Титулы - иерархия, права наследования, правила обращения и т.п
Обращение к титулованной особе

С обращениями к титулованным особам в руссских переводах царит настоящая неразбериха. Не уверена, что я все здесь во всем права.

Герцог - герцогиня (напр. Герцог Веллингтон и герцогиня Веллингтон).
Как обратиться: Yor Grace (по-моему, лучший вариант - Ваша Светлость). Более фамильярный вариант - просто Герцог (Duke), герцогиня. Близкие люди могут обратиться к герцогу просто по титулу.
Пожалуйте к столу, Ваша Светлость. Хорошая погодка, герцог, не правда ли? Не хотите ли партию в карты, Веллингтон? Вы собираетесь быть сегодня в театре, герцогиня?
Как упомянуть в разговоре: Герцог Веллингтон; или Его светлость. герцогиня Веллингтон; или Ее светлость
Вчера на приеме присутствовал Герцог Веллингтон. Его светлость был со мной весьма любезен.
Замечание. Помимо титула у герцога есть, конечно, есть имя и фамилия. Например, фамилия герцога Веллингтона - Уэсли. Герцог чрезвычайно редко пользуется фамилией. Герцогиня не пользуется фамилией никогда. Так, если некая юная леди по имени Энн вышла замуж за герцога Веллингтона, то она везде и всегда - Герцогиня Веллингтон. Свои личные письма она может подписывать как Энн Веллингтон, но никогда как Энн Уэсли.

Маркиз и его жена (например, Маркиз Куинсбери и МаркизаКуинсбери)
Как обратиться: Милорд маркиз, или просто Милорд. Обращение к жене - Миледи. Как упомянуть в разговоре: Лорд Куинсбери, Леди Куинсбери.

Графы, виконты, бароны
Обращение: Милорд.
Упоминание в разговоре: Лорд + титул (например, о бароне Алванли: "Лорд Алванли был у нас с визитом".)
Жены графов, виконтов, баронов
Обращение: Миледи
Упоминание в разговоре: Леди + титул мужа ("Леди Алванли была очень мила.")

Баронет Сэр Перси Блэкни и его жена Леди Блэкни
Обращение: Сэр Перси и Миледи
Упоминание в разговоре: Сэр Перси и Леди Блэкни

Рыцарь - Сэр Артур Уэсли, рыцарь ордена Бани и его жена Леди Уэсли
Обращение: Сэр Артур и Миледи
Упоминание в разговоре: Сэр Артур и Леди Уэсли.

Пишет Нуремхет:

Девять колец
Посвящается Flash, вдохновившей меня своей поистине волшебной творческой работоспособностью, и Нефилимчику, потому что до такой степени укуриться я могла только после ее постов.

Там, за черной рекою, колышется лес
И тропинку скрывает древесная сень,
Надеваю на пальцы я девять колец
По количеству ангельских падших князей.

Надеваю на пальцы я девять перстней,
Что лежат на песке возле черной воды.
А десятый мой перстень - в подарок волне,
От костра моего низко стелется дым.

Кто к воде подошел - тот уже не жилец,
А кто в реку ступил - тех не выпустит сель.
Надеваю на пальцы я девять колец
По количеству ангельских падших князей...

***

Первый перстень надетый - из олова и янтаря,
И на солнце огнем ограненные камни горят.
Хоры жриц кровожадных с тимпанами славу поют
Солнцу, жгущему землю - последний оплот и приют.

От сгорающих нив поднимается медленно пар,
Колос мог бы взрасти, но под дланью твоею упал.
Над страной, помертвевшей от жара, висит тишина,
Значит, жертва, великая жертва светилу нужна.

На руках твоих - кровь, на губах твоих - мед и вода.
Бедный люд что имел - все тебе, богу солнца, отдал.
Сжалься, солнце, над тысячу раз искупившими грех,
Огради их от засух и зноя, царь Адрамелех.

***

Помянуть бы к ночи святых отцов,
Снять с двери засов,
Вскинуть вверх лицо.
Серебром сверкает мое кольцо,
Да не нужно мне серебра...

Деньги правят явнее, чем цари,
Коль дают - бери,
Да везде горит
Ярче блеск монеты, чем блеск зари,
Расцветающей по утрам...

Ты внушаешь людям, что в мире нет
Ни сильней монет,
Ни важней монет
Ничего, и тот, кто презрел их вред, -
Тот хозяин лесов и гор.

Ты смеешься: как же они слабы,
О свои гробы
Разбивают лбы,
Силясь слиток золота раздобыть.
Веселись же, Ваал-Фегор!..

***

Третье кольцо из меди и камня лала,
В недрах багровых дышит огнем закат.
Встанет могучий царь в одеяньи алом,
Меч раскаленный в сильных сожмет руках.

Айшма! - бросались в бой кочевые рати.
Айшма! - стонал песок, принимая кровь.
Сжалься! - кричали женщины. - Сжалься, хватит!
Мало. - Ответ был короток и суров.

Много ли знает та, что Творцу молилась,
Мира прося для мужа и для детей...
В мире нет мести - в мире есть справедливость,
Коей железом требует Асмодей.

***

Война да немирье - стезя твоя, до битв как никто охоч.
Кольцо из железа надену я и на берег выйду в ночь.
Прямой, и свирепый, как волк лесной, и жадный до крови князь.
Как может на час тот забыться сном, с чьим сердцем война срослась.

Младенцев швыряли своих в огонь, не ведая, что творят.
Ты темный народ попирал ногой, и не было злей царя.
Ты в гущу сраженья бросался, рад, что крови хлебнет клинок.
Шаги твои в ужас вгоняют Ад, простертый давно у ног.

Что жажду кровавую утолит, что сердцу покой вернет?
Ты слез не видал, не слыхал молитв, но страшно - терпеть твой гнет.
Спущусь по тропинке в зеленый лог, кольцо подниму к луне.
Ты слышишь, безжалостный царь Молох? Прошу, пригаси свой гнев...

***

Ты катись, мое колечко,
Да за реку, да по лесу,
Не сверкай на солнце златом
И рубином не сверкай.
Говорят, что время лечит,
Но по правде лечат бесы -
Льстивой речью, сном проклятым
Да объятьями греха.

Ты катись, мое колечко,
До родимого порога,
Приводи гостей желанных,
Завлекай ко мне в покой.
Говорят, что время лечит, -
Я лечусь луной двурогой:
Заживет любая рана
Под луною колдовской.

Ты катись, мое колечко,
Не лесами, что горели,
Не в пески, где гибли царства,
Не в крутой зеленый яр.
Говорят, что время лечит,
Только ложь целит быстрее.
Сладкий яд - мое лекарство,
Исцелитель - Велиар.

***

У черной реки всем дорогам конец -
Идущих вода схоронит.
Шестое кольцо мое - чистый свинец,
И камень по перстню - гранит.

Из падших лишь ты потерял что имел -
Свет солнца стал хуже, чем нож.
Ты слепнешь от света, ты видишь во тьме
И холод теплу предпочтешь.

Не так был наказан сам вождь мятежа,
Как ты, избегающий дня.
Так выйди к реке, Рофокаль, мне не жаль,
Что ты не увидишь меня.

***

Перстень седьмой дороже любых подарков -
В роскоши мог тягаться бы и с венцом.
И под лучами солнца блестит неярко
Бронзой мое кольцо.

Царь величавый западной части Ада,
Алый штандарт трепещет над головой.
Жемчугом, лалом, яшмою и агатом
Кубок украшен твой.

Роскошь, разврат и лень - непростое дело,
Если учить людей отвергать добро.
Коль к богачу на ложе восходит дева -
Выучил Астарот.

***

Небо зарницей на равные части расколото,
Зноем потянет с реки полыхающей, огненной.
Перстень восьмой - из металла, что ярче, чем золото.
Перстень восьмой - он из стали, что крепче, чем олово.

Сердце владыки неложной надеждою радовал,
Мудро на ярость его милосердьем ответивши.
Низко склонялось в почтении княжество адово,
Первое, да и, пожалуй, любимое детище.

Может, кому-то ты жестче Молоха покажешься.
Может, и прав кто зовет Вельзевула безжалостным.
Только из праха и пепла встает твое княжество.
Вставши, ложится на плечи великою тяжестью.

***

А кольцо мое -
Все сплошной алмаз.
Видно, не дает
Спать спокойно власть.
Горячит умы,
Совращает дух,
И в объятья тьмы
Все за ней идут.

Что любил и знал
Упадет во прах,
Отгремит война,
Отшумят ветра,
Содрогнется Ад,
Захлебнется крик,
Трое медных врат,
Ни одной двери.

Столкновенье сил,
Столкновенье воль,
И не вам просить
Доброты Его.
Кровь отри с меча,
Пот отри с лица.
Раньше - раб, сейчас -
Светоносный царь

Т12-20 Жуков/Есенин. Фэнтези. Жуков - добрый герой, Есенин - коварный злодей. Битва и все последующие события.

