[457x700][263x400]Если не касаться ни верхней, ни нижней границы дозволенного – тебе нечего бояться.
***
«Чистота – вредна, ибо противоестественна», – вычитал где-то Сол. Теперь это стало для него актуальным. Впервые в жизни он видел мир во всей его естественной и сверхъестественной загрязненности.
***
С Крысиным королем Сол увидел город по-новому. Карта Лондона была разорвана в клочья и перечерчена заново по королевской разметке. И, оставшись один, Сол вдруг испугался, что города больше нет.
***
«Разве это не странно и не грустно? – думал он. – Только узнав, что мой отец – не отец мне, я понял, каким идеальным отцом он был?.. Вот она, твоя диалектика, па», – подумал он и невольно улыбнулся.
***
В самом углу, под буквами, притаились полицейские в виде дьяволов. Но сегодня плакатные лозунги должны быть ироничными. Фабиан знал современные правила и ленился их нарушать, поэтому дьяволы, воспарявшие из преисподней, были нелепыми, как в самых страшных снах Святого Антония и Славного Суитбека вместе взятых.
more...
[261x400]Что ж, пора вставать и уходить. Вправе ли я осуждать тех, кто ворожбою, врачеванием или иным колдовским искусством выманивает у глупцов деньги? Не я ли кормлюсь за счет людской легковерности? Однако платить за такое свои кровные – поищите кого другого. К тому же те, кто способен заглянуть в будущее, могут увидеть и прошлое – другой конец той же нити. Нет уж, пусть про меня знают только мое настоящее.
***
Дождь загоняет людей в себя. Под дождем никто не смотрит на других; все бредут, пригнувшись и глядя на лужи под ногами.
***
Мне думается, когда Господь хочет покарать своих детей, Он вполне в силах сам поднять бич.
***
Впрочем, боль от огня не унять сознанием, что другие горят вместе с тобой.
***
На сказочников всегда поглядывают с опаской. Они – чужаки, ласточки, прилетающие только на лето. Куда они деваются потом – никому не ведомо. Их привечают ради сказок, которые можно будет потом повторять долгими зимними вечерами. Их сажают на почетное место у очага, но, как всякие гости, знающие, что нельзя злоупотреблять хозяйским радушием, они не должны засиживаться. Они – не свои. Никто не захочет отдать дочь за сказочника, не то еще нарожает внуков – эльфов да фей. Можно ли доверять людям, которые водятся с колдунами и вслух называют тех, кого называть не след?
more...
[264x400]– Все они живут нынче в достатке, – сказал я. – Искренне полагают, что имеют на это право. Благодаря такой убежденности они, похоже, отличаются крепким здоровьем. Все румяные, как на подбор.
– Мне трудно представить себе смерть при таком уровне доходов, – сказала она.
– Возможно, смерти в нашем понимании у них не бывает. Разве что документы переходят к другим владельцам.
***
В Колледже-на-Холме заведующие кафедрами носят профессорские мантии. Не пышные развевающиеся одеяния до полу, а нечто вроде балахонов без рукавов, со сборками на плечах. Мне нравится эта затея. Нравится высвобождать руку из складок, чтобы посмотреть на часы. Этот широкий жест полностью видоизменяет процесс определения времени. Эффектные жесты вообще делают жизнь человека романтичнее. Быть может, когда болтающиеся без дела студенты видят, как из средневековой мантии заведующего кафедрой, идущего по территории колледжа, появляется согнутая в локте рука и в сумерках одного из последних дней лета мерцают цифры электронных часов, само время представляется им замысловатым украшением, романтической выдумкой, плодом воображения.
***
В больших городах никто не обращает внимания на неотвратимую смерть. Смерть – одно из свойств атмосферы. Она повсюду и в то же время ее нет нигде. Умирая, люди кричат, чтобы их заметили, запомнили хоть на пару секунд. Смерть в квартире, а не в отдельном собственном доме, способна, по-моему, тяготить душу еще несколько последующих жизней. В маленьком городке есть дома, есть растения на подоконниках эркеров. Люди уделяют смерти больше внимания. У покойников есть лица, автомобили. Если вы не знаете имени, то знаете название улицы, кличку собаки.
