быть, сексуальный маньяк, а кто может утверждать, что тот не думает о розах вечности, расстегивая ширинку пред Беатриче со скакалкой?

[277x400]Ей нравилось так. Прохладная земля под боком хранила ее – земля никогда не предаст. Тело Нины – она чувствовала – начинало свертываться, закручиваться, подобно раковине, ей приходилось это по душе – насельница раковины, прикрытая сама собой, она была всем, всем для себя самой, никто не посмеет обидеть ее, пока она лежит вот так, – и Нина приоткрыла глаза и подумала: «Не двигайся, и будешь счастливой».

***

Нина поправила юбку. Она походила на мастера, занятого отделкой своего творения. Лежа на боку, Нина принялась исправлять все огрехи. Сомкнула ноги, почувствовала их плотно спаянными: два нежно соединенных бедра, симметрично – как две чашки – соединенные колени, щиколотки без малейшего просвета между ними. Проверила, правильно ли расположены туфли, сдвинутые вместе, как в витрине, – только поставленные на каблук, точно прислонились друг к другу от усталости. Ее радовал этот порядок. Если ты слита со своим панцирем, порядок очень важен. Если ты насельница раковины, все должно быть без изъяна. Совершенство тебя спасет.

***

Он выглядел смешно, как и все мужчины на войне, не отдавая себе в этом отчета.

***

– Ты дурак. Война закончилась.
– Что ты сказал?
– Война закончилась.
Салинас наклонился к Роке:
– Только победитель решает, когда закончить войну.
Мануэль Рока покачал головой:
– Ты начитался романов, Салинас. Война закончилась, и все, ясно?
– Не твоя война, доктор. И не моя.

***

– В какой-то момент одна из дверей открылась. На одно мгновение я ощутил твердую уверенность в том, что она выйдет и поравняется со мной, не сказав ни слова.
Продавец слегка склонил голову.
– Но ничего не произошло. Жизнь никогда не дотягивает до полного совершенства.

[239x400]Философ неизвестный
Сказал, что жалоба имеет вкус чудесный,
И если горя нету,
За ним скитаться надобно по свету.

***

Но все же, по размышленье,
Я мог и сам убедиться,
Что грозная ваша десница
Меня покарать должна:
Ведь худшая в мире вина
Это на свет родиться.

***

Когда на тебя взираю,
Прекрасным тебя нахожу,
И чем упорней гляжу,
Тем упорней глядеть желаю.
И сам я не понимаю,
Отчего так глаза жадны:
Ведь, на смерть обречены
За жажду, не знали жажды
И, жадно взглянув однажды,
Умереть, но глядеть должны.
Так лучше глядеть умирая;
Если смерть мне сулит твой вид,
То разлука что же сулит?

***

Право, в подобном споре
Между жизнью и смертью
Не знаешь, что тяжелее.

***

Ибо в этом мире, Клотальдо,
Тот, кто живет, тот грезит.

[300x400]Вечная женская война с лишним весом: в свои тридцать восемь она все больше находила эту борьбу противоестественной. Неужели, чтобы сохранить привлекательность, ей нужно отречься от собственного тела, как одержимому святоше в старину? Природа – показатель и основа всякого здоровья, и если проснулся голод, его нужно утолить, чтобы не нарушать космического порядка.

***

Быть в разводе и жить в маленьком городе – все равно что играть в «монополию»: время от времени ты посягаешь на чью-нибудь собственность.

***

Но Александра, выросшая в пустынной местности со следами, оставленными съемками сотен ковбойских фильмов, склонна была считать, что прошлое часто романтизируют, что, когда оно было настоящим, оно обладало той же странной пустотой, которую мы ощущаем сегодня.

***

Злость похожа на пищу – начав есть, трудно остановиться, внутренности расширяются, чтобы принять еще и еще.

***

– Дорогая Александра, в чем-то ты ужасно несвободна. Знаешь, мужчина ведь может быть просто человеком.
– Знаю я эту теорию, но никогда такого не встречала. Все они на поверку оказываются мужчинами, даже гомики.