1056 слов

«Сейчас должна звучать какая-нибудь пафосная мелодия», – мрачно думается Есенину, когда он выходит из замка, и парню даже кажется, что он её слышит – летящую над головами и привносящую нотку торжественности. Хотя кому играть на поле брани? Вот после – с радостью, в любой таверне за сребреник, а во время только шкуру бы унести.
Трупов вокруг замка совсем немного – не особенно верные наемники сбежали сразу, как начало припекать. Есенин не хотел, чтобы вокруг были преданные слуги – он знал, что не простил бы себе, если бы послал преданных людей на бой вперед себя. А так ты знаешь, что любой может тебя предать и никто не ждет от тебя ничего кроме оплаты – так легче, и так всё становится намного яснее.
Жуков стоял напротив. Плаща белого, конечно, не видать, но от него, в общем, веет чем-то настолько светлым, что хочется зашипеть и уползти обратно в свой темный подвал с грехами по полочкам.
– Ну, здравствуй, – улыбается Есенин, облокачиваясь на магический посох. – Все же добрался, как я посмотрю?
Он не знает, как выглядит сейчас, но надеется, что не сломлено. Черный балахон скользит по почти обнаженному телу – штаны, конечно, есть, а вот рубашку Есь решил не надевать. Почему-то прикосновение голой кожи к грубой ткани балахона приносит ему уверенность. Да и по правде говоря, не было времени искать рубашку после ритуала.
Кожу ещё саднило от порезов, на спине ныла раскалившаяся во время кровавого подношения татуировка, да и общее состоянии после кровопотери и выброса сил было где-то на уровне: «только бы на ногах устоять».
– А то ты не видишь, – Жуков довольно скалит зубы то ли в улыбке, то ли в усмешке – с ним никогда не поймешь. – А я тебя помню, официантик.
Есь морщится – желая выведать больше о сильном противнике, он пару месяцев тому действительно устраивался в любимый бар Жукова официантом. Ничего полезного не узнал – Жуков не любил трепаться на отдыхе, – но был безжалостно облапан за зад и награжден прозвищем «эй, Лохматый».
– Смотрю, ты далеко зашел, – Есенин, наконец, перестал виснуть на посохе и сделал плавный шаг в сторону Жукова. Качнуть бедром, скользнуть пальцами по гладкой поверхности дерева, перехватывая поудобнее. Он знал, что в скором времени будет уже не жилец, но почему бы не покрасоваться напоследок?
– Далеко? – в голосе Жукова появилось что-то такое… не то порыкивающее, не то довольно урчащее. – Это ещё не далеко.
Есенин почувствовал, что сбивается с шага, и тут же вскинул посох – нельзя же было ударить в грязь лицом. Широко улыбнулся, удобнее расставляя ноги.
– Далеко-далеко. И, пожалуй, хватит уже.
Слишком длинное вступление и слишком длинное заклинание потом – Жуков рванулся вперед и Есенин в ужасе понял, что не успевает. Обрывать чтение посередине конечно опасно, но оказываться рядом с Жуковым безоружным – ещё хуже. И раз не получилось красиво, то…
Жуков очень озадачено посмотрел на посох, которым Есенин попытался приложить воина по маковке.
– Что-то неласково ты меня встречаешь, – фыркнул он, небрежно отбирая у мага оружие.
«Эх, жалко не спросить уже у ведьм», – вдруг подумалось Есю. Уж очень интересно ему стало, что же такое сожрал Жуков, что стал таким быстрым. И сильным. И вообще.
Злобный властелин готовился к смерти. Медленной и с пытками или, если повезет, быстрой и почти безболезненной. Да вот только у воителя света были свои мысли на этот счет, и кончик меча осторожно подцепил край балахона, приподнимая его повыше.
– Эй, – возмутился Есенин, растеряв весь зловещий пафос и отбирая балахон обратно. – Ты меня убивать пришел или издеваться? Давай уже скорее, убегать придерживая юбки мне как-то лень.
– Ни то, ни другое, – широко ухмыльнулся агрессор, сгребая Есенина за шиворот и небрежно конвоируя в опустевший за время атаки замок.
– Однако хреновые у тебя слуги, – почесал он подбородок, оглядывая разгром который учинили наемники, пока удирали.
Есенин недовольно завозился, попытавшись выскользнуть из хватки Жукова, для этого делая робкую попытку вынырнуть из балахона.
– Куда? – возмутился Маршал, поймав беглеца в охапку, и прошелся по комнатам. Отыскав более или менее жилую, втолкнул туда Есенина.
– А ну давай переодевайся в рубашку, а то взял моду – чуть что раздеваться, – про себя Маршал добавил, что неплохо было бы и удостовериться, что маг ничего не спрятал под одеждой, но озвучивать свои мысли не стал.
Есенин нехотя стащил балахон, выуживая из шкафа рубашку, но надеть её не успел.
– Стой-ка, – воин подошел, разворачивая парня спиной к свету. – Занятная татуировка, а ты оказывается, все же что-то в магии знаешь.
Черный властелин недовольно зашипел, попытавшись отодвинуться – сомнения в его магической практике задели. Жуков только рассмеялся, перехватив его одной рукой за шею, а другой с интересом обводя линии татуировки. Есенину оставалось только недовольно дергаться – кожа была ещё раздражена после ритуала и прикосновения получались довольно болезненными.
– Не рыпайся, – Маршал наградил пленного шлепком по заду. – Или она у тебя болит что ли?
В молчаливое подтверждение, верхний край узора на спине, где-то под лопаткой, разошелся, явив миру струйку крови, что бодро поползла по направлению к пояснице. На мгновение замерев, Жуков проследил её ход взглядом. Внезапно, он понял, что красная струйка на спине этого щуплого паренька его завораживает. Как-то некстати вспомнилось, что и задница-то у него очень даже ничего, успел же потрогать в таверне.
Минуя здравый смысл и слабые вопли рассудка о возможной опасности, Жуков подался вперед, и Есенин мог почувствовать, как по его спине прошелся горячий язык, собирая кровь с кожи. Щипало, конечно, да и растревоженная татуировка неприятно ныла, но отчего-то у мага все равно подкосились колени, и его тюремщик только и успел, что толкнуть парня к столу – чтобы оперся руками.
Мозг начал потихоньку проясняться. Есенин уже хотел поинтересоваться, что происходит, как почувствовал укус в загривок, и выяснять что либо уже расхотелось.
С шеи рука переместилась на грудь, прижимая парня лопатками к чьей-то груди – уже без доспеха.
Что-то ощутимо выпуклое потерлось о ягодицы парня и шею обдало горячее дыхание, в следующую секунду же парня развернули, усаживая на стол, и нетерпеливо прикусили за горло. Властно сжались пальцы на бедрах, вжимая пахом в пах, заставляя возбужденно выдохнуть и не думать о том, как сводит пальцы, комкающие чужую рубашку.
Черные волосы рассыпались по столу, удачно вписываясь между кувшином с остатками вина и пустым кубком. Есенин только прогибается, отстраненно слыша стон, затесавшийся в его же выдохе, когда Жуков, наконец, толкает бедрами, проникая в него.
Желание захлестывает с головой, не оставляя здравому смыслу ни единой возможности очнуться. Вздохи перерастают в стоны, а затем и в крики, гулко отскакивающие от стен и эхом разносящиеся по опустевшим коридорам.
И только когда уже всё закончено и Есенин без сил лежит на столе, он слышит над головой хриплое:
– Пожалуй, можно тут и задержаться, – и думает, что, похоже, пленен он сильнее и намного глубже, чем думал в начале.
Есенин проснулся ближе к вечеру – опустошенный и с мутным чувством тревоги. Все тело сигналило: «Ты слишком заспался, у тебя много работы, вперед!». И только подкинув себя на кровати, парень понял, что всё. Работа – закончена, его победили. Это было чрезвычайно странное чувство, жить после поражения. Будто ты стоишь на тонком лезвии, где шаг вправо – жизнь людей, а шаг влево – загробное царство.
Он потер лицо, поморщившись, когда нечаянно задел локтем ещё не заживший шрам на руке. Смутно вспоминалось, как вчера он в запале даже не резал – рвал руки ритуальным кинжалом, чтобы вытекло больше крови. Почему не использовал для этого девственницу, просто слугу или хотя бы кошку, парень и сам до конца не понял. Вроде злой, вроде ему положено, вроде, когда один на один бился с рыцарями, убивал их без зазрения совести – а вот так, на жертвенном алтаре… не мог.
Бывший властелин осторожно повел плечами – татуировка не болела, значит, последствия выплеска уже улеглись. И то хорошо.
Он осмотрелся. На окне решетка, хотя помещение довольно-таки светлое – значит, его отволокли в тюремную камеру для девушек. Есенин иногда приказывал их похитить, в основном ради выкупа или для устрашения, но содержать в плохих условиях не мог – все же, женский пол он ценил. Хоть и не особенно интересовался.
Дверь, как и следовало ожидать, была плотно заперта. В шкафу ничего, кроме женских платьев, а сам он был не слишком одет.
– Эй, – Есь постучал в дверь, правда, без особой надежды, что его услышат – замок был довольно-таки большим и обычно около дверей темниц дежурили стражи, которые докладывали хозяину о возмущениях их «гостьи», сейчас же им взяться было неоткуда.
– Мяу? – ответили, а точнее недоуменно поинтересовались из-за двери.
Есенин хмыкнул, на автомате отвечая кошке:
– Мау, блин.
Уж кого-кого, а кошек в замке Есенина было в достатке. Не имея возможности разговаривать по душам с людьми, он общался с животными. С детства находил с ними общий язык – помогала врожденная эмпатия, можно было более или менее продуктивно делиться эмоциями так, чтобы это напоминало разговор. А уж когда сбежала сестра, то парень и вовсе замкнулся на пушистой братии.
Когда служанки ленились, по замку начинала течь знакомая едкая вонь, но ласковое мурлыканье холодными вечерами компенсировало все недостатки.
За неимением одежды – платья Есенин презрел, – парень плотно завернулся в простыню. Хотя бы, стало не так прохладно, а вечера в замке были пока не очень-то теплыми, и можно было перемещаться по комнате.
Еды в комнате не обнаружилось, воды, к сожалению, тоже. Ну, разве что в вазе с цветами – цветы периодически меняли, а воду подливали, на случай, если неожиданно появится новая девица, но этот вариант мага не устроил.
Время шло, а вот Жуков ему, к сожалению, не вторил. Есь почувствовал, что начинает замерзать, но в кровать не полез из принципа. Взамен уселся на подоконник, поглядывая на темнеющие в низине верхушки деревьев – замок был на холме и с той стороны, куда выходили окна тюремных комнат, был густой и широко раскинувшийся лес.
За природой Есенин мог наблюдать часами, он застывал, завороженный прекрасным видом, и если раньше у него почти никогда не выдавалось времени для этого, то теперь – сколько угодно. Даже больше, чем было нужно, сказать по правде.
«Может, он меня запер здесь и ушел?», – пришла в голову сумрачная мысль.
«Да ну, – прикинул Есенин. – Не мог же он меня поиметь и оставить на такую мучительную смерть»
«А может он ужаснулся твоей похотливости и решил, что мучения перед смертью хоть как-то очистят твою заскорузлую душонку?», – ехидно прокомментировал слабые надежды Есенина внутренний голос.
«И ничего она не заскорузлая», – вяло поотбивался от самого себя Есь.
«Ага, – радостно подхватил тему внутренний голос. – Не заскорузлая, зря я тебе комплимент сделал. Она у тебя грязная, противная и склизкая, самое то, очищаться перед смертью вынужденным суровым постом. Скажи спасибо, что ночной горшок не отобрал!»
Есь нервно покосился на кровать, горшок и правда был там, правда как его выливать если на окне решетки – было неизвестно.
От мрачных дум, в которых фигурировали мысли об обходе собственного заклинания против магии, наложенного на решетку, парня отвлекла заскрипевшая дверь. Оказывается, Жуков его всё же не бросил, просто забыл на какое-то время.
– О, уже проснулся, – агрессор был бодр и доволен жизнью, не иначе как на замковую кухню уже успел набрести.
Есенин только подтянул ноги на подоконник, делая вид, что ему и тут очень хорошо.
– Слезай, придурок. Простудишься, – рыцарь с легкостью стащил мага с подоконника и небрежно сгрудил на кровати. На парня полетела рубашка, за ней приземлились и штаны. А ещё, почему-то, рядом упала сковорода. Одевшись, Есенин недоуменно посмотрел на кухонную утварь.
– Это не шляпа, – ехидно ухмыльнулся Жук. – Я проголодался, думаю, ты тоже. Давай-ка на кухню, пожаришь нам чего – запасы то у тебя имеются наверняка.
– Я не умею, – растерянно возразил маг.
– Дело нехитрое, научишься, – отмахнулся рыцарь. – Я проконтролирую, чтоб ничего не сжег. Давай-давай, а то ишь, расселся тут.
Как реагировать, Есенин не знал. С одной стороны, он вроде как привык справляться со всем, но с другой – готовка явно не была делом из разряда серьезных и масштабных. В итоге, в парне сработал маленький рычажок, который включал его зажатую и пугливую сторону. Происходило такое лишь в те редкие моменты, когда переживаний и волнений на долю мага выпадало слишком, и если говорить грубо – когда работал этот рычажок, то Есенин будто выключался, делая всё, чтобы избежать непонятной для него ситуации. В детстве за такие выходки его прозвали лунатиком, хоть вытворял он это и не во сне. Если же наглядно, то он подошел к Жукову и, осторожно положив ему сковородку на колени, вышел за дверь.
Ошарашенный такой наглостью, рыцарь догнал его только метров через пять, благо Есенин и не думал бежать – шел так же медленно и спокойно.
Очнулся парень только на кухне, когда ему вновь выдали сковородку и поставили перед очагом. Жуков даже не поленился сам его развести – видимо опасался доверять это своему пленнику, заметив потерянный вид последнего.
Наверное, если бы Жуков пригрозил, что если Есь не будет готовить, то останется голодным, то парень пришел бы в себя и сам объявил голодовку, но мужчина молчал и Есенин остался наедине со своими мыслями.
Как всегда, после приступа Есенину стало стыдно – причем забылось даже то, что вообще-то он был пленником и по идее должен был презрительно бросать сковороду под ноги узурпатору или, хотя бы, пытаться оглушить ей рыцаря.
Недовольно отвернувшись, он обвел взглядом стол – Жуков, как оказалось, притащил продуктов из кладовой с запасом.
«Ну, ничего, – подбодрил себя Есенин. – Это не должно быть сложнее зельев, просто нужен немного другой результат, но ведь как ведут себя травки, ты знаешь».
Когда они жили у деда, тот часто ставил его сестру, Гексли, к плите. Она не любила строго подчиняться рецептам, поэтому еда выходила то божественная по вкусу, то едва съедобная. Впрочем, тогда съедали всё – после учения деда есть хотелось так, будто не колдовство осваивал, а камни ворочал.
Тем не менее, иногда Есенин успевал подсмотреть, что она делает у плиты и кое-как повторить действия мог. К тому же, Жуков уже был в курсе невысоких способностей мага к искусству кулинарии, так что и разносолов явно ждать не будет, а пожарить мясо не так уж и сложно.
Через полчаса ожиданий, волнений и переживаний Есенина, их с тюремщиком ужин был готов.
– А ничего так, – довольно проурчал Жуков, опустошая тарелку. – И чего врал, что не умеешь. Ты ешь-ешь, тебе мясо явно полезно. Может, хоть щеки порозовеют мальца.
Осторожно попробовав дело рук своих, Есенин пришел к выводу, что для первого раза это действительно неплохо. Колкость про бледную кожу Есь решил пропустить мимо ушей, в конце концов, это было признаком благородных кровей, хотя если признаться честно, то его и самого немного достало, как пугались его служанки по ночам, принимая то ли за призрак, то ли за бродящего в поисках жертвы мертвеца. Особенно подчеркивали белое лицо, от природы черные волосы, к тому же магу не солидно было обрезать их коротко, так что пришлось растить – в итоге он стал просто картинным злодеем, хоть на лубочных картинках малюй и детей пугай. Худой, бледный, волосы длинные, черные, пальцы крючковатые, а взгляд мрачный, разве что ростом не вышел. Общий образ был настолько ярким и запоминающимся, что мало кому удавалось заметить: глаза-то у парня теплые карие, пальцы от волнения сжимаются, а смотрит он скорее напугано, чем зло.
Вот Жуков – другое дело. Он был олицетворением Света и полной противоположностью Еся. Загорелый, крепко сбитый, но видно, что и в ловкости не уступит. Глаза, правда, жесткие: холодные, синие.
– И что теперь? – осторожно спросил Есенин после еды.
– Теперь, ты моешь посуду, – довольно кивнул Жуков, откидываясь на спинку стула и подтягивая себе бокал с вином.
Есь хотел было обидеться, но махнул рукой, решив, что это можно сделать и потом. Плеснув вина и себе, он склонил голову на бок.
– Я не о том. Почему ты меня не убил?
– Хм, – рыцарь задумался, покачивая напиток в кубке. Потом ухмыльнулся. – Скажу. Потом… может быть. А пока иди воду ставь греться, и побольше давай, как посуду помоешь, я бы сполоснулся.
«В принципе, ты уже ответил, – вздохнул про себя Есь. – Не думаю, что слуга из меня хорош, но зато бесплатный».
Посуду он помыл беспрепятственно – вот что-что, а это парень умел делать. Сколько раз отмывал котел от неудачных экспериментов – не счесть.
Какого же было удивление парня, когда он отправился ставить воду для мытья и обнаружил уже готовую горячую ванну, хоть и наполненную где-то наполовину, и довольного Жукова, протирающего мокрую голову. Его солнечные волосы сейчас, в мокром виде, напоминали изрядно полежавшую пшеницу, но на удивление не утратили своего завораживающего очарования.
– Лезь, я уже помылся. Там чистая, не боись – не люблю эти кадушки, мне облиться удобнее.
Это было… неожиданно. И окончательно сбивало с толку. Есенин почувствовал, как начинается мигрень. Ванна только ухудшила бы дело, но отказываться от такого дара было глупо, так что маг всё же вымылся, во время процесса, пытаясь хоть как-то разложить мысли. Ничего не складывалось и это раздражало. Поведение Жукова не поддавалось никаким прогнозам. Не стал убивать. Потом отымел на столе. Причем, надо признать, Есенину это ещё и понравилось. Потом запер, но в комфортной комнате. Заставил готовить, мыть посуду, но приготовил ванну... и не стал составлять ему компанию.
Единственное, чего Есенин не терпел – было непонятное поведение. Обычно, ему не доставляло труда разгадать человека: его желания, надежды, чаянья, позже и причины его поступков. На этой благодатной почве маг уже мог делать с объектом что хотел – он уже знал, как человек поступит и когда, и мог легонько подтолкнуть его в нужную сторону, только довольно наблюдая за результатами и разве что слегка корректируя. При этом у него возникало то сладкое чувство, будто судьба человека в его руках, и он как кукловод, дергающий за ниточки – почти всемогущ.
Сейчас же всё шло наперекосяк. Есенин понял бы, если бы его убили – больше того, он уже принял свою смерть, но вдруг остался в живых.
Он уже принял и даже понял роль слуги, как вдруг ему оставили горячую воду.
Картина идеального черно-белого мира была прочерчена отвратительной трещиной, и всё отчетливее хотелось закричать: «Что происходит?!».
Неприятно было признавать, но почему-то особенно задевали именно проявления эдакой… заботы что ли. Есенин не мог представить её по отношению к себе. Жуков вообще, почему-то, вел себя так, будто Есь и не был Темным Властелином никогда. Это не вписывалось в картину даже не идеального, а просто нормального мира. Жуков должен был ненавидеть Есенина, должен был если не убить, то хотя бы унизить и раздавить его. Должен был, обязан заставить зло страдать.
«Скорее всего, он и ненавидит, просто не показывает пока», – мелькнуло у Есенина и он, наконец, смог опустить сведенные плечи. Мысль странно успокоила. Если так, то всё вставало на свои места – возможно, рыцарь просто решил поиграться с добычей, как кошки мучают перед смертью мыша.
С осознанием того, что всё вокруг не что иное, как тонко выстроенная игра – Есенину стало спокойнее. Тогда становилось понятно, почему он не чувствует Жукова. От того, кого мы ненавидим, мы подсознательно закрываемся и уже никому не достучаться, как бы того ни хотелось. А Есю иногда хотелось. Особенно после еды, когда Жуков растягивался в его, Есевском любимом кресле около камина, а самого Есенина устраивал на ковре, окруженном подушками, впереди себя – чтобы видеть. Неровные отблески пламени устраивали танцы на лицах и телах людей, и Есенин невольно заглядывался, как они скользят по лицу Жукова. В такие моменты, было в нем что-то… завораживающее. Есенин знал, что ему нельзя отпускать себя, что нужно по максимуму зажаться где-то в глубине себя, но все равно, волей неволей признавал – ему нравилось так проводить вечера.
К тому же, вечером к теплому свету пламени стекались замковые кошки и устраивали на Есенине свое личное лежбище, а рядом с ними парень всегда чувствовал себя немного более защищённо. Он чувствовал себя спокойно и расслабленно, когда мог зарыться пальцами в пушистую шерсть и услышать в ответ благодарное мяукание. Это, конечно, никак не сочеталось с его прежним образом, но сейчас Есенин уже и не был Властелином, хоть и всё ещё оставался Темным.
Иногда, парень замечал на себе тяжелый взгляд в такие моменты. Но не раздевающий или жаждущий, а просто заинтересованный.
Произошедшее в день их битвы, если можно было назвать её так, потихоньку вообще становилось чем-то вроде сна, тем более что Жуков никак больше не показывал сексуальной заинтересованности в побежденном.
«Может, это был акт доминирования? – раздумывал пленник. – В конце концов, рыцари больше действуют на инстинктах, как я слышал, а это вполне себе естественное желание для победившей стороны – покорить окончательно». Это и было, вроде как, логичным, но всё равно Есенину от таких мыслей становилось отчего-то грустно.
Судя по тому, что с утра Есенина вытаскивали готовить завтрак, отводили к нужнику и вновь запирали, то отдыхать и расслабляться в захваченном замке Жуков не спешил. Если прислушаться к грохоту, периодически доносящемуся из разных уголков замка, то становилось понятно – рыцарь с интересом изучал полученное имущество. Особенно печально было слышать шум из библиотеки – книги то Жуков вряд ли стал бы крушить, но вот дверь там была заговорена, и чтобы открыть её… в общем, похоже, мужчина просто её выломал. Как у него получилось – легкой и маленькой дверца уж точно не была, оставалось загадкой, но похоже этого человека мало что могло остановить на пути к цели.
Вечером, после дня раскопок в уже не таком чужом замке, Жуков выглядел крайне довольным. Он ехидно косился на парня и задавал странные вопросы, некоторые из которых ошарашенный Есенин и вовсе пытался игнорировать. К примеру, он понятия не имел, что ответить на наглость вроде:
– Кстати, а чем ты тут занимался-то?
Есенин недоуменно косился на рыцаря и возмущенно фыркал, возвращаясь к ужину, но Жуков не отставал – испытующе глядя, он подсаживался ближе, явно даже и не собираясь отодвигаться, пока парень всего не расскажет. Что-что, а вторжение в личное пространство Есь всегда переносил довольно тяжко, да и близко с Жуковым, почему-то, начинал странно волноваться, поэтому приходилось скрипеть зубами и кратко отвечать, внутри заходясь от раздражения из-за такого издевательства.
