Это цитата сообщения _Береза_Серебра_ Оригинальное сообщение

Смерть - это все мужчины

[480x640]
Так называется книга Татьяны Москвиной, которая не оставила от меня камня на камне... Яркая, бескомпромисная, надрывная... Делюсь кусочками вкуснятины...

«Себе они прощают всё - обвислые брюшки, кривые ножки, оттопыренные ушки.»

«А женщин после пятидесяти вообще надо собирать в мусорные кучи и сжигать. Это было бы несправедливо, но милосердно».

«Если у женщины что-нибудь хорошо получается, так обязательно не по-женски. Хоть бы скрывали свою ненависть, а то через слово проговариваетесь..»

«У хорошего мужчины и хорошей женщины нет никаких шансов пересечься в этой жизни. Эти малочисленные группы населения обычно ведут несовместное существование. Сначала хороший мальчик и хорошая девочка учатся в одном классе, но мальчик влюбляется в блондинку из параллельного, а девочка - в кретина из старшего. В районе восемнадцати - двадцати лет мальчик женится, а девочка выходит замуж, разумеется неудачно и несчастливо. Им изменяют, они разводятся, много трудятся, ищут своего места в жизни, вступают в повторный брак и честно пытаются построить наконец правильную семейную жизнь. Из дома на работу, с работы домой. Встретиться они могут лет через двадцать пять после школы - например, в больнице, где хороший мальчик лежит на второй кардиологии, а девочка на первой гинекологии Здесь они могут сильно подружиться возле жестяной баночки, набитой окурками, на чёрной лестнице, где расскажут друг другу, улыбаясь, всю свою жизнь.»

«… давно тревожит ваше недоверие к авторитетам. Вы постоянно иронизируете над известными людьми без всякой причины, без повода. Просто так. Для красного словца! «Головная боль, невыносимая как Солженицын»… Голубушка, вас и в проекте не было, а Александр Исаевич уже был великим писателем. Или это: «Жена обязательно хотела сводить его в Мариинский театр на оперу, но несчастный предусмотрительно напился в хлам – и был спасен». Что это, зачем? Вы разве оперный критик?»

«Что за гадость, кстати, эта индустрия семейной магии, и ведь как расплодилась. В любой газете объявлений потомственные ворожеи обещают вернуть мужа в семью, излечив по пути от пьянства. И никто не заикается о правах человека, никто этого мужа не спросит, хочет он в семью, нет ли. Бедные мужички, не выпить на воле, не потрахаться. Тут же возникнут целительница Пелагея и провидица Марфа с мистической клюкой. А ну как действует? И во вред здоровью? Старинные-то письма в партком погуманней были…»

«Мама не любила быта, а любила альманахи поэзии и бардовские песни. Курицу, предназначенную к варке, она держала в руках так же брезгливо и отчужденно, как, по воспоминаниям, это делала Марина Цветаева. В какой связи находится любовь к мерной речи и озлобленное неумение готовить, мне понять не удалось. Положив кусок мяса в воду, можно часа два беспечально читать Бальмонта и слушать Клячкина. Но мама, как и Цветаева, протестовала. Марина Ивановна мощно отомстила жизни, наплодив после смерти полчища невротичек.»

«Они обезумели, но как ты смеешь презирать их? Разве от глупости человек просит ломать ему кости, чтобы удлинить ноги? А не от страха и отчаяния? Не оттого, что ты говоришь, скверно улыбаясь, как тебе нравятся в женщинах вот эти долбаные длинные ноги? Тебе нравятся блондинки - они сожгут волосы краской. Тебе нравится большая грудь - увеличат, маленькая - отрежут. Ты не любишь полных - уморят себя голодом. Они сделают всё, что ты скажешь, они замучают себя, чтобы ты полюбил их, они отрекутся от Бога, осквернят свою природу, на распыл пустят способности и таланты, двадцать четыре часа в сутки будут думать, что же тебе нужно что же тебе нужно что тебе нужно... Спаситель, когда Ты придёшь, расскажи этим несчастным, что нет, нет, нет на свете крема от морщин.»

«Если их не любить и, главное, не хотеть, то жить можно.»

«Женщины воюют с лишним весом, а как насчёт лишних чувств и лишних мыслей? Может, признаемся, что у нас вообще всё - лишнее...»

