«А я простила, я простила его опять, опять, опять. О, как намаялась я с тобой, моя попытка номер пять...»
Это песня о биатлоне, друзья. Для кого-то — о старших тренерах команды, для кого-то — о Евгении Гараничеве в эстафетах, для кого-то — о взаимоотношениях спортсменки и ее винтовки, в общем, выбор большой.
Я вот тут о чём подумала: Павел Ростовцев не так давно произнес не так давно хорошую фразу в своём интервью. Он рассказывал, как бежал в Поклюке в 2001-м (где дважды выиграл) и за свои деньги прямо на прокатной общедоступной базе сделал шлифты - кто не читал материал, очень рекомендую, автор Слава Самбур.
Так вот Павел задается вопросом: «Когда я слышу, что спортсмен жалуется на лыжи, то мысленно спрашиваю: а какие усилия приложил лично ты, чтобы лыжи были в порядке?»
Пока я читала, вспомнила свое двухгодичной давности интервью с Уле-Эйнаром (я тогда специально ездила к нему в Минск и мы часа два проговорили в едва достроенном отеле, где кроме нас и барышни на ресепшн, кажется, никого и не было). Вспоминали Поклюку, кстати. Ту же самую - 2001 года, где Уле отличился в стрельбе, как сказала бы любимая мной актриса, «под большое декольте» — пять промахов в спринте, шесть в индивидуалке и четыре плюс падение — в масс-старте (но серебро в 3,8 от Пуаре). И вот, что Уле рассказывал про период от Поклюки до Солт-Лейка:

«...Я впервые готовился совместно со всей норвежской сборной, не пропускал ни одного тренировочного сбора, но понимал, что если хочу еще раз стать олимпийским чемпионом, нужно что-то делать со стрельбой, и что вряд ли кто-то внутри команды способен мне в этом помочь. Сборы продолжались по десять дней каждый месяц, и я, не слишком это афишируя, нанял персонального тренера по стрельбе, чтобы работать с ним в промежутках между ними. Таким образом я обеспечил себе 75 дней сугубо индивидуальной и очень интенсивной дополнительной работы. Эта интенсивность привела к тому, что общий уровень стрельбы заметно вырос, но оставался крайне нестабильным: в декабре на первом этапе Кубка мира в Хохфильцене выиграл спринт и пасьют, но если в первой гонке отстрелялся на ноль, то во второй допустил семь промахов. А в январе стрельба разладилась совсем. При этом никто из тренеров реально не мог понять, в чем проблема.
- Что помогло найти ответ?
- До меня вдруг дошло, что проблема – я сам. Что мне нужно для начала разобраться в собственной голове и своих ощущениях. Последние две недели перед Олимпиадой я провел в Антхольце, причем поселился не в отеле, а в крошечном вагончике, чтобы не видеть людей. Сам себе покупал еду, сам готовил лыжи, сам развешивал мишени. Вот эти две недели абсолютной изоляции от мира и довольно жестких спартанских условий оказались страшно тяжелой штукой. Но они были нужны мне для того, чтобы обрести психологическую устойчивость. Как только голова встала на место, стрельба вернулась...»

Я о том, собственно, что не знаю в российской биатлонной сборной ни одного спортсмена уже долгое время, который бы относился к процессу аналогично и готов бы был (это вообще для российского биатлона нонсенс, как мне кажется) платить за это свои деньги.
Хорошего дня, хорошей эстафеты и хорошей компании! мы вам желаем.
Интересно даже: я терпеть не могу фотографироваться с героями своих интервью. Мне это кажется противоестественным и глупым. А вот на эту карточку смотрю с большим удовольствием, когда она попадается на глаза...