[241x400]Мир шагает вперед! Почему бы ему не вращаться?

***

Мы приобщаемся к Духу. Сбудется то, что я говорю как оракул. Я понимаю, но так как не могу объясниться без помощи языческих слов, то предпочитаю умолкнуть.

***

Чьи сердца разбивать я буду? Какую ложь поддерживать должен? По чьей крови мне придется ступать?

***

Я думаю, что оказался в аду, значит, я в самом деле в аду. Все получилось по катехизису. Я раб своего крещения. Родители, вы уготовили мне несчастье и себе его уготовили тоже. О невинный бедняк! Ад не грозит язычникам.

***

Мне повезло: я больше почти не страдаю. Моя жизнь была только сладким безумьем, и это печально.

[252x400]ПАСТОР МАНДЕРС. Но, я думаю, у большинства из них нет средств жениться и обзавестись домашним очагом.
ОСВАЛЬД. Да, у многих из них не хватает средств жениться, господин пастор.
ПАСТОР МАНДЕРС. Вот-вот, это-то я и говорю.
ОСВАЛЬД. Но это не мешает им иметь домашний очаг. И некоторые из них имеют настоящий и очень уютный домашний очаг.

***

ОСВАЛЬД. Позвольте вам сказать, господин пастор. Я постоянно бывал по воскресеньям в двух-трех таких «неправильных» семьях…
ПАСТОР МАНДЕРС. И еще по воскресеньям!
ОСВАЛЬД. Тогда-то и надо развлечься. Но я ни разу не слыхал там ни единого неприличного выражения, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чего-нибудь безнравственного. Нет, знаете, где и когда я наталкивался на безнравственность, бывая в кругах художников?
ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, слава богу, не знаю.
ОСВАЛЬД. Так я позволю себе сказать вам это. Я наталкивался на безнравственность, когда к нам наезжал кто-нибудь из наших почтенных земляков, образцовых мужей, отцов семейства, и оказывал нам, художникам, честь посетить нас в наших скромных кабачках. Вот тогда-то мы могли наслушаться...

***

ПАСТОР МАНДЕРС. Помните ли вы, что всего лишь через какой-нибудь год после свадьбы вы очутились на краю пропасти? Бросили свой дом и очаг, бежали от своего мужа… Да, фру Алвинг, бежали, бежали и отказались вернуться, несмотря на все его мольбы!
ФРУ АЛВИНГ. А вы забыли, как бесконечно несчастна была я в первый год замужества?
ПАСТОР МАНДЕРС. Ах, ведь в этом как раз и сказывается мятежный дух, в этих требованиях счастья здесь, на земле! Какое право имеем мы, люди, на счастье? Нет, фру Алвинг, мы обязаны исполнять сой долг.

***

ПАСТОР МАНДЕРС. Подумать только – из-за каких-то дрянных трехсот далеров сочетаться браком с падшей женщиной!
ФРУ АЛВИНГ. Что же вы скажете обо мне? Я сочеталась с падшим мужчиной!
ПАСТОР МАНДЕРС. Господи помилуй! Что вы говорите! С падшим мужчиной!..
ФРУ АЛВИНГ. Или, по-вашему, Алвинг, когда я шла с ним под венец, был непорочнее Иоханны, когда с ней шел под венец Энгстран?
ПАСТОР МАНДЕРС. Да это же несоизмеримая разница…
ФРУ АЛВИНГ. Вовсе не такая уж разница. То есть разница была – в цене.

***

Во всяком случае, несомненно то, что я не посоветовалась тогда хорошенько с самой собою.

[240x400]Гарсэн. Вам показалось, что я смахиваю на палача? А по какому признаку, скажите на милость, распознают палачей?
Инэс. У них испуганный вид.

***

Гарсэн. Вы не боитесь?
Инэс. А чего мне бояться? Страх годился в прошлом, когда у нас была надежда.