***
– На будущей неделе мне стукнет пятьдесят один.
– Это ж еще не старость, правда?
– Я уже двадцать пять лет чувствую себя одинаково.
***
Добиться успеха в Нью-Йорке можно, лишь научившись выражать недовольство так, чтобы это было интересно. Воздух насыщен гневом и раздражением. Никто не будет терпимо относиться к вашим личным неприятностям, если, рассказывая о них, вы не сумеете позабавить людей.
more...
[300x400]I have a wider range as a human being than as a writer. (With some writers, it’s the opposite.) Only a fraction of me is available to be turned into art.
(8/8/64)
***
Writing is a little door. Some fantasies, like big pieces of furniture, won’t come through.
(8/30/64)
***
I think I am ready to learn how to write. Think with words, not with ideas.
(3/5/70)
***
A writer, like an athlete, must ‘train’ every day. What did I do today to keep in ‘form’?
(7/5/72)
***
In ‘life,’ I don’t want to be reduced to my work. In ‘work,’ I don’t want to be reduced to my life.
(3/15/73)
more...
[254x400]О, глаза значительная вещь. Вроде барометра. Всё видно у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в рёбра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай. Раз боишься – значит стоишь…
***
Учиться читать совершенно ни к чему, когда мясо и так пахнет за версту. Тем не менее (ежели вы проживаете в Москве, и хоть какие-нибудь мозги у вас в голове имеются), вы волей-неволей научитесь грамоте, притом безо всяких курсов. Из сорока тысяч московских псов разве уж какой-нибудь совершенный идиот не сумеет сложить из букв слово «колбаса»
***
– Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? – спросил приятный мужской голос и триковая кальсона откатилась книзу. Запахло табаком и в шкафу зазвенели склянки.
– Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.
***
– Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И – боже вас сохрани – не читайте до обеда советских газет.
– Гм… Да ведь других нет.
– Вот никаких и не читайте.
***
Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок? И ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
more...
[247x400]Явно настал один из тех самых дурацких периодов. Черная полоса без просвета. Времена, в которые судьба подсовывает тебе сандвич с дерьмом и требует, чтобы ты сожрал его без кетчупа. Когда неизбежно получаешь пинки под зад – не важно, куда наклонишься. Когда весь мир плюет тебе в лицо, а у тебя нет жалкой бумажной салфетки, чтоб утереться. И единственное, что здесь можно сделать – взять и надраться в зюзю.
***
Мы стоим над пропастью, взирая на новый дивный рекламный мир. Сегодня недостаточно просто поведать людям о товаре и сообщить, где его можно достать. Наша задача – заставить их захотеть этот товар, пожелать его всей душой, сходить по нему с ума. Мы должны продавать вещи. И если вещь у потребителя уже есть, нам следует продать ее еще раз.
***
– Нет ничего хуже, чем пить в одиночестве, – сказал я. – Разве что пить с тем, кого терпеть не можешь.
***
Мир валится в бездну. Тебе нужна ночь, о которой потом придется жалеть. Иначе все это не имеет смысла.
***
– Я так тебе сочувствую. Ты проделал далекий путь, и вон как все обернулось. Особенно после такого ужасного утра, которое у тебя было.
Меня обуял ужас. Я знал, к чему идет дело. У Бэйнбридж опять пробудился синдром Флоренс Найтингейл, и она собиралась позаботиться обо мне. Несчастная жертва чрезмерного рвения – я буду вынужден терпеть это всю дорогу до Нью-Йорка. А может быть, и не только. Я не знал, что мне делать и куда деваться.
more...
[327x500]
[324x500][267x400]У меня плохое предчувствие, Ллуэлин.