«Любовь «нипочему», «низачем», «низачто»-а просто возьми из рук, прими как есть, скажи спасибо..»

«Ничто так не печалит меня, как отсутствие благородных людей - благородных мужчин, благородных женщин. Тех, кто не может взять чужое, изменить слову, дать пустое обещание, обмануть доверившегося, лгать, потакать своим порокам, презирать бедных, бросать детей, оскорблять любовь, сводить весь мир к выгоде, пачкать душу ненавистью к другим народам, издеваться над познанием, творчеством, бескорыстием...»

«Как опасно иметь надежды. Надежды - те же собаки, их надо кормить, выгуливать, причёсывать, спаривать с другими надеждами, потом хоронить и плакать на их могилках...
Я не думаю ни о каких потоми дальше. Не могу. Честно говоря - и не вижу впереди ничего. Мне необходимо сейчас, сразу, немедленно - с какой стати мы ущемляем права великого новорождённого Сегодня ради зачатого, но неразличимого на цвет и ощупь Завтра? Хочу тебя сегодня. Естество моё горит, душа моя стонет - возьми меня сегодня, сейчас. Как опозорено понятие «власть» - сразу представляется тупой господин с плетью и грязный раб на коленях, в ошейнике. А ведь бывает другая власть, та, которую я дала тебе над собой, мой драгоценный. Власть любви, надежды, веры... Да уж, эти три шлюхи, Вера-Надежда-Любовъ, и их блядская мать София всласть морочат вас, чувствительных коровушек. А вся ваша доля - сначала давать... к примеру, молоко и телят, а состаришься - изволь на бойню.»

«Правды захотел? Будет тебе правда - на трёх возах не увезёшь. На войне как на войне, милый мой. Сидит и воображает, что говорит со мной на равных - он, хозяин жизни, и я, замученная тварь. И он хочет от меня всего, чего нет в нём самом - красоты, любви, верности, правды! Нет, но наглость какая!»

«Вот чего не выношу всю жизнь - этой замедленности, вечных проволочек и затяжек, нудного скрипа старых запущенных колёс, трудного запоздалого исполнения. Как немыслимо долго разлагалась изгнавшая господ Красная Россия, страна победивших слуг. Как длителен и неспешен рост всего сущего в свете. Занимательная мысль проклюнулась в голове: а ведь мужчины, как бы они ни тужились, никогда не смогут окончательно погубить мир. Портить, гадить, вредить - да, сколько угодно. Но и строить, направлять, развивать. Да, большинство преступников - мужчины. Но и большинство святых и героев тоже. Это их трудный и драгоценный мир, их воинственная история, ими изобретённая цивилизация, они всем этим дорожат. Здесь их любят, здесь им отдаются, здесь им служат О нет, мир может погубить только женщина-женщина, которую не любят. Разгневанная женщина. Ждали Судью милосердного и справедливого, то есть мужчину - а вот возьмёт и заявится попущением Отца женщина-Судья. Немилосердная и несправедливая. Та самая Belle Dame Sans Merci*, Donna Bella e Crudele**, которую так остро чуяли искушённые в метафизике Средние века и сообразительное Возрождение. И всё. И пиздец, как писал философ Секацкий.»

«Вернёмся к тому факту, что однажды где-то родилась девочка, а из девочек, если их не топить сразу, вырастают женщины. На свете можно, если повезёт, неплохо прожить и женщиной, только не надо об этом думать, не надо ничего осознавать. Нельзя продираться к сущности, обобщать, рассуждать, потому что там, на глубине, когда забуришься, там жирной нефтью лежит перегнившая в зло тоска. И эта тоска вот как будто и не твоя лично, и ты - не сама по себе, и что-то приходит, приплывает, душу рвёт, маленькую твою душу, которая не в силах вместить чьей-то боли... Это моя боль, деточка, ты чувствуешь мою боль… Рассудок говорит здраво, что, ну, работа как работа, то есть быть женщиной - трудная работа. Красивого, правда, мало, надо скрываться, помалкивать, запирать будни своей физиологии в кладо-вочку - они отвращают мужчин. Их стеснительные подруги знают об этом, «сегодня нельзя, милый», большего разумная женщина не сообщит, видя, как друг морщится от рекламы прокладок, заливаемых какой-то лицемерной голубой жидкостью. Они с ошалевшими от счастья глазами будут смотреть в кино на кровавые моря - но эта кровь им противна даже в рекламных эвфемизмах. Трудная работа или болезнь? Большой гуманист Томас Манн дорассуждался в «Волшебной горе» до того, что органическая жизнь - это болезнь материи; но тогда быть женщиной, рождающей органическую жизнь - значит переживать болезнь материи в самой острой форме. Я иногда думаю, говоря с мужчинами во время месячных очищений, что вот они и не подозревают, что говорят с человеком, у них на глазах истекающим кровью. И я обязана это тщательно скрывать, не подавать виду, притворяться, что я - нормальная, такая же… Во всех религиях заведено малолетних особ женского пола готовить к грядущим переменам, да и в рациональных странах предусмотрены свои меры и просветительные книжки с картинками; а в нашей земле тогда ни веры не было, ни разума, и девочка подумала, что она умирает. Теперь умирать до пятидесяти лет, а там придёт желанная свобода - климакс, рак груди, фибромиома матки, старость и смерть.»