– В основном финансы – казначей сбежал с сестрой. Финансы плохо удавались, поэтому планы на счет похищений – это удавалось получше. Главное, – вот здесь он, наконец, походил на себя в образе властелина – на губах появлялась усмешка, а глаза становились холоднее. – Выбирать тех, за которых отдадут выкуп. Обычно они даже не ищут, кто это сделал, а это мне только на руку.
К сожалению, в ответ слышался громкий хохот и Есенина трепали по волосам, подкалывая на счет разбушевавшейся фантазии и интересуясь, не был ли он в таком случае личным слугой Темного Властелина, раз так неплохо знает все его дела. Потом Жуков облокачивался о стол и сально ухмылялся, интересуясь, как же Властелин отпустил от себя настолько личного слугу. Намек на постель был слишком крупным, чтобы можно было ответить красиво, поэтому магу ничего не оставалось, как медленно краснеть и настолько возмущенно смотреть на Жукова, что тот только смеялся и, наконец, отставал от Есенина. Разве что только гладил по затылку и шее потом – непонятно чтобы успокоить, или как легкий намек на то, в чьих руках здесь жизнь Есенина.
Кровожадных мыслей о мщении у Еся при этом не возникало, а вот желание сбежать подальше от насмехательств появлялось. Он старался не думать о том, что постепенно стали появляться другие мысли. Точнее, другие желания. Это было недопустимо, это было неправильно и в любом случае невозможно, поэтому Есь понимал – в конце концов, нужно что-то с этим делать, иначе нечто непозволительное для Темного вырвется из-под контроля.
Жуков прикасался постоянно, хоть и шутя – хватал за бока, заставляя подпрыгнуть, пока парень мыл посуду, усаживал поближе вечером, чтобы почесывать как кошака за ушами и смачно припечатывал по заду, если Есенин медленно шел. И чем больше он это делал, тем полнее отчаянье заполняло Темного.
На ночь парня запирали в уже знакомой комнате. Что будет дальше, когда Жукову надоест играться, он не знал – но узнавать и не планировал. Жуков ведь никак не сдерживал магическую силу парня, так что тот мог вполне планировать побег. На дверь и окна в его комнате были наложены заклятья, чтобы нельзя было отпереть с помощью магии, только вот заклинаний против отмычек ещё никто не придумал.
Сунуть за ужином вилку в рукав было довольно-таки сложно, Жуков отличался крайней наблюдательностью, но в итоге у Еся получилось. Аккуратно пообламывать зубчики и пошептать над оставшимся, чтобы загнулся в правильной позиции, было уже делом техники. Дед Еся этому, конечно, не учил, но всегда же для развлечения бывают немножко запрещённые книги.
Замок парень изучил вдоль и поперек. Тайных ходов там, к сожалению, было не особенно много и в основном от спален к кухне – похоже, прошлый хозяин был не особенно пуглив, зато любил поесть.
Есенин не знал где расположился Жуков, так что просто пробирался осторожно, прислушиваясь к малейшему шороху, но даже так не услышал, как подошел рыцарь.
– Куда это мы собрались? – раздался над головой Еся заинтересованный голос.
В такие моменты парень уже не думал, как будет лучше – оставались голые действия, которые, быть может, к чему-то приведут.
Заклинание прозвучало отрывисто, и будто было выплюнуто магом. Коридоры заполнил молочно белый, влажный туман, в котором Есенин и надеялся ускользнуть. Бегом, равно как и другими упражнениями на тренировку тонуса мышц, парень не занимался, больше уделяя внимания умственной деятельности, но сейчас будто решил восполнить пробел и припустил как заяц по весне – шустро и воодушевленно
«Он не увидит меня, – думал Есь, набирая скорость. – Ни за что, туман слишком плотный».
Ночью парень был сильнее, все же, если Светлые получают силу от солнца, то Темные больше как-то от ночной мглы. Ещё одно заклинание тихо прозвучало в коридоре и ноги Есенина оторвались от пола – левитация была основой основ, так что парню удавалось её удерживать довольно-таки приличное время. Когда-то он пугал Гексли, поднимая её над лесом и рассуждая вслух о том, хватит ли ему сил левитировать двоих, и через какое время придется разжать руки. Девушка, в такие моменты, обхватывала его как руками, так и ногами, и возмущенно требовала, чтобы он немедленно спустился, или прекратил «глупые шутки».
Он махнул ногами, будто плыл, и уже почти поднялся на ту высоту, где его было бы недостать, как на щиколотке сомкнулись чьи-то пальцы и парня резко дернули вниз. От неожиданности он потерял концентрацию, кулем свалившись на каменный пол, больно ударившись затылком и локтями. В следующий миг пальцы исчезли с ноги, но лишь чтобы сжаться на горле.
– Убери туман, – голос явно принадлежал Жукову, но был непривычно разозленным.
Есь сдавленно прохрипел обратное заклинание и зажмурился – очень страшно было смотреть на рыцаря сейчас. Впрочем, Жукову пока взгляды были и не нужны. Он отволок Есенина в комнату – уже другую, но похожую на прошлую. Хорошенько встряхнув парня, Жуков все же заставил его посмотреть на себя.
– Слушай сюда, кролик. Ещё раз попробуешь сбежать – я закую тебя в цепи и так их и оставлю, будешь везде за собой таскать. Убежать – не получится, я услышу тебя в любом случае, как бы ты ни старался. Если не услышу, то почую, если не почую, то почувствую – понял меня? А теперь спи, завтра тебе рано вставать.
Когда за Жуком закрылась дверь, Есенин обессилено опустился на кровать. Наверное, было бы проще, если бы Жуков его ударил, или наорал, или ещё как-то … наказал? Как ни крути – побег был не просто актом неповиновения, но и раскрывал Есенина не как бессловесное создание, а как человека – а к таким и спрос, и настороженность повышаются. Жуков должен был возмутиться от того, что его игрушка так себя ведет, но он лишь забросил его в другую комнату. Даже домашнему животному бы дали по заднице за попытку оспорить мнение хозяина.
Что-то обиженно ворочалось где-то внутри. Есенин стал ловить себя на совсем уж странных мыслях – когда Жуков подкалывал или подшучивал над ним, парню хотелось раскричаться, надуться, рассердиться, как-то отреагировать на это… чего он не позволял себе никогда.
И сейчас его обуревали слишком странные чувства. Парень старательно загонял их в себя, ходил по комнате, если бы там было вино, то и выпил бы. Потом, глубоко вздохнув, он лег, твердо уверенный, что сейчас заснет – но в итоге только обнял подушку, зарываясь носом в пропахшую пылью ткань, и едва сдерживая слезы. К сожалению, он уже не мог соврать и убедить себя, что это из-за того, что его поймали. Он уже понял слишком ярко и четко – ему было слишком стыдно за попытку бегства.
Успокоился парень только к утру. Он так и не спал в ту ночь, раскладывая мысли по полочкам. В этот раз привычное самокопание приносило много неудобства и страхов, но без этого было бы хуже. Он так и не понял, почему именно ему было так стыдно за свой побег, но хотя бы осознал, что всё было к лучшему. Теперь Жуков отодвинется от него и больше не будет соблазна разрешить тому, что проклюнулось где-то в глубине, пустить корни и разрастись.
«Помни, что всегда говорил тебе дед, – наставлял самого себя Есенин. – Для любого светлого ты будешь отвратителен, следовательно, смирись с тем, кто ты есть – и в этом будет твоя сила. Ты можешь больше чем они, купающиеся в свете и получающие награды за пустоту – ты выстрадаешь каждое мгновение своей жизни, ты примешь боль, как продолжение себя и только тогда всё будет так, как должно быть. Эмоции в этом, только лишний мусор, который нужно изжить»
Почти дословно он повторял наставления старика, и хоть он все ещё не знал, что ему делать с этой ситуацией, то хотя бы понял, что ему делать с собой. Он просто постарается не чувствовать, ведь это было привычным делом, которому он учился с малых лет. Его выбила из колеи та сцена, что произошла сразу после его поражения, и на какое-то время Есенин потерял самообладание, позволив эмоциям высунуть голову из песка, но это была ошибка, такое нельзя было допускать. Хотя, такое всегда можно исправить.
А выход из этого странного положения, в которое он невольно попал, подскажет время – пока же нужно просто следовать его течению, будто ничего не случилось.
– Просыпайся, – Жуков распахнул дверь, заставив Есенина вздрогнуть от громкого звука. – Давай, вставай, сделаешь завтрак, а потом у меня есть для тебя сюрприз.
«Убьет, или не убьет?», – прикидывал Есь, пока жарил яичницу с кровяной колбаской. Жуков наблюдал за процессом с настолько довольным выражением лица, что Есенин уже начинал надеяться на первый вариант, опасаясь того, что мог рыцарь придумать для второго.
После завтрака, Жуков довольно потянулся и, отхлебнув травяного напитка – вино он с утра не очень жаловал, улыбнулся Есенину.
– Помнишь, я с утра говорил о сюрпризе?
Есенин кивнул, внутренне напрягаясь – впрочем, внешне это тоже проявлялось, но разве что только в сгорбленной спине. Парень будто заранее пытался защититься от того, что Жуков может ему преподнести.
– Смотри, что я у тебя в закромах нашел, – рыцарь довольно покрутил на пальце два золотых браслета. Они были похожи по размеру и стилю, разве что на одном была гравировка с мечом, на другом переплетающаяся лоза. – Я о них слышал, и даже не думал, что найду такую редкость у тебя. Давай сюда лапку, будем украшать.
И он легко защелкнул на предплечье Есенина браслет с лозой, себя украсив похожим, с мечом.
Есенин только вздохнул – браслеты были ему знакомы и перешли в наследство от деда, который их то ли выиграл где-то, то ли спер.
Особое их свойство было в том, что браслеты были магические. И если обладатель «лозы» отойдет от обладателя «меча» дальше, чем на 300 футов, то браслет начнет припекать руку «лозы». И чем дальше он будет от «меча», тем больнее ему будет. Снять их мог только тот, кто защелкнул замок – магией не получилось бы ни снять, ни облегчить боль. Поэтому, Есенин оказался полностью по власти Жукова, не имея возможности даже убежать. Убить же его, чтобы избавиться от браслета, парень заставить себя просто не мог.
– Да, – вспомнил Жуков. – Собирайся, через два часа выходим
На расспросы и попытки выяснить, куда они идут, Жуков только отмалчивался и улыбался. Оживился лишь когда Есенин пожаловался, что понятия не имеет о том, как нужно собираться в дорогу. Рыцарь протащил парня по всем этажам, отыскал ему сумку покрепче и монотонно заполнил её, попутно рассказывая магу, что он кладет и для чего это в походе нужно.
Так же, без зазрения совести, рыцарь выскреб остатки денег из сокровищницы мага. Много там вообще никогда не бывало, особенно после того, как парень снизил оброк для соседних деревень, а потом и вовсе многое растащили удирающие наемники. Так что сейчас на те деньги, которые там остались, ту армию, которая была у Еся, прокормить было невозможно, но на комфортное путешествие двоих хватало с головой.
Наказав магу скатать им в дорогу пару теплых одеял, Жуков отправился на кухню, разбираться с провизией. Часть взял в дорогу, а остальное раскидал по полу, устроив кошачьим настоящий праздник.
– Чтож ты делаешь-то, – вздохнул Есенин, который застал Жукова за выволакиванием бараньей ноги из кладовой. Парень явственно представил, что будет с замком через несколько недель. Кошки явно не станут есть всё, что рыцарь щедро им рассыпал, а что-то просто не найдут под горой из снеди.
Есенин поморщился, будто уже чувствовал сладковатый запашок гнили, который потечет из кухни.
Не говоря уж о том, что остальное в замке они оставляли в полной разрухе – никаких денег не хватит столько служанок потом нанимать.
– Не переживай, – Жуков выпрямился и смахнул пот со лба, довольно оглядевшись. – Ты сюда больше не вернешься.
Есенин похолодел, замирая на месте. Он был настолько ошарашен, что даже не заметил, когда Жуков успел вывести его на проселочную дорогу. Пришел в себя, когда рыцарь, невозмутимо насвистывая, завязывал ему волосы какой-то тряпицей.
Есю очень хотелось поинтересоваться, почему он не вернется в свой почти родной дом, но почему-то он чувствовал, что Жуков или опять отмолчится, или вовсе посмотрит на парня как на идиота.
Отодвинувшись, Жуков осмотрел дело рук своих – хвостик получился довольно-таки лохматым, но держался крепко. Рыцарь похлопал по бокам, наткнувшись на сумки. О чем-то задумался, буравя взглядом кромку леса, за которой исчезал видимый край дороги, и прихватил Есенина за затылок, разминая основание его шеи.
– Горе-маг, ты на лошади-то удержишься?
– Меня Есенин зовут, – вяло отмахнулся парень. – Удержусь.
Правда, голос был не слишком уверенный. Ну, ещё бы – последний раз он садился на лошадь лет так в двенадцать. Парень предпочитал путешествовать пешком или пафосно левитируя над землей в окружении верного войска.
В деревне, где они жили с дедом, у них была скотина, но вот лошадей – ни одной. Тем не менее, к деду часто приезжали путники. В основном одинокие, уезжающие или в ночь, или рано утром, но бывали и исключения. Если путников было двое или трое, то Есенин с Гексли всегда крутились неподалеку. Дед разговаривал с приезжими всегда один на один, а его скучающие друзья играли с детьми. Конечно, были и те, к кому лучше не выходить, но большинство всё же к ребятам относилось с теплом. А однажды к нему приехал высокий юноша. Он выглядел усталым даже после сна, и часто прикладывал руку к виску.
Он остановился у них на всё лето – помогал по хозяйству, ухаживал за скотиной, а ещё научил и Гексли и Еся ездить на своей лошади.
Воспоминания из детства были уже смутными, но Есенин точно знал – это было едва ли не самое счастливое время за всю его жизнь.
– Да, – повторил он, подумав. – Думаю, я сумею удержаться.
Лошадей купили в ближайшем селе. Конечно, не лучшие скаковые жеребцы, но вполне крепкие и судя по всему довольно-таки быстрые. Сам Есенин в этом не разбирался, но Жуков, видно тоже вспоминая былое, воодушевился, подробно рассказывая Есенину все подробности, заодно нагоняя печали на лик продавца – он всё отчетливее понимал, что здесь цену заломить не получится.
– Ты чего там, уснул? – Жуков потянул поводья, подавая лошадку поближе к сонному магу. После навьючивания лошадей, и унизительных попыток забраться в седло – в итоге рыцарю пришлось подсадить, – парень чувствовал себя окончательно разбитым.
– Можно сказать и так, – зевнул Есенин, прикрывая рот рукой.
– Нечего, день ещё, – Жуков был бодр и явно заинтересован в разговоре. – Скажи, а каким макаром ты сумел такого влияния добиться? Ну, ты уж не обижайся, но Темный Властелин из тебя…
Будь Есенин не настолько усталым и сонным, он бы нахохлился и выдал что-нибудь запутанное и пафосное, чтобы сбить рыцаря с толку. Но Жуков поймал его в самый нужный момент, когда парень засыпал и готов был рассказать всё, только бы от него побыстрее отстали.
– Это не я. Это сестра. Несколько лет назад, уже после похорон деда, она заявила мне, что очень глупо с такими познаниями в магии отсиживаться по углам. И если я сам не хочу, то всё сделает она. Женщину бы никто слушать не стал, да и магией она никогда не владела, поэтому сестра прошлась по тавернам, заглянула в замки, и, представляясь моей служанкой, как-то сумела сколотить отряд. Потом, отряд вырос, мы пошли на замок и… как-то вот.
– Это значит, ты вообще ничего не делал? – удивился Жуков.
– Ну, почему же, – Есь пожал плечами. – Вся магическая поддержка была на мне, к тому же с подчиненными я всё же общался. И, собственно я один всем заправлял… с зимы где-то. Сестра сбежала с бродячими музыкантами, сказала, что она всегда мечтала петь, а такой шанс выпадает раз в жизни, и раз мою жизнь она наладила – то может спокойно налаживать свою.
– Интересная у тебя семейка, – хмыкнул рыцарь. – С зимы говоришь? Тогда получается, что меня наняли ещё раньше, когда твоя сестра у руля была. Я сразу сказал селянам, что зимой на штурм идти бесполезно, и если хотят – могут подождать. Они решили ждать, и даже аванс выплатили. Я ещё удивился, почему это поведение так сильно поменялось, оброки снизились, и полностью сменилась армия, с добровольцев на наемников. Самоубивец ты, все же… – он хмыкнул, почесав подбородок.
– Но вообще мне повезло, что всё так обернулось, – Жуков довольно покосился на Есенина. – Добыча оказалась крупнее, чем я думал.
Засыпающий на ходу парень не то что не обратил внимания, а даже не услышал слова рыцаря. Его мысли в тот момент сужались до дороги и до коня под задницей. Ну, и робких надежд, что под оной останется именно конь, а не камни, если он умудрится заснуть.
Вечером Жуков хотел с Есем поболтать ещё, но парень уже почти во сне очертил защитный круг и рухнул на траву, забыв и о костре, и об одеяле. Что ему и припомнил с утра Жуков, уже в дороге в красках описывая то, каким нескладным был Есенин в тот момент.
– Хаха, ты переваливался как старый тролль, – сквозь смех выдавливал из себя рыцарь. Его конь настороженно косился на всадника, но бунтовать не решался – видимо хребтина была ему ещё дорога.
– Я просто не выспался, – недовольно огрызался Есенин, стараясь закутаться в куртку по самые уши. Не то чтобы было очень холодно, скорее, в тот момент просто хотелось спрятаться.
– Да ладно тебе, – Жуков вытер выступившие слезы. – Ты и вообще такой… беспомощный, вот хоть хватай и в клетку как соловья запихивай, а то вдруг чего себе оттяпаешь. Пока вчера чертил что-то, едва на дерево не налетел… кстати, а что ты там вырисовывал-то?
Есенин задумался. Нужно признать, что события прошлого вечера всплывали у него довольно-таки туманно.
– Защиту, скорее всего. Если её поставить, то любой, кто не был в круге в момент соединения концов круга, не сможет в него войти. Тот же, кто был – спокойно может, как входить, так и выходить.
– Что-то не помню, чтобы ты заклинания читал, – растерянно покосился на парня Жуков.
– Я про себя. Мы с сестрой настолько часто оставались в лесу ночевать, что это уже стало привычкой, – отмахнулся парень и только тут обнаружил руку, тянущуюся к его сумке. Точнее, уже вытягивающую оттуда колбаску.
– Эй!
– Да-да? – Жуков широко улыбнулся, невозмутимо откусывая кусок. В глазах читалось настолько откровенное веселье, что Есенин только измученно застонал, потирая руками лицо.
«Просто держись от него подальше», – сказал он себе, хотя где-то в глубине что-то робко подало голос, что ему на самом деле тоже было весело. И не смотря на то, что ругал себя Есенин за это всё изощреннее, но нет-нет, да и посматривал на рыцаря, очерчивая взглядом грубоватый профиль.
Куда они двигались, Есенин не знал. Сам он об этом заговаривать опасался, а Жуков стойко отмалчивался. Единственное, что парень знал – двигаются они на север.
Это было понятно и по направлению, и по ветру, и по тому же мху на деревьях и камнях, но больше всего – по ночной прохладе. И если первые две ночи Есенин засыпал спокойно, ему даже не особенно было нужно одеяло, то на третью даже боялся лечь. Костер они разожгли сразу, после того как встали, поэтому можно было, хотя бы, погреть руки.
Судя по сумрачному виду, Жукову тоже было не жарко. Впрочем, Есенин был уверен, что у мужчины есть идеи как не замерзнуть насмерть – он производил впечатление опытного путешественника. Сейчас, когда оба они устали и больше внимания уделяли своим попыткам согреться, Есенин мог позволить себе посмотреть на Жукова. Взгляд зацепился за губы мужчины. Узкие, а рот наоборот, широкий. Парень невольно подумал, что, наверное, тому, кого будет целовать Жуков, придется широко открывать свой рот – Есенин даже не сомневался, что сдерживаться мужчина бы не стал. Чувствуя, что краснеет, Есенин отвел взгляд обратно к пламени. Оживился только когда Жуков начал раскладывать одеяло – надеялся, что увидит что-нибудь полезное, что позволит самому не замерзнуть ночью.
– Иди сюда, – зевнул Жуков, а когда Есенин подошел – уже закутанный свой плед, то мужчина неожиданно сгреб его, деловито укладывая рядом с собой и прижимая к себе боком. Поза оказалась не слишком удобной, да и тепла приносила не много.
– Повернись, – шепнул рыцарь на ухо парню, заставив того вздрогнуть. Есенин повернулся спиной к Жукову, стараясь, чтобы тот не заметил его красного лица. Парня, правда, выдавали заалевшие кончики ушей, но он об этом не знал, поэтому теплое дыхание, коснувшееся уха, а потом и шеи – было для него неожиданностью. Есенин прикусил губу и слегка повозился, пытаясь устроиться так, чтобы можно было уснуть. Потому что пока его мысли были от этого слишком далеки.
Чувствуя, что Есенин немного отполз, Жуков обхватил парня рукой, скользнув ею по груди, по животу, прихватив бок и вдумчиво облапав бедро, притягивая мага поближе.
Есенин зажмурился. Ситуация оказалась слишком волнующей, он почувствовал, что краснеет от стыда – ведь сердце билось так, что наверняка было слышно рыцарю. Да и тихий выдох, когда Жуков сжимал пальцы на его бедре, парень не удержал.
«Не обращай на меня внимания, я не причиню тебе хлопот, просто не обращай внимания», – молил Есенин в тот момент, когда кончика его уха коснулись чьи-то мягкие губы. Впрочем, почти сразу сменившиеся зубами.
Этот вздох Есенина не услышать уже было трудно и, судя по довольному урчанию над ухом, Жукова такая реакция порадовала.
Рыцарь по-хозяйски положил руку на бедро парня, совсем рядом с пахом, то сжимая, то осторожно поглаживая. Прошелся носом по шее мага, прихватывая тонкую кожу зубами и жадно вылизывая красноватые отметины.
Есенин ещё боролся с собой. Он успел подумать:
«Что происходит?», – перед тем, как понял – если не он сам, то его тело уже сдало позиции. Оно прогибалось в руках более сильного, прижималось лопатками и возбужденно выдыхало. Было слишком хорошо. Всё походило на какой-то сон, если во снах бывает холодок от масла, скользнувшего между ягодиц.
На сей раз Жуков не торопился. Это совсем не походило на тот, суматошный и скомканный секс на столе. Скорее на получение долгожданного подарка.
Медленно толкнувшись, Жуков насладился сполна прогнувшейся поясницей парня и его захлебывающимся дыханием.
Есенин потерялся в пространстве, в тот момент для него существовал только жар от тела рыцаря и волны удовольствия, что становились только сильнее, будто ожидая прилива. Наконец, парень выгнулся, чувствуя, как впились в плечо зубы Жукова, который давил стон.
Повалившись на бок, рыцарь сонно укрыл Есенина одеялом и притянул к себе, но тому не спалось.
Ему было хорошо. Слишком хорошо, настолько много удовольствия нельзя получать темному в руках светлого. И особенно больно было осознавать, что много большая часть его неги была заслугой не тела, а чего-то в глубине души. Парень почувствовал, как его начинает трясти – то ли от ужаса перед так и не умершим чувством, то ли от того, что он посмел его себе позволить.
Не желая будить Жукова, он выбрался, укрыв рыцаря взамен своим одеялом, и сел возле костра.
Руки дрожали, к горлу подкатывал противный комок. Никогда в жизни ещё Есенин ненавидел себя настолько сильно. Ненавидел за то, что мучительно хотелось вернуться и обнять рыцаря, прижаться и зарыться носом в его запах.
Но он знал – сделай так, и он уже точно не сможет остановиться