***

Эстель. У вас такой отсутствующий вид.
Гарсэн. Я привожу в порядок мою жизнь.

***

Эстель. И это не случайность, что я оказалась вместе с вами? (Пауза.) Чего они ждут?
Инэс. Не знаю чего, но чего-то ждут.
Эстель. Не терплю, когда от меня чего-то ждут. У меня сразу же появляется желание сделать все наоборот.
Инэс. Ну и сделайте! Что же вы? Вы даже не знаете, чего они хотят.

***

Инэс. Смотрите, как просто. Просто, как дважды два. Физической пытки нет, а все-таки мы в аду. И никто больше не придет. Никто. Мы навсегда останемся здесь, все вместе, одни. Так? Здесь не хватает только палача.
Гарсэн (вполголоса). Да, это так.
Инэс. Они просто экономят на обслуживающем персонале. Вот и все. Как в столовых самообслуживания – клиенты все делают сами.
Эстель. Что вы имеете в виду?
Инэс. Каждый из нас будет палачом для двоих других.

[244x400]Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?

***

К. пошел было к лестнице, чтобы подняться в кабинет следователя, но остановился: кроме этой лестницы, со двора в дом было еще три входа, а в глубине двора виднелся неширокий проход во второй двор. К. рассердился, оттого что ему не указали точнее, где этот кабинет; все-таки к нему отнеслись с удивительным невниманием и равнодушием, и он решил, что заявит об этом громко и отчетливо. Наконец он все же поднялся по лестнице, мысленно повторяя выражение Виллема, одного из стражей, что вина сама притягивает к себе правосудие, из чего, собственно говоря, вытекало, что кабинет следователя должен находиться именно на той лестнице, куда случайно поднялся К.

***

– Можно взглянуть на эти книжки? – спросил К. не столько из любопытства, сколько для того, чтобы его приход не был совершенно бесполезным.
– Нет, – сказала женщина и снова заперла дверь, – это не разрешается. Книги принадлежат следователю.
– Ах вот оно что, – сказал К. и кивнул головой. – Должно быть, это свод законов, а теперешнее правосудие, очевидно, состоит в том, чтобы осудить человека не только невинного, но и неосведомленного.
– Должно быть, так оно и есть.

***

А о том, что мне грозит опасность, говорить не стоит. Я только тогда пугаюсь опасности, когда считаю нужным.

***

– Вот видите, – сказал он девушке, – этому господину не вообще плохо, а плохо только здесь!

[244x400]Вендла: Зачем мне сделали такое длинное платье, мама?
Госпожа Бергман: Сегодня тебе исполнилось четырнадцать лет!
Вендла: Если бы я знала, что ты сделаешь мне такое длинное платье, так лучше мне не дожить до четырнадцати.

***

Мельхиор: В этом отношении я верю в известный инстинкт. Я думаю, что, если, например, кота и кошку запереть вместе и держать их без сношения с внешним миром, т.е. совершенно предоставить их собственным влечениям, – я думаю, что рано или поздно кошка родит. Хотя ни она, ни кот не видели примера, который открыл бы им глаза.
Мориц: У животных это, конечно, должно получиться само собой.
Мельхиор: У людей, я думаю, тем более.

***

Это была дивно красивая королева, хороша, как солнце, краше всех девиц в той земле. Только жаль, без головы она родилась. Она не могла ни есть, ни пить, не могла ни смотреть, ни смеяться, даже не могла целоваться. Она объяснялась со своими приближенными только с помощью своей маленькой нежной руки. Изящными ножками выстукивала она объявления войны и смертные приговоры. И вот, в один прекрасный день ее победил король, и так случилось, что у него было две головы; они все время спорили, так яростно, что не давали одна другой и слова вымолвить. Тогда обер-гоф-маг взял ту из них, которая поменьше, и приставил ее к королеве. И смотри, она пришлась впору. Потом женился король на королеве, и две головы уже не ссорились, но целовали одна другую в лоб, щеки, губы и жили еще долгие, долгие годы счастливо и в радости... Очаровательная нелепость!