А у меня хорошее. Так что в итоге все будет нормально.
***
Кто эти подонки, шериф? спросил он.
Не знаю. Обычно я говорил что это те же люди с которыми мы всегда имели дело. Те же с которыми имел дело мой дед. Тогда они угоняли скот. Теперь они перевозят наркотики. Но я больше не уверен в этом. Я знаю столько же сколько и ты. Не уверен что мы раньше встречали таких. Такого сорта. Я даже не знаю что с ними делать. Если их всех перебьешь они и в аду соберутся в банду.
***
Он знал что произойдет. Не знал только когда это случится. Он встал направился в ванную комнату зажег лампочку над раковиной и посмотрел на себя в зеркало. Пустил горячую воду намочил махровую салфетку отжал и обтер лицо и шею. Вытерся насухо выключил лампочку и вернулся на кровать. До него уже дошло что до конца жизни он не будет в безопасности и он спрашивал себя неужели придется привыкать к этому. И сможет ли он привыкнуть?
***
Я вот допустим всегда хожу на уборку кладбищ. Дело благое. Женщины устраивают пикничок на травке и конечно собирается компания но еще ты кое-что делаешь для того кому самому этого не сделать. Можете издеваться говорить что не хотелось бы чтоб они разгуливали по ночам. Но по мне все гораздо серьезней. Ну да, общество и уважение к мертвым все так но мертвые требуют от вас слишком много что может оказаться вам не по душе или даже непонятно и от них бывает непросто отделаться. Очень непросто. Такое чувство будто они не желают вас отпускать. Поэтому любая мелочь помогает, в этом смысле.
***
Я скажу вам кое-что, шериф. В девятнадцать лет человек уже достаточно взрослый чтобы понимать что если он обрел что-то дороже чего для него нет в целом свете скорей всего это у него отберут. И в шестнадцать понимаешь, по правде говоря.
more...
[260x400]Reading and writing are in themselves subversive acts. What they subvert is the notion that things have to be the way they are, that you are alone, that no one has ever felt the way you have. What occurs to people when they read Kurt is that things are much more up for grabs than they thought they were. The world is a slightly different place just because they read a damn book. Imagine that.
***
But when Marx said that, back in the 1840s, his use of the word “opium” wasn’t simply metaphorical. Back then real opium was the only painkiller available, for toothaches or cancer of the throat, or whatever. He himself had used it. As a sincere friend of the downtrodden, he was saying he was glad they had something which could ease their pain at least a little bit, which was religion.
***
What is my definition of jazz? “Safe sex of the highest order.”
***
The very best thing you can be in life is a teacher, provided that you are crazy in love with what you teach, and that your classes consist of eighteen students or fewer. Classes of eighteen students or fewer are a family, and feel and act like one.
***
And how should we behave during this Apocalypse? We should be unusually kind to one another, certainly. But we should also stop being so serious. Jokes help a lot. And get a dog, if you don’t already have one.
more...
[260x400]Крест с желтыми розочками, долби его конем. Это вроде как электрический стул с подушками в цветочек, дурная шутка. Его смутно тревожило, что кто-то обеспокоился ввязать в это дело и Христа. Христос появился здесь на год позже, чем следовало бы. Когда Меррин в нем нуждалась, его тут что-то не было.
***
Но если считать рога всего лишь особо навязчивой пугающей иллюзией, давно назревавшим прыжком в безумие, возникала проблема: все равно же он имел дело с той реальностью, которую видел. Если события все равно происходили, не было смысла убеждать себя, что они происходят только в его голове. Его веры здесь не требовалось, его неверие не влекло за собой никаких последствий.
***
С того времени, как убили Меррин, он ни разу не был ни здесь, ни в какой-либо другой церкви, не хотел мешаться с толпой, не хотел, чтобы на него пялились другие прихожане. Не хотелось оправдываться перед Богом; он чувствовал, что это Богу нужно перед ним оправдаться.
