Слишком светлое небо как для ночи. Перистые облака, ползущие с юга, под полной луной отражаются в неподвижной маслянисто-чёрной воде. Свечки-отблески распластались широкой дугой – до горизонта. Оранжевые – от драгоценной ниточки фонарей на набережной, голубые – от прожекторов железной дороги – вперемешку. Дальше – алый сполох вечного огня конвертора, и ещё севернее – тусклые иголочки одиноких домиков. А на суше, карабкаясь по склону – разноцветные костерки чьих-то окон. И бельма фар ползущих – куда? – машин. Тихо. Снаружи.
А внутри – ураганом – месиво из лёгких мотыльков, огнедышащих драконов, невозмутимых панд, котов, чьих-то глаз, рук, фраз и ещё чего-то неназываемого.

Сидя на краю затонувшей баржи, болтаю ногами в пустоте, закуривая одну за одной. Вижу собственный отблеск – мутно-фиолетовый. ай, как плохо! – выпасть из размеренного течения жизни. Столько чужого во мне.

Это обжорство – так переполнятся другими. Порок великий и неистребимый. Влекущий за собой душевную изжогу и расстройство.

Через всю эту кашу слушаю саму себя – раздражение.

А потом луна выходит из-за тучи. И, скинув одежду, осторожно, медленно-медленно по ржавым железным ступенькам – в воду. Холодно. Но замерзает всё – не только тело. И весь этот рой бабочек и прочей дребедени падает вниз. Смотрю в себя ещё раз – тихо. И тогда, стуча зубами, повизгивая и шипя, вскарабкиваюсь назад . Полотенце – насухо. И, чувствуя, как по телу разливается огонь, бегом на станцию – греться. Для уверенности – стакан «кровавой Мэри». Отбой.
Весна началась. Купальный сезон открыт. Никто не пострадал.