***

Клянусь душой, дитя, не пресыщение овладело мною. Кто бы мог гордиться, что тобою пресытился?..

***

Ее шелковое платье было вырезано сзади и спереди, – сзади до пояса, а спереди до умопомрачения.

[200x300]Нам бы не мешало припомнить, что критика - дело столь же естественное, как дыхание, и уж мы никак не станем хуже, если будем в состоянии сформулировать происходящее в нас при чтении книги и определить переживание, ею вызываемое, если научимся подвергать критическому анализу собственный разум, погруженный в работу критического осмысления.

***

Не только лучшее, но и самое индивидуальное в этом произведении открывается там, где всего более непосредственно сказывается бессмертие поэтов давнего времени, литературных предков автора.

***

Новизна лучше подражания. Но традиция - понятие гораздо более широкое. Ее нельзя унаследовать, и, если она вам нужна, обрести ее можно лишь путем серьезных усилий. Она прежде всего предполагает чувство истории, можно сказать, почти незаменимое для каждого, кто желал бы остаться поэтом и после того, как ему исполнится двадцать пять лет.

***

Это чувство истории, являющееся чувством вневременного, равно как и текущего, - вневременного и текущего вместе, - оно-то и включает писателя в традицию.

***

Нет поэта, нет художника - какому бы искусству он ни служил, - чьи произведения раскрыли бы весь свой смысл, рассмотренные сами по себе. Значение художника, его оценка устанавливаются, если выяснить, как созданное им соотносится с творениями ушедших художников и поэтов.

[256x400]– Я уверен, ты меня поймешь. Видишь ли, Тригер… – голос его задрожал. – Тригер женится.
– Да что ты? – сказала я.
Я хотела было сказать: «Плохо дело», но эта фраза не подходила к обстоятельствам. Когда у человека рушится жизнь, не отделаешься сочувственными замечаниями, которые годятся для мелких неприятностей.

***

Не верьте рассказам о материнских инстинктах, – угрюмо добавила она, обращаясь к нам. – Может быть, и можно научиться любить своих детей, но не раньше, чем они станут похожи на людей.

***

– Ну как? – небрежно спросил он, коснувшись губами моего плеча. Он всегда меня спрашивает.
– Чудесно, – пробормотала я. Неужели он сам не чувствует? Когда-нибудь я скажу: «Ужасно». Хотя бы для того, чтобы посмотреть, какую он скорчит мину.

***

Питер произнес бессвязный монолог, в котором Тригер сравнивался то с последним из могикан (благородным и свободным), то с последним из динозавров (погубленных судьбой и мелкими конкурентами), то с последним из дронтов (не сообразившим вовремя удрать). Потом он накинулся на невесту, обвиняя ее в хищнических инстинктах и в том, что из-за нее беднягу Тригера теперь засосет быт (я представила себе невесту в виде пылесоса); наконец Питер закончил свою речь несколькими мрачными предсказаниями относительно своего будущего одиночества. Под одиночеством он понимал отсутствие друзей-холостяков.

***

На улице мне стало гораздо легче; я чувствовала, что преодолела преграду и вырвалась – только не знала, откуда и куда. Не знала даже, что побудило меня к этим странным поступкам; но по крайней мере я начала совершать поступки.

[273x400]Отец потихоньку мельчал и увядал на глазах.
Сидя на корточках среди больших подушек с дико взъерошенными пучками седых волос, он вполголоса разговаривал сам с собой, полностью погруженный в какую-то путаную внутреннюю жизнь. Могло показаться, что личность в нем распалась на множество переругавшихся и взаимоисключающихся индивидов, ибо он громко ссорился сам с собой, настойчиво и страстно вел переговоры, убеждал и умолял или же становился вдруг похож на руководителя сходки множества строптивцев, которых пытался с невероятными затратами пыла и красноречия примирить.

***

Дни отвердели от холода и скуки, как прошлогодние караваи хлеба. Их надрезали тупыми ножами, без аппетита, с ленивой сонливостью.