«Я люблю солнце, меня забавляют олимпийские боги - надо же было к каждому человечьему занятию и даже настроению приставить своё отдельное божество. Мне нравится, что среди олимпийцев так много весёлых, вольных и распутных женщин. Мне кажется, что кого-то новая религия сильно обидела, отстранила, урезав древнюю вольницу. Та, что родила Бога, - она кроткая, смиренная, милосердная, ей положено просить за людей и расстилать плат над великими скорбями. Но мне никак не отделаться от назойливого чувства, что была и есть Другая - не кроткая и не смиренная, вот её-то и отвергло царство строгости, она-то с тех пор и бродит по миру, дурит, злится, воюет, сердится, плачет... и я - от неё, вот и нет мне покоя… Оказывается, мне надо заслужить любовь, стать какой-то тихой, чистенькой дурочкой без поступков, но притом всё время каяться и просить прощения, каяться и просить прощения. Как хотите, я в это не помещаюсь. Да и нигде не помещаюсь, не нахожу своего приюта. В религии мне хоть закуток отведён, я там, скрючившись, коленопреклонённо извиняясь за своё существование, в смиренном платочке - но могу из милости побыть. В философии и такого не предусмотрено. Там уж без обиняков - пошла вон, без разговоров. Там обелиск до неба и кладка в три кирпича любомуд-рых книг на моей могиле. Действующий в философских книгах «человек» никоим образом не женщина, а когда там появляется женщина, любомудр сразу даёт советы, как с ней обращаться, чтоб её не было. К счастью, бедный разум обычного человека не может постичь написанного философами - Боже ты мой, как там скучно! Что ж, коли мне отказано в звании «участника познания», не будем упорствовать, примерять чужие маски, прорываясь на бал потраченного времени. Я знаю, с каким выражением лица они говорят «она читала Гегеля». Отчего бы мне, на самом деле, и не почитать Гегеля, коли сотни тысяч вас красят губы и обряжаются в наши платья? Но - не буду, это ваше законное, ваш ледяной погреб для хранения испорченной плоти, читайте-обчитайтесь вашего Гегеля, вашего Ницше и прочих победителей мира в своём уме, постигайте весёлую науку умерщвления жизни. А к чему утруждать себя познанием тому, кто занят творением? То, что любишь всем естеством, познавать не надо, и объяснять это нет желания, и слова становятся надоедными и досадными, они задыхаются и падают мертвяками. Хорошо, вот я напишу, что «люблю природу», и что будет? Кому это интересно - мне, природе? Закат ничьих не просит одобрений не ради славы зябнет первоцвет ручей в лесу не жаждет восхвалений что совершенно в том тщеславья нет полно собой и живо и здорово творенье от начала до конца…»

«Где ты был, когда я, беременная, оскорбленная мужем, бежала ночью по речке Мойке, воя от боли? Где ты был, когда меня забыли в коридоре больницы и я потеряла своего ребенка? Где ты был, когда от холода, в отчаянии я решила быть с кем придется и корчилась от ужаса и стыда по утрам? Я слышу странный ответ Я был с тобой и не понимаю его. Не надо быть со мной, надо помочь мне, я устала, я заблудилась, я одна. Любви не вышло, Отец, забери меня отсюда или я уничтожу этот мир»