– Уже встал? – Жуков потянулся, приподнимаясь. – Думаю, нужно вылезать из леса потихоньку и поспать уже на нормальной кровати. Есь? Эй, ты в порядке?
Жуков подался к Есенину и, чертыхнувшись, вернулся, натягивая штаны. Только потом повернул к себе застывшего около костра парня.
– Твою мать, ты сколько здесь сидишь, ты же ледяной, – поперхнулся рыцарь, быстро потрогав щеки и шею мага.
Маг дрогнул, глаза медленно распахнулись во всю ширь, но он не смотрел на Жукова, скорее куда-то в землю. По телу прошла судорога.
– Извини. Не трогай, меня нельзя, нельзя!
Будь на месте Жукова кто-то другой, этот кто-то отодвинулся бы, испугавшийся истеричного крика и искреннего ужаса, читающегося во взгляде Есенина. Но, у рыцаря была своя точка зрения на всё, и уважение чужого пространства для страданий в неё точно не входило.
– Ты чего с ума сходишь? – он встряхнул Еся, поднимая его голову за подбородок, заставив посмотреть на себя. – Почему это нельзя?
– Грязь, – выдохнул Есенин, пытаясь сжаться ещё сильнее, хотя казалось, что больше уже некуда. Он попытался и лицо отвернуть, но Жуков не дал, перехватив покрепче. Дернувшись, Есенин сдался. – Как ты не понимаешь. Темные – живут в грязи, мы покрыты ей, переполнены – она везде. Это нормально. Мы так и должны. Это плата. За всё должна быть плата, – он зажмурился, губы задрожали, и рот искривился, будто он запихивал в себя эти слова, как горькое лекарство.
– Светлым нельзя опускаться до нас. А нам нельзя … я не хочу обманывать, мне нельзя хотеть. Нам это не доступно. Грязь должна оставаться в грязи. Грязь нужно уничтожить.
– Чего хотеть? – спросил рыцарь, легонько сжимая пальцы, чтобы парень не отвлекался.
– Тепла, – выдавил Есенин, и будто только после этого до него дошел смысл сказанного. Он покривил душой – не совсем то хотело сорваться с языка, но и это слово в итоге показалось слишком… запретным? Парня вновь скрутило судорогой, и он дернулся, попытавшись отползти, пальцы сжались, обхватывая колени. В этот короткий миг он открылся – и тут же попытался убежать, чтобы это не успели заметить.
Фыркнув, Жуков подался вперед и поцеловал его.
Застыв в первые мгновения, Есенин почти сразу сжал пальцы, до побелевших костяшек, до боли. Он зажмурился, по телу пробежала дрожь, а потом парень обмяк. Не расслабился – пальцы продолжали судорожно комкать штанину, но, похоже, он просто не мог в этот момент контролировать всё тело.
Не разрывая поцелуя, Жуков отодрал пальцы парня от штанов и усадил Есенина к себе на колени, обхватывая руками и прижимая. Скорее, это было сделано не из какого-то нежного порыва, а чтобы согреть – просидевший всю ночь в одной позе, маг напоминал больше ледяную статую, чем человека.
Слегка отодвинулся Жуков только когда парень уже успокоился. С силой растер его предплечья, а потом наградил звонкой оплеухой.
– Ты придурок, – констатировал рыцарь. – Ведь не спал же, да? Учти – я тебе отдыхать не дам, разве что на привале подремлешь и то немного, понял меня?
Усадив помятого и ошарашенного мага в ворох одеял, рыцарь поднялся, потягиваясь и разминая затекшую за ночь спину. Он выглядел бодрым, и настолько… привычным, что и произошедшее ночью и утренний поцелуй теперь казались Есенину каким-то странным, причудливым сном.
С другой стороны, бессонная ночь давала свои преимущества – сейчас маг не имел возможности переживать на счет чувств, эмоций и прочих глупостей, связанных с самокопанием. Единственное, что составляло смысл его существования в те моменты – были попытки не уснуть.
Впрочем, уснуть не давал и Жуков – прекрасно замечающий сонное состояние своего пленника и отвлекающий разговорами. В основном, он интересовался тем, как Есенин жил до своего темного царствования. Парень нехотя рассказывал, впрочем, иногда даже увлекаясь, когда вспоминал о каких-то приключениях с сестрой. Вот что-что, а попадать в совершенно невероятные переделки она умела лучше всего на свете.
Похоже рыцарь, пытая таким образом мага, просто ловил момент, пока парень был не в состоянии от него отговариваться, и можно было вытянуть как можно больше.
Наверное, это любопытство его, в конечном счете, и подвело. Есенин не успел понять, что произошло, как Жуков странно дернулся, лапнув себя за бок. Когда он повернулся к магу, чтобы удостовериться, что тот в порядке, то Есь увидел древко стрелы, скрывающееся сейчас в широкой ладони рыцаря.
На дорогу выбежали люди и, судя по арбалетным болтам, направленным на путников – настроены они были не очень дружелюбно.
– Кошелек или жизнь? – хмыкнул Жуков и тут же поморщился, сгибаясь. Есенин как завороженный проследил взглядом гримасу боли, что искривила лицо рыцаря, он даже не заметил, что мужчина совсем не испуган, и что слишком спокоен для такой ситуации. Руку, потихоньку скользившую к карману, парень тоже не увидел – в тот момент для него существовала только боль, которую причинили рыцарю. Шатнувшись в седле, на мгновение теряя концентрацию, Есь пробормотал:
– Как?
Разбойники кричали что-то о деньгах и о том, что всадники должны спешиться, но маг их не слушал. Постепенно его голос креп:
– Как вы посмели?
Он почувствовал, как внутри сворачивается в тугой шар злоба. Он так много стенал от отвращения к себе, что почти забыл о своей настоящей силе – и именно это ранило того кто, уж что скрывать, стал ему дорог.
– Как вы посмели?! – крикнул он и, не обращая внимания на истеричный крик внутреннего голоса: «Сейчас же день, идиот!», отпустил свою ненависть на разбойников.
Жуков же, почуявший магию, поспешно пригнулся, убирая руку с меча.
Тех разбойников, что были на дороге, просто смело. В кустах что-то хрустнуло, а с дерева будто упал тяжелый куль.
Маг пошатнулся и вцепился в седло, чтобы не сползти на землю. В груди ныло от непривычной пустоты – столько сил за раз он не выбрасывал уже давно. Голова кружилась, его тошнило, а внутренний голос ехидно комментировал чье-то отсутствие мозгов. На самом деле, пользоваться таким заклинанием в дневное время было, мягко говоря, безрассудно. Идеальнее всего для него была безлунная ночь, когда затрат почти не чувствовалось бы, хуже – светлая ночь. А самое безумное и в чем-то самоубийственное – жаркий полдень.
– Однако, а ты полезная зверушка, – удивленно хмыкнул Жуков, оглядываясь. – Когда они очнутся?
– Не скоро, – соврал Есенин. Разбойникам было уже не суждено проснуться – заклинание выбивало из них жизненные силы. Часть их отошла магу, и только из-за такой подпитки он мог ещё держаться в седле.
Парень судорожно думал, каким же чудом он не зацепил лошадей и Жукова, но в итоге решил, что сила сама нашла цели – ведь его ненависть была направлена на всех, кто мог ранить рыцаря.
– Думаю, нам всё равно хорошо бы убраться подальше, – вырвал его из мыслей Жуков. – А то или эти проснутся, или их друзья подтянуться. Уж извини, выйдет без отдыха – если они устроили здесь засаду, то значит скоро город. Легче до него доскакать, чем останавливаться и терять время.
– А ты сам-то в порядке? – всполошился паренек
– Да всё нормально, – рыцарь легко выдернул стрелу, отбросив её в сторону. – Она даже полностью не вошла – так, кончиком клюнула.
Рубашка у него промокла от крови – было видно, когда поворачивался, но судя по всему, ущерб и правда исчислялся порванной одеждой, да небольшой царапиной. Есенин облегченно выдохнул.
– Ты мне лучше скажи, – спрашивал мужчина позже, когда они уже отъехали на приличное расстояние и вновь позволили лошадям перейти на шаг. Похоже, он просто пытался разговорить парня, чтобы понять в каком он сейчас состоянии. – Почему кони-то не понесли? Животные же чуют магию.
– Чуют, – кивнул Есенин. – Только волнует их та, которая направлена от неприятного для них человека и в их сторону. Если же просто что-то пронеслось, то главное, чтобы не задело. Да и, похоже, нам просто достались флегматичные. У них же тоже характер разный.
После происшествия с разбойниками, Есенин старался вести себя оживленнее. У него так было всегда – когда он переходил какую-то черту в усталости, то начинал старательно играть роль. Бодрого, веселого и активного – главное, чтобы не вылезла наружу его слабина. К тому же, он и, правда, повеселел, когда узнал про незначительность Жуковской раны – это вселяло надежду. Есенину начинало казаться, что пошла волна незамутненного везения, а когда за очередным поворотом оказался город, то парень и вовсе в этом убедился.
На удивление легко они нашли таверну, где смогли пообедать и договориться о ночлеге. Осмотрев город, что было исключительно инициативой Жукова, путешественники все же решили отдохнуть. Если бы Есенин был не так вымотан, он бы сообразил, что обычно рыцарь так быстро не выдыхается, да и тот факт, что он лег в то же время, что и Есь его насторожил бы. Но в тот момент парню наблюдательности явно недоставало, ему слишком хотелось спать для этого.
Проснулся Есенин посреди ночи от странного чувства, что что-то не так. Он поворочался, прислушиваясь к организму – не потянуло ли его в сортир, но нет, на этом фронте всё было спокойно.
Устроившись поудобнее, парень уже собирался вновь уснуть, как услышал приглушенный стон с соседней кровати. Одеяло тут же полетело в ноги, а маг оказался около спящего Жукова.
Рыцарь раскинулся на постели, будто воплощенье чьи-то девичьих грез. Тяжело вздымалась широкая грудь, дыхание вырывалось с волнующим сердце хрипом, а на щеках был яркий румянец, видный даже в ночной мгле. У Жукова был жар.
Колдовать ночью было удобнее, да и быстрее, чем бежать за свечой, поэтому Есенин выдохнул легкий шепоток заклинания на ладони, заставив их тускло светиться. Осматривать стало удобнее, хотя результаты мага и не обрадовали – рана рыцаря воспалилась, и если всмотреться, то внутри уже неприятно желтел гной.
Парень выдохнул, опускаясь около кровати. Так быстро рана нагноиться не могла, даже если бы в неё попала грязь. К тому же, в таком случае она вряд ли вызвала бы такой жар. Значит – стрела была отравлена. Скорее всего, разбойники хотели ослабить противника, но не рассчитали количество яда, так что он стал действовать уже позже. Или Жуков просто успел увернуться, так что попало совсем немного. Впрочем, сейчас это уже было не важно – Есенин все равно не мог никого из них спросить об этом, нужно было справляться самому.
Основы лечения парень знал, но это был не совсем его профиль. Заговорить царапину, или мозоль на ноге – это он мог легко, но сил для такого у него просто не было.
«Возможно, можно справиться и так», – мелькнула у него робкая мысль, когда парень спустился к хозяйке.
– Лекарь? Ой, да нет его у нас сейчас, откинулся сердешный. Ну, а как справляемся, так и справляемся – кто помер, так меньше ртов, – словоохотливо поделилась женщина, но тазик с водой и чистые тряпки выдала, напомнив утром заплатить за доброту серебряной монетой.
Надежды на то, что всё можно исправить без магии, таяли у Есенина с каждым мигом. Кожа вокруг раны была воспаленной и набухшей. Как только парень прикасался к ней, то Жуков дергался и пытался его схватить – даже во сне не теряя своей агрессивности. Один раз все же проснулся, хрипло попытавшись отправить мага спать. Говорил он невнятно, но во фразе угадывалось: «хватит тут шебуршать». Есь уже думал усыпить его, но тут рыцарь сам провалился в болезненный полусон полуобморок.
Маг вздохнул. Оставался последний способ, и он ему не очень-то нравился, но выбора уже не было. К тому же, начинало светать – и все быстрее таяли его ночные силы.
Есенин посмотрел на измученное лицо своего похитителя и решился.
Разница его лечебной магии и магии светлых в корне не отличалась – то же желание излечить, то же направление светлой силы в рану. Но если у светлых сила сама по себе была чистой, то темному приходилось тратить силы втройне, чтобы очистить свое влияние. Грубо говоря – нужно было просто раз в пять больше сил. Единственное, как этого можно было добиться, не прибегая к жертвам – магия крови.
Есенин понятия не имел, что может произойти, попробуй он смешать всё это воедино, но выбора уже не было. Вода из тазика отправилась на улицу, кончик Жуковского меча пригодился, чтобы вскрыть тонкую кожу недавних шрамов.
Кровь потекла бодро, да так, что Есенин даже забеспокоился, не переусердствовал ли он.
Поколебавшись, парень опустил левую руку в таз, касаясь пальцами красной лужицы, а правую положил на рану. Идея его была проста – он собирался пропускать через себя силу и очищать её, вливая в рыцаря и помогая его телу бороться с ядом.
Глубоко вдохнув – он начал читать заклинание
Свет, исходящий из руки мага, обжигал. Правда не Жукова, а Есенина. Для темного так долго прикасаться к свету было непозволительно и немного опасно. В общем, никаких смертельных или просто опасных повреждений это Есенину принести не могло – хотя тот бы и пошел на риск, если бы выхода не было, – но вот дискомфорту приносило очень ощутимое количество. То, что для Жукова чувствовалось легким теплом, для Есенина было… ну, как если бы мы сжали в ладони раскаленный уголек, только этот уголек продолжал двигаться.
Кричать было нельзя – если бы рыцарь сейчас проснулся и прервал Еся, то все труды пошли бы прахом.
Когда Есенин закончил, солнце уже взошло и на улице звонко щебетали птицы, да слышался лай собаки на ранних прохожих.
Парень поднял глаза, осматривая рану, а точнее то место, где она была ещё час назад – сейчас от неё не осталось и следа. Жар рыцаря тоже спал. У него получилось.
Пошатываясь, Есенин поднялся, утягивая за собой таз и думая как бы его помыть, перед тем как хозяйка заметит потеки крови. Только вот когда он опустил глаза, то понял – объяснять ничего не придется. В тазу, на самом дне, плескалась чистая вода.
В попытках вытянуть больше из крови, Есенин вытянул из неё всё.
Ему нужен был отдых, и удача парня состояла в том, что Жукову тоже он был необходим. Если бы мужчина был полон сил и энергии после лечения, то магу пришлось бы забыть о том, как кружится голова и как хочется просто отлежаться где-нибудь чуток.
– Давай задержимся здесь ненадолго, хорошо? – Есенин проговаривал эту фразу про себя раз двадцать, но когда спрашивал, то голос всё равно дрожал.
– Город что ли понравился? – удивленно хмыкнул Жуков. Потом смерил взглядом парня. – Ладно-ладно, но только до завтрашнего утра. И успей отдохнуть за это время, понял меня? А я хоть поем нормально, – последнее мужчина выдохнул с благоговением, поесть он, похоже, любил. Много и вкусно.
Хотя сейчас в этом плане Есь был с ним полностью согласен – есть ему хотелось не меньше – давала знать ночная кровопотеря.
Он не отдавал себе отчета, что потихоньку начинает расслабляться рядом с Жуковым. Уходит постоянное «надо» и нервное напряжение, которое жило с ним с раннего детства. Ничего слишком сложного его дед делать не заставлял – только следить за своими словами, следить за словами окружающих и по возможности не выделяться. Конечно, когда Гексли продвинула его в Темные Властелины, то не выделяться стало крайне сложно, но там была понятная и естественная роль – холодного, спокойного правителя, у которого нет ни друзей, ни каких-либо привязанностей. Он даже не мог позволить себе с кем-то спать – потому что по тем двум разам в подростковом возрасте знал, что не может сдерживать себя в такие моменты и становиться таким же холодным, как и всегда. Наружу вырывается ненавистная деду часть – эмоциональная, открытая и легко подчиняющаяся. Она создавала совсем не тот образ, который нужен был темному магу. Есенин как-то пытался поспорить с дедом, пытаясь убедить, что иногда можно же с помощью такого образа втираться в доверие, но получил лишь затрещину и нравоучение, что сильному магу в доверие втираться и не нужно. И что это к нему должны ходить с поклоном, робко надеясь, что он не прогонит прочь.
– В иное время, – вздохнул старик. – Мы были почти богами. Сейчас-то уже не так, конечно, всё меняется. Но и сейчас, уж поверь мне, магов уважают и боятся – потому как мы владеем силой. Такой силой, что другим смертным и не снилась. И поэтому они должны бояться нас, и бесконечно уважать.
Есенин тогда внимал, но почему-то все равно не очень-то хотел, чтобы его кто-то боялся, да ещё и на постоянной основе. Не из-за человеколюбия – нет, просто страх накладывал на того, кого боятся, некую ответственность. Есенину было бы и интересно вселить ужас пополам с отвращением в людей – но на разовой основе. И только чтобы отпугнуть, отшвырнуть от себя и заставить вспоминать его в кошмарах до конца жизни. Постоянный же такой гнет его утомлял, если не сказать больше.
Впрочем, спорить с дедом парень не любил – в конце концов, дед для них с Гексли был всем. И учителем, и родней, и защитой от всего этого мира разом.
Из мыслей и воспоминаний Еся вырвал бодрый голос Жукова:
– Эй, сонный кроль, давай уже поднимайся. Не слышишь, внизу какое-то представление? Не успеем спуститься – придется мне использовать вместо стула тебя.
Он рассмеялся и вытолкнул парня за дверь, шагнув следом. По сравнению с ночью он выглядел полностью здоровым, но маг замечал легкую испарину на висках, да и голос все же был слегка, но напряженный. Такое лечение, какое применил Есенин, вытягивало силы не только из мага, но и из больного. Ведь суть его была только в помощи организму, а все остальное он уже делал сам.
Когда они спустились, Жуков усадил Еся в угол, со смехом заявив, что там он смотрится на своем месте, и ушел к стойке, делать заказ. Недовольно побормотав под нос о невоспитанных рыцарях, маг осмотрел пеструю кучку музыкантов, сейчас наполняющих шумом небольшую таверну. Пригляделся к девушке с бубном … и похолодел, пытаясь побыстрее сползти под стол, но было уже поздно.
– Е-е-е-есик! – раздался счастливый вопль на весь зал и рыжеволосая бестия бодро начала пробираться к Есенинскому углу, порой не брезгуя и по столам пройти. – Ты как тут оказался, шустрый ты сайгак?
Есь только нервно сглотнул, глянув в знакомые серые глаза.
Раздался стук опустившейся на стол кружки – подошел Жуков с пивом.
– Только оставь тебя, как сразу бабы налетают, – с усмешкой сказал он парню, краем глаза посматривая на девушку.
– Ой как гру-убо, – фыркнула налетчица и упала на лавку рядом с Есем, заключая того в крепкие объятья. – Я его сестра между прочим, а не баба.