***

Мне особенно запомнился кондор, громадная голошеяя птица, с морщинистым в обильных наростах ликом. Это был худой аскет, лама буддийский, исполненный невозмутимого достоинства, манерой и поведением следующий железному церемониалу великого своего рода. Сидя против отца, недвижимый в своей монументальной позе вековечного египетского божества, с глазом, затянутым белесоватым бельмом, которое надвигал он сбоку на зрачок, дабы совершенно замкнуться в созерцании своего достойного одиночества, – – кондор со своим каменным профилем казался старшим братом отца.

***

Лишь теперь мне понятно одинокое геройство, с каким, один как перст, объявил он войну безбрежной стихии скуки, окостенившей город. Лишенный всякой поддержки, не видя с нашей стороны одобрения, защищал сей преудивительный муж проигранное дело поэзии. Он был волшебной мельницей, в ковши которой сыпались отруби пустых часов, чтобы в валках зацвести всеми цветами и ароматами пряностей Востока. Но мы привыкли к великолепному шарлатанству метафизического этого престидижитора, мы предпочитали недооценивать его суверенную магию, упасавшую нас от летаргии пустых дней и ночей.

***

У демиурга, – – говорил отец, – – не было монополии на творение. Оно привилегия всех духов. Материи свойственна нескончаемая жизненная сила и прельстительная власть искушения, соблазняющая на формотворчество. В глубинах ее обозначаются неотчетливые улыбки, створаживаются напряжения, сгущаются попытки образов. Материя шевелится бесконечными возможностями, которые пронизывают ее неясными содроганиями. Ожидая животворного дуновения духа, она бесконечно перетекает сама в себе, искушает тысячами округлостей и мягкостей, каковые вымерещивает из себя в слепоглазых грезах.
Лишенная собственной инициативы, сладострастно податливая, по-женски пластичная, отзывчивая ко всякого рода побуждениям, она являет собой сферу деятельности, свободную от закона, доступную для всяческого шарлатанства и дилетантизма, поле для всевозможных злоупотреблений и сомнительных демиургических манипуляций. Материя – – пассивнейшее и беззащитнейшее существо в космосе. Всякому позволительно ее мять, формовать, всякому она послушна. Любые структуры ее нестойки, хрупки и легко поддаются регрессу и распадению. Нет никакого зла в редукции жизни к формам иным и новым. Убийство не есть грех. Оно иногда бывает неизбежным насилием над строптивыми и окостенелыми формами бытия, которые перестают быть привлекательны. Ради любопытного и солидного эксперимента убийство даже можно поставить в заслугу.

[275x400]На пастбище – мул, на муле – человек, в человеке – мертвец. Глаза его – его глаза, руки его – его руки, голос – его голос, ноги – ноги, и все это ему пригодится, когда он пойдет в битву, освободившись от змеи о шестистах тысячах колец, свитых из луны, глины, лесов, тор, ручьев, озер, птиц и грохота грома. Но как же освободиться, как оторваться от поля, от жены, от дома, от очага, от веселых соседей?

***

Он пил, чтобы его обожгло, сразило, обезглавило – в битву идут без страха, без шкуры, без головы, без тела.
Так помышлял Гаспар. Так говорил он голове, оторванной от тела, горячей, носатой, обернутой в седые тряпки лунного света. Пока он говорил, он состарился. Голова его упала на землю, как черепок, усеянный мыслями.

***

Влюбленным и сумасшедшим перечить нельзя.

***

Огонь подобен льющейся воде, его не удержать. Пена – дым воды, дым – пена огня.

***

Пылало все небо. Пламя не щадило ни изгородей, ни калиток. Деревья сгибались в поклоне и падали в кустарник, задыхавшийся от жара, но не уступавший огню. Другие деревья пылали, как плюмажи, забыв о том, что они – растения, а не перья. Прежде на них ютились сотни птиц, теперь они сами стали сверкающими птицами с синим, белым, алым, зеленым и желтым опереньем.