***
Возможно, эта зараза имела много источников, в этом Иг так и не разобрался, да это и не имело значения – все равно что спрашивать, как в мир пришло зло или что происходит с человеком после смерти; сии философические упражнения весьма любопытны, но вместе с тем и совершенно бессмысленны, ибо зло в мире есть и смерти происходят безотносительно того, что все это значит.
***
Ли не улыбнулся. Он словно не знал, как это делается. Можно было подумать, что сегодня утром он впервые надел свое лицо и еще не научился им пользоваться.
more...
[262x400]Современный роман, подобно греческой трагедии, воспевает таинство расчленения, каковым и является жизнь во времени. Счастливый конец справедливо презирается как вве-дение в заблуждение; ибо мир, каким мы его знаем и каким мы его видим, сулит нам лишь один конец – смерть, разрушение, расчленение и распятие нашего сердца с уходом того, что мы любили.
***
Центр Мироздания повсеместен. И, являясь источником всего сущего, он в равной мере наполняет мир как добром, так и злом. Уродство и красота, грех и добродетель, удовольствие и боль – в равной мере являются его детищами «Для бога все вещи чисты, хороши и правильны, – провозглашает Гераклит, – ...но люди относят некоторые из них к правильным, а другие – к неправильным». Отсюда образы, которым поклоняются в храмах мира, никоим образом не являются всегда прекрасными, всегда милосердными или даже всегда обязательно праведными. Подобно божественной сущности из Книги Иова, они выходят далеко за рамки шкалы человеческих ценностей. Так же и мифология не имеет в качестве своего главного героя просто добродетельного человека. Добродетель – это лишь педагогическая прелюдия к кульминационному прозрению, стоящему вне всякой пары противоположностей.
***
Не может быть никакого сомнения в том, что психологи¬ческие проблемы, которые предшествующие поколения решали с помощью символов и ритуалов своего мифологического и религиозного наследия, сегодня мы (поскольку являемся неверующими, а если и верующими, то унаследованные нами верования не в состоянии отражать реальные проблемы современной жизни) должны решать самостоятельно или, в лучшем случае, лишь с пробным, импровизированным и зачастую не очень эффективным направляющим руководством. В этом наша проблема как современных, «просвещенных» индивидуумов, для которых вследствие рационализма все боги и демоны перестали существовать.
***
Разделение между вечностью и вре¬менем является лишь кажущимся – созданным рациональным разумом в силу необходимости, но растворяющимся в совершенном знании разума, который переступил через пары противоположностей. Это – понимание того, что время и бесконечность являются двумя аспектами одной и той же целостной реальности, двумя плоскостями одного и того же неделимого и невыразимого.
***
Тотемный, родовой, племенной или агрессивно насаждаемый миссионером культ – все это лишь частичные решения психологической проблемы преодоления ненависти любовью, они инициируют лишь отчасти. В них эго не уничтожается; скорее, рамки его раздвигаются; вместо того, чтобы заботиться только о себе, индивид становится преданным своему обществу. Тем временем остальная часть мира (то есть, большая часть человечества) остается за пределами сферы его симпатии и заботы, потому что она вне сферы заботы его бога. И вследствие этого здесь происходит драматический разрыв между двумя принципами – любви и ненависти, что щедро иллюстрируют страницы истории. Вместо того чтобы очистить свое собственное сердце, фанатик пытается очистить мир. Законы Града Божьего применяются лишь к непосредственно окружающей его общности (племени, церкви, нации, классу и т. п.), в то время как огонь вечной священной войны направляется (с чистой совестью и с искренним чувством благочестивого служения) против любого необрезанного, любого варвара, язычника, туземца, любого чужого волей случая сопредельного народа.
Мир составляют возникшие в результате этого, борющиеся друг с другом группы людей: приверженцы тотема, флага, партии.
more...