Жуков поперхнулся пивом, недоуменно переводя взгляд с бледного, черноволосого Есенина на загорелую, рыжую Гексли. Вот телосложением они, правда, были похожи – хотя если Есь был просто худеньким, то у Гексли все же выступала немаленькая грудь.
Сестра Есенина заинтересованно смотрела на Жукова. Есенин пытался спрятаться под стол, потихоньку выскальзывая из рук сестры. Посмотрев на это, Жуков открыто, счастливо и искренне заржал.
Чуть позже выяснилось, что Гексли приехала в город с группой – уже не той, с которой убежала, но это было и не важно
«Я ищу своих людей», – пояснила девушка, потягивая пиво. Пока она не подавала виду, что как-то удивлена тому факту, что её брат путешествует с каким-то незнакомым мужиком. Она присматривалась. Не переставая при этом счастливо хвастаться новыми украшениями и курточкой, которую ей подарили после вступления в новый ансамбль.
– Слушай, – она потрогала лицо Еся, нахмурив бровки. – Я тебя таким унылым видела последний раз, когда дед забылся и гонял тебя больше суток. Спать не хочешь?
Есенин сонно повел плечом, но Гексли его уже поднимала.
– Ты извини, но вы где остановились? Я его с детства знаю, и он сейчас просто упадет под стол, – обратилась она к Жукову.
– Сиди, – он спокойно поднялся и легко отобрал у девушки своего пленника. – Скоро вернусь.
Жуков сам отвел Есенина наверх, уложив в койку.
–Расскажешь мне потом, что ты делал ночью. А сейчас спи, – тихо фыркнул рыцарь и укрыл его одеялом, сам спускаясь обратно к Гексли.
Она пила пиво и выглядела недовольной. Похоже то, что ей не доверили собственного брата не слишком обрадовало девушку.
– Послушай, я не дура, – начала она первой. – Между тобой и братом что-то есть, это сразу видно. Но он не остановится, пока себя не загонит, а я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Я заберу его с собой.
– Не получится, – Жуков спокойно заказал себе новую кружку и посмотрел в глаза Гексли. – Теперь он – мой.
– Нельзя же так о людях говорить, – растерялась девушка, склонив голову на бок.
– Можно, – усмехнулся рыцарь, обнажив клык. – Мне – можно. Больше никому нельзя.
– Я его с малых ногтей сама растила, – начала злиться Гексли, но Жуков её прервал:
– У вас же ещё дед был.
– А, – она махнула рукой. – Он нам не родной. Только Есю не говори. Когда на нашу деревню набег совершили – он вообще маленький был, не соображал ещё ничего. Я тоже не особенно большая. Мне бы к людям с ним выйти, но нет, как же. Всё сама, – она вздохнула. – Тогда-то на нас дед и набрел. Сказал, что у Еся талант, а ему некому передать свои знания. Если я отдаю ему Еся в ученики – то он будет кормить нас и относиться как к родным. А что мне оставалось? Я и ребенок маленький. Ну, и согласилась.
– То есть выбора у него, по сути, не было? – уточнил рыцарь.
– Нет. И не нужен он ему, если есть талант, значит нужно за него хвататься и развивать,– кивнула сама себе девушка. – В конце концов, физический труд не для него, писарями и прочими сейчас не заработаешь толком. А это на все времена, и люди уважают.
– И ты так спокойно выдаешь мне семейные тайны? – приподнял бровь Жуков.
– Ты его не отпустишь. И он от тебя уйти не захочет. А значит что-то ты о нем знать должен. Кстати вот сейчас он был очень устал – обычно он такой после того как долго колдовал, или если заболевает.
– При мне особо не колдовал.
– О, он и втихую может, – Гексли кивнула. – Украдкой. Но это дед, конечно. Он ему что-то сломал там, когда они вместе уходили. Не знаю, что, но он какой-то сухой потом становился, на лице будто маска застыла. Брр. В общем, после этого если Есь добро делает – то так, чтобы не заметили.
Лицо рыцаря стало задумчивым, он явно что-то прикидывал. Гексли какое-то время тоже помолчала, мрачно буравя взглядом кружку, а потом увидела знакомого, помахала рукой и будто выдохнула, начиная болтать вновь.
Они поговорили ещё, но уже скорее, чтобы просто заполнить паузы и не оставалось ощущения тяжести после разговора.
– Слушай, – внезапно обратилась к рыцарю Гексли. – Я утром уезжаю, можно я хоть попрощаюсь схожу?
Задумавшийся Жуков только махнул рукой, и девушка ускакала наверх.
Есенин проснулся от странного ощущения. Не то что непривычного, но скорее просто давно забытого: ему щекотали пятки.
– Эй, – почему-то шепотом возмутился он, подтягивая к себе ногу. Сверху тут же упала Гексли, обхватывая брата руками.
– Приве-ет. Я так соскучилась, так соскучилась! У меня столько всего произошло за это время, ты не представляешь. Я и с теми поиграла, и с другими. А эти! Эти вообще такие хорошие, я так довольна!
– Задушишь, – прохрипел парень, пытаясь выбраться.
– Ой, – смутилась девушка. – Черт, а я-то думаю: «как обняла удобно».
– Слушай, а утром поговорить никак? – Есь зевнул. – Меня Жуков все равно рано поднимет, а я выспаться хочу.
– Я уеду раньше, чем вы встанете, – почесала нос его сестра. – Вот и пришла попрощаться. Слушай, а этот…Жуков, это кто вообще такой? И почему ты не в замке?
– Ну, – парень хмыкнул.– В общем, если не вдаваться в подробности, то я ему обязан жизнью. И здесь я соответственно поэтому.
– Только тебе нравится, – расстроено и как-то разочарованно вздохнула Гексли. Это была совсем не та жизнь, которую она готовила младшему братику.
– Нравится, – сознался Есенин. – Меня это устраивает.
– Ну, как знаешь, – она обняла его ещё раз, прижавшись всем телом. – Может, ещё увидимся. Давай, удачи тебе. Рада, если нашел себя.
Легко соскользнув с кровати, девушка поднялась и вышла в коридор, а Есенин остался лежать, изучая потолок. Она была права – ему это нравилось. Ему нравилось просыпаться рядом с Жуком и нравилось разговаривать с ним, а уж… а уж всё остальное и подавно.
Парень покраснел и зажмурился.
«Я такой дурак, зачем я влюбился?», – мрачно пронеслось в голове. Сон после этого совсем не шел, даже не смотря на то, как сильно маг устал за тот день. Встреча с сестрой его обескуражила и взволновала внутри бурю эмоций, переворошив как удивление от встречи с ней, так и те, что он прятал от себя – чувства к Жукову. Вот уж что он с удовольствием прятал и дальше, особенно толком не понимая своего положения, но точно зная – оно будет где-то на уровне слуги, игрушки, или домашнего животного. На большее маг и не рассчитывал, здраво оценивая себя.
Парень закрыл глаза, заставляя себя выкинуть из головы ненужные мысли и поскорее заснуть.
В следующий раз его разбудили утром, но это была явно не сестра. Сестра как минимум не будет поглаживать тебя по бедру, придвигаясь рукой к паху…
Заметив, что парень проснулся, Жуков подался вперед, довольно ухмыляясь и целуя мага. Чтобы полностью подчинить себе, ну, и заодно посмотреть какая будет у него реакция на приставания с самого утра. Реакция, пока, была хорошая. По стройному телу прокатилась волна дрожи, парень сжал пальцы на простыне и прогнулся. На него удивительно сильно действовали не только прикосновения, но и простые поцелуи – Жуков такого никогда не видел, но признавался себе, что ему это нравилось. Худенький, но не тощий, есть что потрогать. От возбужденных вздохов кружится голова и хочется вжать тонкое тело в кровать. Жуков прикусывает кожу на шее парня и тот захлебывается вздохом, сжимая пальцы уже на рукавах Жукова.
«Сам, похоже, не замечает, что стал более открытым», – довольно думает Жуков и сжимает пальцы, массируя пах раскинувшегося перед ним юноши. Маг возбужденно выдыхает и прогибается, мышцы на шее так соблазнительно напряжены, что рыцарю не удержаться, и он прикусывает кожу, слыша как награду приглушенный стон.
Такой горячий, такой возбужденный и готовый ко всему, Есенин завораживал рыцаря и тот уже не мог долго ждать. Он стянул с паренька одежду и лег сверху, возбужденно выдыхая в шею и потираясь пахом, чтобы маг тоже почувствовал его возбуждение. И тот чувствовал – у него сбывалось дыхание, а ноги начинали дрожать. Жуков подозревал, что если сейчас парня заставить встать – он тут же сползет на пол.
Наконец, рыцарь не выдерживал и даже не чувствуя прохлады масла, что в другом состоянии могла бы его остудить, врывался в Есенина, растягивая его и заставляя хватать ртом воздух, не в силах справиться с возбуждением.
Слишком жарко. Слишком кружится голова рядом с этим нескладным парнем.
Уже потом, лежа рядом с ним на кровати, Жукову хочется понять, что он сам-то чувствует к этому очаровательному горе-властелину.
Вначале, он просто удивился – как такой хрупкий и совершенно безобидный парень мог быть Темным Властелином. Подумав, Жуков решил, что он им и не был – в конце концов, очень редко такие владыки сами выходят на битву, чаще просто на кого-то надевают свои облачения и выпускают умирать вместо себя. Убивать его было как-то… жалко. Поначалу рыцарь просто не знал, что с ним делать, но после нескольких недель в замке заинтересовался. Почему-то с этим парнем захотелось побыть ещё немного, и дело было даже не в хорошем сексе, а в чем-то ещё. Зацепил парень.
Мужчина улыбнулся, вспоминая то время, которое они провели в замке Есенина. Есь был странным, очень странным – Жуков никогда таких не видел и воспринимал его как забавного зверька, хоть и разумного. В голове никак не укладывалось, как такая невинная ромашка может быть даже не властелином, а вообще темным. Сомнения достигали пика в те моменты, когда парень ласково обнимался с кошками, коих в замке было в достатке. Столько тепла, столько заботы и ласки к животным, которых, по сути, очень многие темные используют в ритуалах с жертвоприношениями? Это было странно. Да и шрамы на руках парня – темные обычно себя не режут, предпочитая попортить кого-то другого.
К слову о шрамах.
– Стой-ка, – Жуков поймал Есенина, что уже норовил сползти с кровати. Перевернул его руки ладонями вверх. И, правда, как он и думал – вроде уже зарубцевавшиеся за время путешествия рубцы вновь были покрыты кровавой корочкой. Мужчина заметил, как парень бережет руки и если сложить это и рассказы Гексли, то всё вставало на свои места.
– И откуда это?
Есь сжался, как-то неловко и трогательно прижимая локти к бокам. Он опустил взгляд, руки подрагивали.
– Я… у тебя в ране был яд, по-другому бы не получилось. Извини.
Его привычка постоянно просить прощения несколько удивляла рыцаря. Особенно, когда парень просил его там, где это и не нужно было.
– Короче, колдовал ночью, так? – Жуков смерил взглядом покрасневшего парня, потом фыркнул. – Ты за сутки отдохнул?
Есенин кивнул, немного растерянно посмотрев на рыцаря, будто не понимая как это – без наказания за колдовство. Тяга к самоуничижению Жукова, к слову, уже напрягала, в отличие от постоянных извинений.
– Вот и отлично, собирайся, я оплачу. И да – я тебе запрещаю колдовать. Пока. Не хочу довезти скелет.
Есенин только кивнул, пытаясь втянуть голову в плечи. Жуков только потрепал его по взъерошенным после секса волосам и напомнил.
– Собирайся.
Маг напоминал ему кролика. Домашнего, породистого и красивого кролика, которого почему-то вышвырнули в лес. И теперь он убежден, что он суровый лесной кроль, хотя и такая жизнь дается ему нелегко.
Оплатив проживание, рыцарь позвал Еся вниз, седлать лошадей. Потом, обычно, он сам приходил к парню на помощь, но нравилось наблюдать, как маг скачет вокруг лошадей, похоже пытаясь с ними договориться, чтобы стояли поровнее.
Выйдя на крыльцо, Жуков осмотрелся. Город он этот смутно помнил, значит, до цели им осталось совсем чуть-чуть. Мужчина прикрыл глаза на мгновение – давно он уже там не был. Наверное, ничего там не изменилось. Хотя, если изменилось, то можно вновь навести свои порядки.
Рыцарь покосился на Еся, волочащего их поклажу. Отобрал половину, отправив в конюшню, и проследил взглядом. Ну, кролик и есть. Пугливый, большеглазый, постоянно настороженный и чтобы поймать, нужно уметь предугадывать движения, иначе скроется в густой траве и поминай, как звали. Хорошо, что Жуков был отличным охотником.
Мужчина уже не сомневался, что Есенин и, правда, был тем самым Темным Властелином, о котором ходило так много слухов. Правда, всё равно, половину слухов понимал с трудом. Его не то чтобы особенно боялись, как сильно властителя, чисто по-человечески, но он внушал какой-то первобытный ужас в людей. Они его не понимали, и это заставляло или бежать, или пытаться убить. Наверняка, покушений на этого ушастого было море, но прежде у парня был тыл в виде сестры и надежные люди. Почему потом он всё поменял – оставалось для Жукова загадкой. Хотя были подозрения, что на самом деле парень просто не хотел этим заниматься – а уж развалить так, чтобы вроде как и «не сам», дело пустяковое.
Выезжая на дорогу и довольно посматривая на вполне бодрого мага – хорошо, а то последнее время совсем полудохлый был, – рыцарь вспоминает разговор с его сестрой.
Как же он был рад, что она сбежала после того, как его наняли. Иначе вряд ли он смог бы провести так много времени наедине с Есениным. Вряд ли девушка что-то сумела бы ему сделать, но на вкус Жукова была слишком уж общительной и какой-то… легкой. И если Есенин как вода – чуть что утекал сквозь пальцы, и нужно было приложить усилие, чтобы поймать его – только тогда он замирал, то она была скорее похожа на любопытную птичку, которая скачет по человеку, добиваясь его внимания, а потом возмущенно чирикает, если схватили. Тем не менее, она дала Жукову много информации для размышления, в том числе полезным оказалось усыновление Есенина и его обучение, похоже, насильное. Жуков сам мог заставить кого угодно заниматься чем угодно – метод он бы нашел, но такое использование, к тому же и с помощью обмана, ему казалось чем-то… неприятным. Не тем, что должно существовать. Как минимум в его окружении.
Жуков вновь покосился на лохматого Есенина – тот никак не мог научиться завязывать волосы в хвост ровно. Рыцарь чуть улыбнулся, подумав, что мне очень повезло – Есь был совсем не похож на сестру. И не смотря на воспитание, похоже у него были совсем другие ценности, хотя внутри и боролись: то, что «надо», и то, что «хочется». И это «хочется» оказывалось слишком сильным, чтобы полностью уйти в небытие. К тому же, таким образом и было понятно его странное поведение парня в те моменты, когда он расслаблялся. Он боялся этого до ужаса, до трясущихся рук, и до истерики – только потому, что в такие моменты был совсем не тем, кем его учили быть. А это ему, похоже, казалось неправильным
«Ну, ничего, – подумал Жуков. – Мы его ещё откопаем из этой свалки». Он довольно оскалился, вызвав недоуменный взгляд Еся. Поулыбался уже Есю, вгоняя того в краску и заставляя опустить взгляд на холку коня.
Смущать паренька было весело. Тот старался не показывать виду, но очень открыто и очень остро реагировал на Жукова.
А уж как можно будет оторваться на месте… Жуков аж зажмурился, непроизвольно облизнувшись – наверняка маг в этот момент подумал, что мужчина грезит о еде.
«Уже должно быть за поворотом», – подумал Жуков и не ошибся, некоторые вещи не забываются даже через годы. Они выезжали к высокому замку – судя по всему, чьему-то родовому поместью. Есь заинтересованно осматривался, похоже, так далеко от дома никогда не заезжал. Жуков пустил коня вперед, подъезжая к воротам и, не подумав спешиваться, постучал в них кулаком.
– Хей, уснули там что ли? Открывайте уже!
– Кто там рвется-то? – поинтересовались с ворот, высовывая голову. Узрев Жукова поперхнулись и голова тут же скрылась. Ворота же задвигались, медленно открываясь.
– Хозяин вернулся! – раздалось счастливое по двору. – Это хозяин!
Поймав изумленный взгляд своего пленника, Жуков заулыбался:
– Ну, ты не спрашивал, я и не говорил.
Если бы Есь спросил, он бы конечно тоже не сказал, но тогда и отговорку придумал бы другую. Может быть, а может, использовал ту же, просто чтобы посмотреть на возмущенную реакцию парнишки – ему нравилось, когда он дулся и возмущался. Было в этом что-то… трогательное.
Из замка постепенно выползала челядь, Жуков вырос в этом замке и его любили все его обитатели.
Удостоверившись, что вышли все, мужчина приподнялся на стременах и широко улыбнулся.
– Ну, с возвращением меня.
Когда радостные крики улеглись – не без помощи поднятой руки рыцаря, тот поймал за поводья Есенинского коня и подтянул поближе, положив руку уже на плечо Есю.
– Это – мой первый, единственный и последний наложник. Обращаться с ним как с моей женой, считайте он она и есть, всем всё ясно?
Если недовольные и были, то спорить с рыцарем им не слишком хотелось. Есь же под рукой просто окаменел, вцепляясь в седло до побелевших костяшек и тихонько начиная дрожать. Явно не ожидал.
Распорядившись, чтобы приготовили ванну, Жуков отвел Еся в комнату и только там парня прорвало:
– Пожалуйста, – он отпрянул от мужчины. – Не надо.
– Чего не надо? – нахмурился Жуков, такой поворот событий его не устраивал. За время, пока они путешествовали, и жили у Есенина в замке, он привык считать его своим. И это чувство ему настолько понравилось, что отнимать его он не дал бы даже самому Есенину.
«Как ты не понимаешь, это же больно, это так больно когда тебе показывают то, чего так хочется, – билось в голове мага, пока он пытался совладать с собой и не забиться под стол. – Я бы всё отдал, чтобы быть рядом кем-то чуть больше чем никем, но ты не станешь. А если станешь, то ты не должен пачкаться»
– Ты можешь меня презирать, я согласен, это будет правильно, но мне страшно и я... нет, я люблю, – Есь сжался, будто ждал удара. Весь его вид говорил о том, что он просто не понял Жукова. Не понял, что тот не шутил и что он не пытался просто шокировать слуг по прибытии, а говорил искренне. – Прости, пожалуйста. Я знаю, что это нельзя. Оно само… правда.
– Какой же ты дурак, – Жуков терпеливо вздохнул и поймал своего кроля за шиворот, прижимая к себе. – Ты мой, понял? Навсегда. И я больше тебя не отпущу – на это можешь и не надеяться.
– Я грязный, – пискнули откуда-то с груди Жукова, подрагивая, но, не вырываясь, похоже боясь пошевелиться. – Ты испачкаешься.
– Дурак, – повторил Жуков, чувствуя, что терпение стремительно начинает его покидать. – Я сам решу, что мне надо, и не смей пытаться это решить за меня. А мне нужен ты. Весь.
– Ванна готова, – прервал красивую сцену торопливый служка. Впрочем, тут же покрасневший, и скрывшийся обратно за дверью.
Жуков расхохотался, а Есенин смутился. Он ещё не верил Жукову, но почему-то уже знал, что теперь всё страшное позади и теперь можно расслабиться.