[255x400]Он любил делать небольшие паузы между словами, будто подыскивал их. В этом он не чувствовал никакого цинизма, он знал, что для слушателя эта ситуация единственная в своем роде, единственная в жизни. Именно поэтому он не мог говорить легко и свободно, давая понять, что повторяет эти слова часто, будто внутри у него автомат, который знает, что и когда следует сказать. Ну, почти всегда знает.
***
Большую часть горя они уже выстрадали заранее, хотя многие считают, что это невозможно, но для женщин – это очень даже возможно. Для мужчин смерть, как разрывающаяся бомба. Даже если их жены медленно угасают на их глазах, они прячут голову в песок и приходят в ужас, когда остаются одни.
А женщины знают.
***
Эрленд знал, что это ребячество, но не мог ничего с собой поделать. Он хотел сойти в могилу, оставшись ребенком, и завещать все свои диснеевские мультфильмы Совету Безопасности ООН. Чуть больше Диснея – и на планете настал бы мир.
***
Снег и Рождество неразлучны, но от этого города и от этой страны нельзя ожидать слишком многого. К тому же, весь остальной год он прекрасно обходился без снега. Только на Рождество должен быть снег. Необходимый компонент Рождества. Все прятавший и скрывавший, превращающий даже отсутствующее рождественское настроение в несущественную мелочь, снег должен быть символичным, правильным и важным сам по себе, хотя он – всего лишь замерзшая вода, как говорил Крюмме. Замерзшая звездочками, – поправлял его Эрленд. Ведь неслучайно вода замерзает симметричными звездочками, это потому что природа старается порадовать людей. Даже вода хочет казаться красивее простого шара и приобретает форму капли.
***
В детстве он любил болеть, а став взрослым, едва ли болел вообще, но помнил, каким все вокруг становилось свободным и равнодушным и как приходили сны, даже с открытыми глазами.
more...
[264x400]«Ненависть – чувство вредное, – говорила Констанция, – оно точит силы», но я все равно ненавидела и удивлялась, зачем Богу вообще понадобилось создавать этих людишек.
***
Он никогда не останавливался, пока не уставал. Раз задумав что-то сказать, он повторял это снова и снова, обсасывал и так и сяк; у него, очевидно, было не так уж много задумок, и каждую приходилось выжимать до последней капли.
***
Вещи я любила закапывать еще с детства; однажды, помнится, поделила длинную поляну на квадраты, в каждом что-то похоронила и загадала: пусть трава растет вместе со мной, чтобы я и впредь могла тут прятаться. А в другой раз я бросила на дно протоки шесть голубых стеклянных шариков и загадала: пусть вода в землю уйдет. «На-ка тебе еще сокровище, закопай», – говорила мне в детстве Констанция и давала монету или яркую ленточку; я похоронила, один за другим, все свои молочные зубы, и когда-нибудь из них прорастут драконы. Наши земли были обильно удобрены моими сокровищами, совсем близко от поверхности таились залежи стеклянных шариков, моих молочных зубов и разноцветных камешков – может, они уже превратились в драгоценные? – все они сплетались под землей в прочную магическую сеть, она крепка, она охранит нас и убережет.
***
Чарльз лишил меня работы – заняться нечем. Я решила было пойти на протоку, но одумалась: протоки там могло не оказаться вовсе, ведь по вторникам я туда никогда не ходила.
***
Нелегко, наверно, быть демоном и призраком, даже Чарльзу это непросто: следи непрестанно, чтоб маска не сползла, иначе узнают в тебе демона и прогонят; и за голосом следи, и за выражением лица, и за повадками – а то выдашь себя и пропал. Интересно, предстанет он в своем истинном обличье, если умрет?
more...
[444x614][230x348]I always read the last page of a book first so that if I die before I finish I'll know how it turned out.
***
Reading is everything. Reading makes me feel like I’ve accomplished something, learned something, become a better person. Reading makes me smarter. Reading gives me something to talk about later on. Reading is the unbelievably healthy way my attention deficit disorder medicates itself. Reading is escape, and the opposite of escape; it’s a way to make contact with reality after a day of making things up, and it’s a way of making contact with someone else’s imagination after a day that’s all too real. Reading is grist. Reading is bliss.
***
Insane people are always sure that they are fine. It is only the sane people who are willing to admit that they are crazy.
***
When your children are teenagers, it’s important to have a dog so that someone in the house is happy to see you.
***
The whole purpose of places like Starbucks is for people with no decision-making ability whatsoever to make six decisions just to buy one cup of coffee. Short, tall, light, dark, caf, decaf, low-fat, non-fat, etc. So people who don't know what the hell they're doing or who on earth they are can, for only $2.95, get not just a cup of coffee but an absolutely defining sense of self.
more...
[256x400]Генри. Я чужих жен не краду.
Анни. Большое спасибо.
Генри. Ты же знаешь, о чем я.
Анни. Разумеется, знаю. Ты меня любишь, но признать это во всеуслышанье стыдно. Как любовь к расхожим шлягерам. Вот я и говорю: большое тебе за это спасибо.
***
Макс показал вам руку? Он резал красную капусту. Теперь-то я у него все ножи изъяла. И он готовит еще один соус. Говорит, гавайский. Подавать положено в пустом ананасе. Но ананаса у нас нет. И Макс хочет подать его в пустой банке из-под ананасового компота. Хорошо иметь остроумного мужа, я тебе завидую. Генри утверждает, что у него есть чувство юмора, но на самом деле это рефлекс, знаешь: «шутка-смех», «шутка-смех».
***
Генри. Я и в самом деле намерен вступить в «Комитет в защиту Броуди». Жаль, раньше не сообразил.
Шарлотта. Им не нужны дилетанты. И у тебя должны быть серьезные мотивы. Как у Анни.
Генри. Броуди желает выбраться из тюрьмы. Ему без разницы – по каким мотивам ему помогают.
***
Вот это и есть жизнь – этакое месиво из удач, неудач, людских страстей, и иметь на все готовый ответ вовсе не обязательно.
***
Анни. (Радостно и виновато). Но ведь это ужасно. Макс страдает, а я… так счастлива. Рядом с этим счастьем его страдания как-то безвкусны. Некрасиво так говорить? Но он забрасывает меня письмами, к телефону с репетиции требует – то агентом моим назовется, то родственником. Любит меня и хочет, чтоб и я его болью мучилась. А я никакой вины не чувствую, он меня попросту раздражает. Скучно все это, неинтересно… Вы, писатели, никогда об этом не пишете.
Генри. О чем – об этом?
Анни. Про безответную любовь пишут и пишут, на страдания любящих извели море чернил. А каково тем, кого любят! Им же скучно, безмерно скучно, но вы об этом – молчок.
more...
[260x400]Да, про идиотов я ведь много чего знаю. Наверно, только про них-то я и знаю, потому что о них я все прочитал. Ну, и про этого парня Доустоуеуски, про его идиота, и про шута короля Лира, и про фолкнеровского идиота, Бенджи, и даже про старину Бу Рэдли из «Убить пересмешника». Вот это был парень серьезный. Но больше всего мне нравится старик Ленни из «О людях и мышах». Эти ребята писатели хорошо идиотов понимают, да, нужно отдать им должное. В общем, я с ними согласен. Да и любой идиот тоже согласится.
***
Тут все стали обмениваться всякими слухами: говорили, что Плеку занят косоглазыми, другие говорили, что косоглазые начнут обстреливать нас атомными бомбами. Еще говорили, что это вовсе не косоглазые нас обстреливают, а то ли австралийцы, то ли голландцы, то ли норвежцы. Мне лично кажется, что это совершенно не интересно, кто именно нас обстреливал.
***
Время текло так медленно, что мне показалось, что оно течет назад.