Fin

POV Финрода. И, по-моему, жуткий ООС...



Каменные стены не пробьешь голыми руками, но я пытаюсь. Пытаюсь, не чувствуя боли, не обращая внимания на следы, остающиеся на коже.
В темнице было безразличие. Здесь - непонимание происходящего и страстная тоска.
Тоска по свободе или по...
Я не произношу его имени. Никак. Но он, его тьма, его огонь - кажется, уже в моей крови. И изначальный Свет обжигает изнутри, не желая принимать то, что стало частью меня.
Тьма шепчет, лукаво, но словно бы даже сочувствуя: "Успокойся...". Я и рад бы успокоиться, но не могу.
Его прикосновения саднят, словно ожоги. Его клеймо на мне. Я - собственность Темного...
И мне почему-то даже не стыдно.
Меня приручили, как зверя. Сделали поводок из моей же слабости...
Почему мне кажется, что так и должно быть? Это наваждение тьмы? Его наваждение?
Но, даже когда я подхожу к окну, солнечный свет не приносит успокоения. И бьющий в лицо ветер не отрезвляет меня.
И я уже не вздрагиваю, чувствуя чужую руку на своем плече.
- Тоскуешь, Финдарато? - спрашивает он, чуть сильнее сжимая пальцы. Я не думаю, прежде чем ответить:
- Да.
В первый раз я сказал ему "Да".
Кажется, это становится неожиданностью и для него.
Я больше не боюсь говорить ему "Да". Я вообще его не боюсь.
И он тоже это понимает.
- Мой, - медленно произносит он. Впервые - неуверенно. Или... может, он просто больше не прячет свою неуверенность?
- Твой, - все так же бездумно соглашаюсь я. Ты добился, чего хотел, Гортхаур Жестокий. Жестокий... Странно. Теперь странно думать о тебе так.
Твой взгляд все так же пылает, но я не чувствую его тяжести. Темное Пламя...
- Теперь я сгорю? - срывается с губ. Ты улыбаешься - почти мягко - и качаешь головой.
- Только если сам этого захочешь.
- Что теперь будет?
Ты наклоняешься еще ближе и шепчешь:
- Только то, что сам захочешь.
Чего я хочу? Чтобы ты отстранился или чтобы поцеловал меня?
Я осторожно кладу руку тебе на плечо, в жесте, который можно истолковать и как отталкивание, и как намек. Я привык, что ты решаешь за меня - реши и сейчас.
На мгновение ты морщишься, и я инстинктивно отдергиваю руку - но ты ловишь её на полпути и начинаешь целовать. Жадно. Но резко останавливаешься, заметив ссадину.
- Кто посмел?!
- Я сам, - опускаю свободную руку на твою голову, зарываюсь пальцами в волосы. Сейчас ты не морщишься, а, наоборот, довольно улыбаешься. Сейчас я знаю, чего хочу.
Чтобы Гортхаур Жестокий, Повелитель Воинов, Темный Майа и ученик самого Моргота, продолжал целовать мою руку, склонившись и подставив моим прикосновениям голову.
Это темное желание. Но я не чувствую себя темным.
Я чувствую себя любимым.

Очередная история о Слендермене. Персонаж стал настолько популярен, что может посоревноваться с пиковой дамой, матерным гномиком и другими героями из детства. Тем более, что теперь существует способ лично встретиться с тонким человеком. Очень надеюсь, что не бойан или хотя бы кто-то еще не видел.
1. Тонкого человека вы сможете вызвать только ночью желательно часа в три, когда все спят. Вам понадобятся:
- Пять листов бумаги
- Карандаш
- Фонарь
- Колода карт
- Клей
- Тонкий скотч
- Многоэтажка с работающим лифтом
- Повязка на глаза

2. Ночью поднимитесь на самый верхний этаж, но ни в коем случае не на крышу. Убедитесь, что здесь нет людей и никто не ходит. Включите фонарь, разложите листы.

3. У вас должно быть пять листов, это пять ступеней заклинания. Дальше очень важно:
- На первом листе нарисуйте дерево. Неважно, как хорошо оно у вас получится, главное, чтобы каждому было ясно, что нарисовано дерево.
- На втором листе нарисуйте лицо. Простое лицо: овал головы, нос, два глаза и рот.
- К третьему листу необходимо клеем приклеить любую карту пиковой масти. Кто-то говорит, что этот пункт можно пропустить и достаточно четырех листов, но лишней пиковая карта не станет. Говорят, лучше всего приклеить пикового валета.
- На четвертом листе рисуем себя. Главное обозначить один опознавательный знак, например сегодня оденьте красную шапку и красную шапку эту нарисуйте на вашем человечке. Тонкий Человек должен знать как вы выглядите. Небольшой детали в одежде будет достаточно.
- На последнем листе рисуем многоэтажный дом. Важно: количество этажей должно совпадать с количеством этажей дома, в котором вы сейчас находитесь

4. Теперь, когда вы сделали пять листов (рисовать обязательно в подъезде), приступайте к самому обряду:
- Необходимо на лестничных пролетах первых пяти этажей на стенах развесить листы: дерево - на первом этаже, лицо - на втором, пикового валета - на третьем, изображение себя - на четвертом, многоэтажку - на пятом. После этого надо подняться на верхний этаж дома, можно на лифте, подождать примерно полчаса, после чего на лифте же спуститься на первый этаж и пойти проверять листы.

5. Что вы должны увидеть:
- К дереву на первом этаже будет пририсован висельник.
- С лица на втором этаже исчезнут глаза и рот, останется только овал лица.
- Карта на третьем этаже останется. Кто-то говорит, что она может быть подменена на другую карту или замазана черным карандашом.
- На четвертом этаже вы не увидите ничего - Тонкий Человек забирает себе ваше изображение.

6. На пятом этаже, напротив одного из этажей нарисованного дома будет сделана пометка - вероятно, черный крест. Если пометка сделана на пятом этаже - вас ничего не спасет. Обернетесь - и Тонкий Человек заберет вас. Можно попробовать спиной спуститься пять этажей вниз, это единственный шанс выжить, но, говорят, не особо это помогает.

7. Если пометка сделана на другом этаже - значит, Тонкий хочет играть. Если хватит мужества - идите к лифту и езжайте на помеченный этаж. Как только двери лифта откроются, будьте готовы попасть в лапы Тонкого человека.

P.S. Если поедете на первый этаж, не исключено, что лифт не послушает вас и повезет вас прямо к тонкому человеку. Правду никто не знает.
Ну, кто хочет поиграть в компьютерную игрушку в реальных условиях?

Т9-25. Франкенштейн/М-21. Застать модифицированного за написанием фанфиков с высоким рейтингом. H+
...Оборотень увидел глаза ноблесс, которые светились нескрываемым желанием. Он не в силах сдерживать себя сорвал с парня остатки одежды, прижав его лицом к стене и с громким стоном ворвался в нежную плоть, слизывая капли крови с уже затягивающих порезов. Ноблесс вздрогнул, выгнулся всем телом и закусил нижнюю губу, предотвращая попытку разразиться таким же страсным стоном. Продолжая ритмично двигаться в нем, М-21...
- М-21. Это что?! - Франкенштейн поднял двумя пальцами тетрадь со стола. Темная аура почти целиком заполнила гостиную, дышать стало трудно. М -21 вздрогнул и выронил из рук бутылочку с зеленым чаем, за которой буквально на минуту забежал на кухню. Однако, судя по всему, этой минуты оказалось достаточно...
- Я жду ответа, М-21. Эту... гадость, ты написал?
Отрицать было бессмысленно. Франкенштейн отлично знал его почерк. Поэтому М-21 только кивнул и уставился в пол.
- Как ты мог? Как ты мог написать такое? Да еще и оставить на видном месте, в гостиной! А если бы это этот кошмар прочитал Регис? Или, еще того хуже, Мастер?! Чем ты вообще думаешь?
- Но я... - М-21 не знал, что ответить, чтобы не разозлить Франкенштейна еще больше. Идеальным решением было бы сейчас провалиться сквозь пол, но дыру в центре гостиной хозяин дома не простил бы точно.
- Ясно. - Франкенштейн уронил тетрадь обратно на стол, - нечего сказать, так? Значит - сам все понимаешь, а это уже не безнадежно.
Он бросил на злосчастную тетрадь полный презрения и отвращения взгляд и вышел из гостиной.
Ночью М-21 спал плохо. Он хорошо знал Франкенштейна, и это знание ему подсказывало, что если его не размазали по стене сразу - значит расплата еще впереди. И он не ошибся. Утром, сразу после завтрака, Франкенштейн остановил его в коридоре.
- Вот, держи. И советую читать очень внимательно. А лучше - вообще выучить наизусть.
В руки М-21 легла толстая пачка листов. На верхнем было написано: "Фанфикшн. История появления. Виды и типы фанфиков с рейтингом NC-17, NC-21. Правила их написания."
- Что?... - М-21 ошалело вжался в стену.
- Я непонятно выразился? Ознакомься с этим, и впредь будешь сдавать мне бетить все, что ты написал. И если я там еще раз увижу "оборотней", "парней", или, да не приведи Господь, "блондинов"... - темная аура полыхнула с новой силой, и М-21 обреченно прикрыл глаза

Т9-13. Франкенштейн/М-21. Каждый раз когда М-21 уходит из лаборатории Франкенштейну хочется его остановить. NH!
387 слов
Яркий свет медицинских ламп гаснет, и в первые секунды М-21 жмурится, ослепнув от резкого перехода из белого в приглушённое, нормальное освещение. Франкенштейну нужны эти мгновения, чтобы выцепить в обычно невозмутимом М-21 обычно неуловимое. То самое, чего ему так не хватает. То самое, что превращает созданного для убийств оборотня в человека.
- Всё?
Лаконичное "да" служит ему ответом. Реже – напутствие касательно возможных реакций организма. И ничего более.
- Тогда я пошёл.
Кивок вместо ответа и лёгкая полуулыбка, причин которой не знает никто, кроме директора.
М-21 поправляет воротник рубашки, одёргивает рукава пиджака и выходит из лаборатории. Едва переступив порог, он расправляет плечи и словно становится выше, скинув с себя весь груз от осмотра и модификаций. И прошлого.
Но лишь на мгновение. Шаг – и он снова становится собой, а Франкенштейн чувствует усталую грусть.
Ничего личного.
Каждый раз, когда он уходит из лаборатории, Франкенштейн хочет сказать что-то кроме их обычного обмена репликами, и каждый раз его что-то останавливает. А М-21 ни жестом, ни словом не даёт подсказок, в такие минуты от закрыт сильнее обычного, и директор отпускает его снова.
Наверное, он хотел бы иметь возможность контролировать оборотня постоянно – просто чтобы быть уверенным, что тот не сделает неверного шага вместо обычного – вперёд. Но такая власть не дана никому.
Франкенштейн с усмешкой думает, что всё, что он может – это смотреть. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в столетие он наблюдал, как меняются люди, превращаясь в зверей, или как меняются звери, становясь человеком. И он не уверен, чего хочет больше – чтобы М-21 шёл дальше или же остался таким, как сейчас.
Даже если он потеряет силу. Даже если останется слабым. Франкенштейн готов его защитить. Да вот только его никто не просит, не спрашивает.
М-21 приходит и уходит, и никто и ничто не способно удержать его против воли.
Если ему сотрут память, думает Франкенштейн, он сможет заставить его вспомнить. Он – хранитель чужих воспоминаний, источник многовекового опыта и знаний, и он не позволит М-21 забыть ничего из этого. Даже если это просто перекидывание парой слов дома или краткий, полный невыносимого официоза диалог перед обследованием – для него ценно всё.
Но сейчас он – лишь наблюдатель. И будет им до тех пор, пока М-21 не обернётся на пороге, не взглянет иначе, не задумается о.
Потому что у них нет ничего личного. Но для Франкенштейна уже то, что есть – как целый мир.
И он готов его защищать.

265 слов мыслеблудия
Франкенштей искренне любит науку и исследования. Процесс творения нового из имеющегося завораживает и будоражит одновременно. Его лаборатория оснащена всем мыслимым и немыслимым оборудованием. Рай для ученого. Строгость и функциональная красота этого помещения достойны восхищения. Здесь творят...нет, здесь предначертано ТВОРИТЬ.
Когда М21 впервые оказался внутри, великолепие этого места не произвело на него никакого видимого впечатления.
Впрочем, последующие разы были аналогичны первому.
Умом Франкенштей понимает, что парень бывал в лабораториях, не уступающих этой в оснащении, но все равно немного обидно.
М21 - идеальный пациент. Во время обследований он четко выполняет все инструкции, иногда даже предвосхищая их. На тестах помогает закрепить датчики на теле, идеально выполняет график нагрузок. Он умеет обращать внимания на те симптомы и изменения, которые важны для дальнейших разработок. Он правильно готовится к ангиографии и соблюдает предписания после экспериментов.
Идеальный...образец.
Ученый одергивает себя всякий раз, когда всплывает это словосочетание. Думать так о М21 кажется нечестным, хотя раньше подобные мелочи не волновали гения.
Франкенштейн сам не понял, откуда появилось это желание. Желание показать подопечному магию лаборатории с её, поистине, безграничными возможностями для усовершенствования мира. Желание донести красоту стеклянных реторт, сверхмощных микроскопов, сложнейшего томографа... Желание из монстра в белом стать для него волшебником.
"Здесь безопасно" из раза в раз так и не превращается из мысли в звуки.
"Быть может, останешься?" не срывается с языка, когда, после процедур, ученый смотрит на собирающегося М21. Молчанием Франкенштейн отпускает его. Отпускает туда, где уголки губ привычно изогнутся в ухмылке, а окружающие получат свою порцию ехидства. Туда, где на лицо вернутся эмоции, а из взгляда исчезнет обреченность.
Франкенштейн не знает причину, но ему грустно смотреть в спину уходящему и хочется его остановить
Каждый раз он отпускает полуоборотня, но с каждым разом все меньше поспешности в движениях пальцев, застегивающих рубашку. Иногда взгляд серых глаз задерживается на чем-нибудь из техники или на самом ученом. В такие моменты Франкенштейн ждет вопросов, ведь М21 не глуп, весьма любопытен и впитывает любую новую информацию, как пересохшая земля долгожданную влагу. Близок день, когда любопытство пересилит отвращение к стерильному помещению. В этот день Франкенштей обстоятельно ответит на все вопросы и, быть может, даже предложит остаться.

204 слова

- На сегодня все. Можешь быть свободен.
Стандартная фраза - стандартное окончание стандартного набора тестов и анализов.
Ты не торопясь одеваешься. Любуюсь тобой, твоим телом, твоими движениями. Плавные, приковывающие внимание.
Ты умеешь быть завораживающим, но об этом мало кто знает, и знает ли вообще. От тебя невозможно отвести взгляд, когда ты этого хочешь. Интересно, с кем еще, кроме меня, ты бываешь таким.
Уходишь.
В дверях задерживаешься, чуть поворачиваешь голову и киваешь на прощание. Выглядишь сейчас нереально. Интересно, это сущность оборотня, или ты тренировался?
Дразнишься.
Знаешь ведь.
Как мне хочется остановить тебя. Как хочется раздеть и уложить на стол.
И экспериментировать с твоим телом. Разобрать тебя по кусочкам и собрать снова. Убрать лишнее, добавить недостающее. Кромвель - идиот, раз упустил такой прекрасный образец. Чужое сердце меняет твой организм. Мастер пробудил твою кровь. И я до дрожи хочу наблюдать за трансформациями, направляя и исправляя их по своему усмотрению. Я хочу сделать тебя своим экспериментом. Я хочу превратить тебя в шедевр.
Но приходится довольствоваться малым. Мастер не одобрит моих желаний. Он наблюдает за тобой пристальнее, чем может показаться. Ты под его покровительством. И ты это знаешь.
Я не хочу отпускать тебя. Но я не посмею пойти против воли Мастера.
И каждый раз ты уходишь, дразня своей недоступностью.

сказ как на дайри вводятся нововведения:
Админы: народ на улице ноябрь, скоро совсем холодно станет. Давайте переобуваться. Вот смотрите новые клёвые ботинки!
Юзеры: хммм...
Активисты: *набирают побольше воздуха в лёгкие* ааааа...
Админы: *расписывают новые ботинки* а ещё они зелёные и здоровские, стоят стопицот рублей.
Активисты: ботинки за стопицот рублей? покажите нам накладные на них!
Админы: мы ещё ничего не заказывали. Зима близко, же
Активисты: кто сказал, что зима будет в декабре. Показать нам прогнозы погоды от метеоцентра, гадалок и дельфина Васи. Почему ботинки стоят стопицот рублей? Где расписаный состав молекул? А если мы зиму не переживём, ботинки кому достанутся? Может их в аренду взять?
*Троли тащат колокол*
*Юзеры тащат попкорн*
Админы: давай тогда голосова- *буц* -ть. Можно и в *буц* полоску, *буц* если *буц*... Блин, перестаньте кидаться деньгой, ещё ничего не *буц-буц* реш *буц* ено.
Троли: *бом-м-м* скоро все мы по мирууу босиком пойдёёём *бом-м-м*
*Юзеры жрут попкорн и тащат в дом плакаты цитаты*
Секта молчаливого клопа: хех *погладив спрятанную ачивку под свитером "меткий донатер", идёт в лес откапывать следующую заначенную деньгу* "буц"
Сообщество староверов: зачем новые ботинки? Мы только к этим привыкли, после валенок! Ненадь! Вот ненадь!!!
Админы: успокойтесь, никто не будет ходить босиком *буц*! В наших старых ботах, можно ходить только весн-
*Троли раскачивают колокол бом-м-м, бом-м-м, бом-м-м бо-о-о..*
Активисты: так уже деньги есть! Отчётов нет! Где состав молекул, где? Почему не предупредили, что ботинки нужно менять? Почему не предупредили, что зима близко?
Староверы: ненадь, нам ненадь!
Админы: ой-осенью. Зимой никак!
*Юзеры на всякий случай кладут сухари в чемоданы, жрут попкорн*
Троли: ой, холодно босико-о-ом, бом-м-м!
Активисты: отчёт амортизации, где? А в старых дальше походить нельзя?
Админы: успокойтесь вы все! Мы только ботинки *буц* меняем! Можно в старых, но с пневмонией!
Троли: аааааа, нельзя так разговаривать, мы от вас покидаем, бом-м-м!
Юзеры: а почему они зелёные?
Админы: давай проведём голосование по выбору цвета.
Активисты: как голосование? Сколько голосов нам дадут? Сколько голосов у дельфина Васи? Какой процент голосов будет важнее, ведь кто-то же за это платит?!
Троли: бом-м-м, бом-м-м
Админы: деньга на ботинки есть "Секта молчаливого клопа" забросала *буц*
Все вместе выбирают цвет ботинок.
Повтор, 28 раз.
Админы: итак, по результатам голосования: ботинки заказаны цвета стыдливой пяточки хампульки с серыми шнурками, со стельками пропырок. При установке галочки в седьмом окне, они будут выглядеть как старые разношенные боты. Все отчёты в восьмом окне. В восьмом окне! Мы это сделали товарищи, ура!
Коматозники: народ, эт что за боты?

2В-03 АУ, ретеллинг какой-нибудь казахской (или не казахской) сказки про дружбу или про любовь, чтоб антураж и вот это вот все. Только не стеб.