***
У него была своя теория относительно того, что мы тут делаем – что-то вроде того, что это зло с благими целями, или наоборот, но так или иначе, мы делали не то.
***
Кроме меня, они решили посадить в корабль еще женщину и обезьяну.
Женщину, довольно стервозного вида, звали майор Дженет Фрич, и она должна была стать первой женщиной-космонавтом Америки, только никто об этом не должен был знать – это была государственная тайна. Майор Фрич оказалась коротышкой с волосами, обрезанными под горшок, и толку от нее ни мне, ни обезьяне, похоже, не было.
Кстати, обезьяна оказалась вполне ничего.
more...
[259x400]К настоящему времени термин «культура» приобрел дурную репутацию в кругу социальных антропологов из-за многочисленности его значений и из-за той концептуальной неопределенности, с которой он, увы, слишком часто употреблялся. (Хотя я не вполне понимаю, почему, исходя из одного этого, он должен страдать больше, чем, скажем, термины «социальная структура» или «личность»).
***
Цифра 6, написанная, воображенная, выложенная камешками, введенная в программу компьютера, — это символ. Но точно таким же символом является крест, о котором говорят, который воображают, который беспокойно очерчивают в воздухе или любовно теребят на шее; символами являются и кусок раскрашенного холста, называемый «Герникой», и раскрашенный осколок камня, называемый «чурингой», и слово «реальность», и даже морфема «ing». Все они являются символами, или, по крайней мере, символическими элементами, ибо они — конкретные выражения понятий; абстракции опыта, закрепленные в воспринимаемой форме; конкретные воплощения идей, установок, суждений, желаний, верований.
***
Культурная деятельность, создание, восприятие и использование символических форм — это такое же социальное явление, как и все прочие; она столь же публична, как и вступление в брак, и столь же доступна наблюдению, как и сельское хозяйство.
***
Существуют по крайней мере три рубежа, на которых хаос — беспорядочность явлений, не только не интерпретированных, но и не поддающихся интерпретации — угрожает охватить человека: границы его аналитических способностей, границы его выносливости и границы его нравственных представлений. Осознание тупика, страдание и ощущение неразрешимости этического парадокса — каждое из этих явлений, если оно достаточно интенсивно или продолжается достаточно долго, может поставить под сомнение идею, что жизнь познаваема и что при помощи мышления мы можем вполне эффективно в ней ориентироваться — сомнение, с которым любая религия, сколь бы «примитивной» она ни была, должна попытаться как-то справиться, если рассчитывает на более или менее длительное существование.
***
Как проблема религиозная, проблема страдания парадоксальным образом заключается не в том, как избежать страдания, а в том, как страдать, как сделать физическую боль, личные потери, мирские поражения или беспомощное лицезрение чужих страданий чем-то таким, что можно вынести, пережить - если так можно сказать, выстрадать.
more...
[259x400]Возможно, дело просто в том, что когда разум объявляет о своем преждевременном увядании, хорошо воспитанное тело из чувства солидарности немедленно подчиняется неизбежному.
***
«Меня стесняют метафоры, которые решительно преобладают во мне. Сравнения пожирают меня точно вши: я только и делаю, что давлю их, фразы так и кишат ими». Слова легко приходили к Флоберу, но вместе с ними неизменно приходило ощущение неадекватности Слова.
***
Возможно, в этом и состоит преимущество дружбы с мертвыми: чувства к ним никогда не охладевают.
***
Культурный обмен между Англией и Францией носил в лучшем случае прагматический характер. Французские писатели никогда не пересекали Ла-Манш для того, чтобы вести дискуссии с английскими коллегами по вопросам эстетики; они приезжали сюда, чтобы спрятаться от судебных преследований или просто искали работу.
***
Если участвуешь в жизни, то не видишь ее столь отчетливо и ясно: ты или очень страдаешь от нее, или же слишком ею наслаждаешься.
more...