Было или не было, но, говорят, в давние времена правил в одной стране хан Джей-Джан. Отправился однажды хан на охоту со своим другом Отабек-батыром да подъехал к берегу реки коня напоить. Увидали они сидящего над водой юношу краше месяца в небесах, стройнее деревца в степи, с волосами, подобными солнечным лучам. Залюбовался хан, хлестнул своего коня, рванулся, чтоб схватить и увезти с собой красавца, но сверкнул рассерженно на него глазами изумрудными дивный юноша и, скользнув в воду, исчез без единого всплеска.
Долго метался по берегу Джей-Джан, не жалея коня и собственных сил, но никого более не увидел. Опечалился он, решил во что бы то ни стало отыскать юношу и в свой гарем заполучить.
Обратился он к Отабеку-батыру:
- Друг мой, не будет отныне мне покоя, с ума сойду, пока не получу себе красавца неземного.
Давно дружили меж собой Отабек и Джей-Джан, ещё в детстве дали клятву, если откажется кто-то из них от друга, немедля в камень обратится. С тех пор не видел их никто порознь. Учились - вместе, развлекались - вместе, на охоту ездили - вместе. И знали все, что крепче дружбы, чем у Джей-Джана с Отабеком не сыскать в целом свете.
Знал Отабек, не обрадуется первая жена Джей-Джана, если он еще кого в дом приведет. Изведет, коварная женщина любого, глазом моргнуть не успеет, но спорить не стал, ибо видел, как глаза хана любовным огнём горят, да как страдает его храброе сердце.
Пришел на берег реки рыбак. Услышал старик их разговор, да посмеиваясь сказал:
- Видели вы пери. Живёт он на дне реки, в подводном царстве. Иногда выходит он на поверхность, чтобы простых людей поглядеть да просушить свои дивные волосы. Э-эх, был бы я моложе, сам бы в воду прыгнул!
Воскликнул Джей-Джан сердито:
- Что же это ты, утопиться мне предлагаешь?!
- Э! – потянул рыбак. – Тот, кто любит, ни огня, ни воды не боится!
Обидело Джей-Джана, что какой-то старик сомневается в его чувствах и храбрости. Потребовал он поведать, как в подводном царстве оказаться.
- Друг я тебе и с тобой пойду, - сказал Отабек.
Послушали они старика. Взялись они за руки, хватились за камышинку, возле которой пери видели, и прыгнули в воду.
Как коснулись ноги их снова твердой почвы, раскрыли они глаза и замерли в изумлении. Вокруг них настоящий город с домами и сараями развернулся. Мимо проходили люди, на них похожие. Вместо коней огромные сомы носили всадников на своих спинах. Вместо кур и гусей стайками по дворам плавали окуньки да подлещики.
Подивились они чудо-граду да призадумались, где же красавца-пери искать среди всего этого люда.
Шла мимо них старушка. С виду, человек. Да глаза хищные, спина ровная, как ни у одной женщине с поверхности к её годам – чай земля сама к себе клонит, чтобы к ней привыкали. Худючая, что сама смерть.
- Что земные люди в нашем царстве забыли? – поинтересовалась она. – Дурные намерения вас сюда привели?
Сообразил Отабек, что надо быть осторожным, сразу всех планов не выдавать и сначала старушку задобрить.
- Не серчай, - говорит, - заблудились мы и случайно на дне реки оказались. Приюти нас на ночь, а потом расскажи, как наверх выбраться. Или нет в ваших краях закона гостеприимства?
Нечего было на это ответить старушке. Согласилась она приютить друзей у себя. Накормила, напоила, рассказала, как обратно на земле оказаться. К ночи засобиралась она по делам своим подводным куда-то, а гостям своим наказала из дома ни ногой. Сказала – дворы щуки зубастые охраняют. Коли кого чужого увидят, загрызут – не успеет бедняк в своем кармане двух монет сосчитать.
После этого ушла старуха, а друзья спать легли.
Джей-Джан так устал за день, так переволновался, что мигом сморило его на неудобной кровати под одеялом из водорослей. Отабеку не спалось. Глянул он в окошко, но щук никаких не увидел. Вышел тогда Отабек на улицу и решил сон нагулять, заодно и разглядеть город получше. Увидел он вскоре дворец хрустальный, красоты неописуемой. Где жить чудесной пери, как не тут, подумал батыр и вернулся в дом старухи. А на утро спросил у нее:
- Что же ты, бабушка, пугала нас щуками страшными? Ни одной мне не повстречалось, хотя всю ночь гулял я по улицам.
Покачала головой строго старушка:
- Ай, непослушный ты батыр. А с виду тихий.
Рассмеялся Джей-Джан, говоря:
- Отабек в душе горячее солнца небесного, упрямее самого упрямого осла!
- Скажи нам, бабушка, кто во дворце хрустальном живёт? - попросил Отабек.
- Царь наш, конечно, и внук его любимый с волосами, краше солнечных лучей.
Разволновался Джей-Джан, стал белее облака на небе. Заметила это старуха да сказала:
- Красив царевич, так красив, что девы, его видавшие, с ума сходили. Целыми днями стоят под окнами и поют песни о своей любви. Так красив, что воины храбрые, при виде его оружие складывали и пред ним преклонялись.
- Откуда ты знаешь всё? – спросил Отабек.
- Да как не знать то, что весь подводный люд знает? Как не ведать, когда я с детства царевича нянькаю?
- Скажи сегодня царевичу, как придешь, что двое земных в гостях у тебя - странно, что не утонули, - велел ей Отабек.
- Дурное затеяли вы, воины. Ничего я ему не скажу! – рассердилась старуха и ушла во дворец.
Тяжело языку женскому за зубами держаться. И так она терпела, и эдак. Царевичу волосы расчесывала, про витязей думала.
- Что гнетет тебя, бабушка Лейла? – спросил царевич. – На себя ты сегодня не похожа. Бледна и строгость свою позабыла.
- Не хотела говорить тебе, Юра, - честно ответила старуха. – Двое гостей нынче у меня. Оба с земли зноя и жажды к нам явились. И не утопли.
Рассмеялся царевич, засиял глазами изумрудными, позабыв про волосы стал угощать няню вкуснейшими кушаньями.
- Гляди-ка! Не испугались!
И полночи расспрашивал ее о витязях, что она про них думает, да кто из них мудрее и краше. Меж тем описала она обоих красавцами писанными, храбростью и силой исполненными. Один, говорит, богаче молвит и собою красуется, а второй молчит больше, но коли говорит, так по делу, коли решает, так мудро. Перед тем, как домой отпустить, дал няне пери кусочек хрусталя и уголёк и велел им передать.
Возвращалась Лейла, печалясь. Понимала, что царевич задумал что-то. Хотела выбросить странные подарки, но испугалась гнева Юриного и передумала.
Поглядел Джей-Джан на хрусталь и уголёк, повертел в руках, да и воскликнул:
- Смеется над нами пери! Передала нам безделицу. Что нам с ними делать? Это обзывательство такое? Дескать, ты Джей-Джан и одного бриллианта не стоишь, а друг твой вообще - что бесполезный уголёк? А мы за ним в воду бросались, утонуть могли!
- Не спеши, Джей-Джан, - возразил Отабек. – Должно быть, это какая-то загадка.
- Ну и думай, а мне не пристало всяким строптивцам угождать! – вздёрнул нос хан.
Взял Отабек камни в руки и стал рассматривать. Тёпло исходило от черного уголька и сказал тогда он, догадавшись:
- Говорит нам царевич ночью приходить, а при свете дня не являться.
Так и решили.
Пришли друзья ночью ко дворцу. Велел Джей-Джан другу на страже стоять, а сам пошел в сад и встретился с царевичем.
- Где же друг твой? – спросил Юра.
- Он охраняет покой хана, стоит на страже, - ответил Джей-Джан и начал царевичу про себя рассказывать да свои достижения восхвалять, чтобы чудесному пери понравиться и убедить с собой уехать.
Всю ночь гуляли они меж деревьев диковинных, на странных животных похожих, меж статуй с грозными царями и стыдливыми девицами, по дорожкам из ракушек и жемчугов. А на утро отправил Юра хана:
- Скоро солнце взойдет, дедушка проснётся. Иди, хан. Ночью со своим другом приходи.
Семь ночей приходили витязи. Семь ночей Отабек на страже стоял, а Джей-Джан с пери по саду гулял. Не видел Отабек пери чудесного, не слышал волшебного голоса. Но с каждым днём становилось ему всё больше и больше неспокойно.
- Пора уезжать нам отсюда, - сказал Отабек другу своему. – Опасно нам здесь оставаться. Уговори царевича с нами уходить, а в своем дворце сделаешь его своей второй женой.
- Ишь чего вздумал – своего хана учить! – оскорбился Джей-Джан. – Сам я знаю, что делать нужно. Если лень тебе сторожить, то и не надо. И без тебя управлюсь!
Обидно стало Отабеку, остался на восьмую ночь он у старухи. Джей-Джан один во дворец отправился.
Снова спросил пери про Отабека, почему он сам с царевичем познакомиться не желает. А Джей-Джан рассердился и зло воскликнул:
- Сам хан к тебе пришел, а ты про простого батыра спрашиваешь!
Нахмурил светлые брови царевич, ответил сурово:
- Негоже хану так о своих друзьях отзываться. Он храбрый воин и надежный друг, и я желаю его видеть и с ним говорить!
Хотел Юра к калитке пройти, чтобы Отабека позвать, но Джей-Джан преградил ему дорогу. Выхватил тогда меч царевич, всем своим видом решительность свою показывая, надеясь усмирить наглого хана одним взглядом. Но Джей-Джан не испугался и угрозам не внял, сам вынул меч из ножен и завязалась меж ними драка. Не желал хан своей любви зла причинить, но победой своей хотел доказать свою силу, а значит и необходимость его слушаться. Но от шума сбежались со всех сторон стражники и слуги. Попытался Джей-Джан убежать, но было уже поздно.
Теперь послушайте про Отабека-батыра.
Не вернулся наутро хан в дом старухи. Заподозрил Отабек неладное, стал расспрашивать у нее, что же приключилось. Тяжело вздохнула Лейла, но рассказала, приговаривая: «Вай! Вай! Говорила я вам, витязи, не делать того, что замыслили. Говорила не губить свою головушку и прекрасного нашего царевича!».
- В темницу твоего друга закинули, а вместе с ним и Юру! Разгневался дед, за то, что застал их вместе. А там и служанки злобные гадости нашептали, - запричитала она.
Но не на то Отабек хорошим другом был, чтобы слёзы по попавшему в беду хану лить, а на то, чтобы мысли мудрые думать. Попросил он у старухи паранджу, да и отправился к темнице царской, накинув ее на себя.
- Куда лезешь, женщина?! – воскликнули злые стражники. – Не видишь, что ли, сюда хода нет?!
Но Отабек, изображая старушечий голос, проговорил:
- Миленькие сыночки, что ж вы не признали меня? Я же няня вашего царевича. Принесла я ему угощение.
Не успели стражники призадуматься, как сунул Отабек каждому в руку по золотой монете, и проскользнул в темницу к царевичу.
Низко поклонился Отабек прекрасному пери, скинув паранджу, глаз на него поднять не смея, и сказал:
- Не пугайся, царевич. Я друг Джей-Джана, тебя выручать пришел. Раз любит тебя он, то и мне ты друг. Надень на себя паранджу и иди мимо стражи. Они решат, что то няня твоя ушла и тебя не тронут.
Рассмотрел Юра батыра, заулыбался ласково и лукаво:
- Только ли дружба движет тобой, Отабек?
Не стал он отвечать, только порозовели его щеки, а глаза пуще прежнего прятать стал. Покачал головой царевич, накинул на себя паранджу и прошел мимо стражи никем не узнанный.
А на утро пришлось вести стражникам к царю на суд не Юру, а Отабека.
Удивился царь, увидев пред собой незнакомца.
- Кто ты такой и где внук мой? – поинтересовался он, почесывая седую бороду.
- Позволь мне речь молвить, великий царь, - обратился Отабек. – Не знаю ничего я про внука вашего, даже не видел его ни разу. Знаю только, что стража ваша схватила меня и друга моего, закинула в темницу, не разбираясь в ночи что к чему. А там, видно, злые языки тебе про внука гадости и нашептали, не думая, что там его и близко не было. А мы с Джей-Джаном охотились на берегу реки, случайно утопли и у тебя во владениях оказались. Не гневайся, царь. Отпусти ты нас с миром. Всю жизнь тебя добрым словом вспоминать будем.
Признал тогда мудрый царь свою неправоту и попросил витязей быть его гостями столько, сколько вздумается, чтобы ошибку столь серьезную загладить.
Любил Джей-Джан празднества разные, любил кушанья расчудесные, любил охоту да всякую необычную. Согласился он за них двоих и понеслись дни один краше другого.
Неделя прошла или месяц – не заметили друзья. Один, предававшийся утехам, второй – следящий, чтобы с первым беды не приключилось. Но только вбежала однажды старуха, что их приютила, рассказала, как печалится Юра, ночей не спит – нависла над ним женитьба ненавистная на принцессе соседнего царства.
Вновь загорелись глаза Джей-Джана, возжелал он царевича себе заполучить. Уговорил он друга своего нынче же ночью бежать.
На свой страх и риск проник Отабек в комнату пери, как солнце скрылось за горизонтом и лучи его перестали освещать подводное царство. Увидел он Юру, стал уговаривать бежать. Хоть и грустно ему было с дедушкой расставаться, но брать в жены нелюбимую царевну, не хотелось сильнее. Согласился он, и той же ночью они втроем тайно покинули подводное царство.
Забрали у рыбака друзья своих коней и на них вернулись во дворец Джей-Джана.
Радостно встретили подданные своего любимого правителя, не меньше радовались они и его верному другу, уже не раз выручавшего его из различных бед. Не радовалась только Изобхара, первая и пока единственная жена Джей-Джана. Любила она его сильнее жизни. Сильнее чужой жизни, и готова была каждую соперницу извести, каждого соперника заморить. Но кроме того, была Изобхара женщиной хитрой и умела действовать так, чтоб гнев хана на нее на пал.
Приготовили пир во дворце по случаю возвращения правителя. Много пили и много ели люди на радостях. Отправила первая жена ничего не подозревавшему Юре блюдо с пловом. Добрые пожелания ему наговорила. Не видывала еще земля такого красивого и ароматного плова. Вскочил Отабек из-за стола, подхватил у прислужника блюдо и понес его царевичу сам. Не дошел он пару шагов, споткнулся о ковер и выронил всё наземь.
Рассмеялся Джей-Джан, пожурил друга о неловкости.
Подбежала собака ханская, поела плова да тут же и издохла.
Повел хан своего гостя покои показывать. Пригласил опуститься на мягкие перины и отдохнуть. Но и тут помешал Отабек. Подбежал он к постели, выхватил меч и стал бить им с размаху по одеялам, разрезая дорогие ткани.
Запричитал Джей-Джан, что друг его с ума сошёл, но тут увидели все, что выползают из-под перин ядовитые змеи. Шипели гадкие, огрызались, расползались в разные стороны. Но пока всех не истребил, не прекратил Отабек мечом махать.
Пригласил тогда хан царевича по саду прогуляться, пока слуги ему новую постель готовят. Сердился Юра негостеприимству такому, но понять, кто и зачем его извести хочет, не мог. Согласился он на прогулку, чтобы воздухом подышать да думы грустные развеять.
Но как дошли они до беседки, вылез из-за кустов дракон яростный и бросился на них. От ужаса бросился Джей-Джан бежать, забыв про меч собственный. Юра тоже испугался, но от упрямства своего только тверже встал и меч обнажил. Злобно скалился дракон, колдуном управляемый, Изобхарой подговариваемый. Напал на царевича и погубил бы, несчастного, но вовремя успел Отабек-батыр явиться. Стал он драться подле царевича. Бок о бок, друг за друга, как друзья извечные. Да вместе и изловчились так, что дракону голову срубили.
Осел измученный Юра в траву, поднял светлы очи на Отабека и слова не молвит. Только улыбается легонько. Но драконья кровь попала на его прекрасное лицо. Наклонился, не раздумывая, Отабек и легкими прикосновениями губ снял алые капли с белой щеки.
На беду, вернулся в этот момент пришедший в себя Джан-Джан. Увидел он их и закричал от злости:
- Как ты посмел целовать мою невесту?!
Не растерялся Отабек и честно ответил:
- Разве забыл ты, что кровь дракона ядовита? Не хотел я, чтобы пострадал Юра.
Но не поверил ему хан и пригрозил казнью для обоих.
Стала очередь и Юры слово молвить:
- Как не стыдно тебе на верного своего друга клеветать?! Честнее и благороднее Отабека не встречал я никого! Да и не для того я из дома бежал, чтоб в твой гарем, хан, женою идти! Хоть бы меня спросил для начала!
Стоял Отабек меж двух огней. Сердце разрывалось от того, что друг в нем сомневается и что он, Отабек, Юру уговорил от одного нежеланного брака к другому бежать. Вспомнил он клятву их давнюю и сказал:
- Клялись мы с тобой, Джей-Джан, что тот, кто от друга отречётся, в камень тотчас обратится. Лучше мне камнем стать, не друг ты мне больше!
Как молвил, так мигом и окаменел Отабек.
Посмотрел Юра на камень, коснулся, не веря, рукой ледяной кожи. Хлынули слёзы из глаз его светлых, обхватил он статую, словно согреть пытаясь.
- Как можешь ты, Отабек, бросать меня тут одного? Тонул ты из-за меня, девицей рядился из-за меня, едва головы не лишился из-за меня и огня из драконьей пасти ради меня не убоялся! А теперь решил в царстве камней от моей любви укрыться?!
Но там, где касались Отабека волшебные слёзы пери, где его живым теплом омывали, становился он прежним собой. Почувствовал Юра, как жизнь к Отабеку возвращается. Коснулся губами он губ каменных, а в следующий миг предстал батыр перед ним живой и невредимый.
Поразилась Изобхара чудесам, но поняла, что неповинен был Юра и не претендовал на мужа ее любимого.
А Джей-Джан устыдился своему поведению. Сказал:
- Прости ты меня, Отабек. Верным другом ты мне всегда был, а я не ценил. Видно, правду говорят, что при виде пери люди головы теряют.
Сверкнул Юра зло глазами на хана, но ничего не сказал, что хотел. Что Отабек тоже на него смотрел, но с ума не сошел, что Отабек ради дружбы от собственных чувств отказывался, а Джей-Джан за своим эгоизмом чувств других не замечал.
Но не ведало сердце батыра зла.
- Прощаю, Джей-Джан. Но брать Юру в жены против его воли не позволю. Не знал я прежде, что не люб ты ему, иначе не посмел бы его обидеть, рассказал бы тебе.
А хан уже и не претендовал. Узнал он, кто козни против Юры строил. Посмеялся над своей глупой ревнивой женой и пообещал ни на ком больше не жениться.
Но всё ж не стали Юра с Отабеком при дворе хана оставаться. Получили они от него подарки богатые, двух коней огнегривых и отправились на них в путь – своё счастье наживать

СДВ-6 Криминальное чтиво АУ. Отабек и Юра, молочный коктейль за пять баксов, танцевальный баттл.

Сгорел автор нахуй от вашей заявки. Внелимит на 3 570 слов, очень вольный ретеллинг, юст. Заранее прошу прощения, дорогой заказчик, если это не то, чего вам хотелось.

Когда машина останавливается на парковке, первое, что понимает Отабек – Юра притащил его в очень специфическое заведение. Второе – поесть ему, возможно, не удастся. Неоновые вывески мигают, как огни на новогодней елке. Удивительная смесь романтики американских 60-х и российских представлений о том, как она должна выглядеть. И откуда такие только в Питере берутся.
Отабек вздыхает.
- Что это за место?
Юра косится на него с явным осуждением, затягиваясь дымом почти докуренной сигареты. Как можно не знать таких приличных мест, как можно быть таким скучным.
- Клуб «Розовый Кадиллак». Всем фанатам нормальной музыки нравится.
Подколку Отабек предусмотрительно пропускает мимо ушей, в конце концов, он на работе. Если Юра хочет развлекаться – нужно развлекать, если Юра хочет гулять – нужно сопровождать. Если Юра хочет провести вечер в забегаловке – нужно ему этот вечер предоставить. Отабек сдается заранее, но всё же предпринимает вялую попытку избежать молочных коктейлей и рок-н-ролла.
- Может, лучше съедим где-нибудь по стейку?
- Здесь тоже можно заказать стейк. Не будь таким унылым, - лениво хмыкает Юра.
Он тычет окурок в пепельницу и решительно дергает за ручку дверцы, определяя судьбу этого вечера.
- Ну, как скажешь…
Остается только последовать его примеру. Отабек идет по стоянке рядом с Юрой, засунув руки в карманы и провожая взглядом мотоциклы, паркующиеся ближе к клубу. Странная публика здесь бывает.
К ночи заметно холодает, а на Юре только рубашка и тонкий вельветовый пиджак. Отабек уже знает, что куртку позже придется отдать, но никаких возражений эта мысль у него почему-то не вызывает.
Внутри «Кадиллака» оказывается ещё цветастее, чем снаружи. Это один из тех ресторанов-клубов-баров, где играет живая музыка и не узнают возраст у посетителей. Зато интересуются тем, могут ли они себе позволить не спрашивать о цене выпивки.
На ресепшене возле входа у них спрашивают, заказывали ли они столик.
- Да, на фамилию Никифорова, - Юра пытается быть громче, чем живая музыка, но получается плохо и он, видимо, начинает раздражаться: - Мы машину заказывали!
Парень на ресепшене ищет фамилию в своём списке слишком долго, Отабек видит, как Юра хмурится, но разозлиться тот уже не успевает.
- Да, точно. Саш, отведи наших гостей к «Крайслеру».
На фоне звучит старый-добрый рок-н-ролл, достаточно бодрый, чтобы поддерживать атмосферу, но не достаточно выразительный, чтобы запомниться. Пока их провожают к столику, Отабек рассматривает обстановку – взгляд цепляется за музыкальные автоматы у стен, пластинки в рамках и яркие, сияющие кузова автомобилей в зале. Здесь собрано больше раритетных американских скелетов, чем он когда-либо видел в местах их естественного обитания. Больше, чем можно увидеть на воскресных распродажах подержанных автомобилей в Лос-Анджелесе. Немного непривычно, но и знакомо, как будто никуда и не уезжал.
Есть в этом что-то жестокое, бесчеловечное – вынимать внутренности из кабриолетов шестьдесят четвертого года выпуска и превращать в кабриолет всё, что старше шестьдесят седьмого. А потом красить и тащить в Питер, чтобы есть в них клубничное мороженое. Это хорошие машины, они могли бы ещё жить. Всё можно исправить и заменить. Даже если придется собирать из частей, как конструктор. Но этим уже не помочь.
Официант открывает дверцу «Крайслера» неистово-мятного цвета и Отабек успевает мысленно почтить память американской классики, закончившей свою жизнь в питерском баре. Ему даже становится немного грустно, но ровно до того момента, как он занимает своё место напротив Юры и ловит его взгляд.
- Ну, что скажешь? - он опирается локтями на стол, подтягиваясь ближе, и Отабек откидывается на мягкое сиденье автомобиля.
- Как в музее автотехники.
Юра хмыкает и, похоже, собирается выдать что-то очень едкое, но его прерывает официант – молодой паренек в очках, типичный стажер:
- Что будете заказывать?
Несколько секунд Отабек занимается изучением содержания местного меню, надеясь найти в нём что-то съедобное. Юра его не обманул – стейк действительно находится и Отабек заказывает его, а заодно стакан колы. И с чувством выполненного долга откладывает меню в сторону.
- А что будете вы?
Юра покусывает нижнюю губу, скользя взглядом по строчкам меню с самым серьезным видом на свете.
- Мне бургер. С кровью. И… коктейль за пять баксов, - наконец-то решает он.
- Предпочитаете «Мартин и Льюис» или «Эймос и Энди»?
- «Мартин и Льюис».
Сначала Отабеку кажется, что ему послышалось. Но потом он понимает, что всё-таки нет.
- Ты только что заказал коктейль за пять долларов? Правда? – спрашивает он.
- Ага, - как ни в чем не бывало, кивает Юра.
- Это просто коктейль? В смысле – мороженое, молоко и всё? Он стоит пять долларов?
Здесь. В Питере. Такого он не помнил даже в Америке.
- Безалкогольный? – на всякий случай интересуется Отабек.
- Насколько я помню, да, - неуверенно сообщает официант, начиная нервничать.
Отабек понимает, что не был в Питере слишком давно. Но сочувствие к человеку на новой работе побеждает.
- Ладно, я просто так спросил.
Когда официант уходит, приняв заказ, Отабек оглядывается в поисках знака с перечеркнутой сигаретой, и, не найдя его, достает из внутреннего кармана пиджака мятую пачку «Лаки Страйка». Юра провожает её очень заинтересованным взглядом и быстро облизывает губы.
- А меня не угостишь?
- Держи, - Отабек пожимает плечами.
Протягивает Юре уже добытую из пачки сигарету, щелкает зажигалкой, дожидаясь, пока тот прикуривает. Юра с легко читаемым удовольствием затягивается и внимательно наблюдает. Под этим взглядом становится как-то не по себе, и Отабек вертит в пальцах зажигалку, разглядывая блики неоновых огней на её гладких боках.
- Виктор сказал, что ты недавно вернулся из Лос-Анджелеса, - поизносит Юра спустя несколько долгих секунд.
- Да, недавно, - Отабек кивает, всё ещё чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом.
Но вопросы на этом не заканчиваются. Юра снова затягивается и выпускает дым уголками губ. Чуть сужает глаза, глядя как будто насквозь.
- И сколько ты там прожил?
- Немного больше трех лет.
Юра усмехается.
- Я бываю там раз или два в год, - говорит он, - езжу… развлекаться.
Он подвигает ближе прозрачную пепельницу и, зажимая сигарету между тонкими пальцами, стряхивает с неё пепел. Отабеку почему-то трудно отвлечься от того, как Юра опять подносит её к губам.
- Правда? – он сглатывает и говорит что-то, просто чтобы продолжать разговор. – Я не знал.
- А откуда тебе знать?
Юра усмехается так, словно только что выиграл миллион долларов в лотерее. Отабек понимает, что ляпнул глупость, но, как обычно, слишком поздно. Наконец-то закуривает, спешно переводит тему.
- Я слышал, ты участвовал в ледовом шоу.
- Да, это была вершина моей фигурнокатательной карьеры.
Юра смеется и его смех ещё какое-то время эхом отдается в голове Отабека.
- И что за шоу?
- Да идиотская история о четырех героях с суперспособностями, спасающих мир, - Юра фыркает. – Ну, знаешь, со всеми этими световыми эффектами, музыкой и дымом… Мы типа были очень крутыми. Рыжая Милка у нас была профи по огневой мощи, Гога – невъебенный спец по всякой магии, япошка – мастер самурайского меча.
История совершенно безумная, и Отабеку отчего-то смешно.
- А какая у тебя была специализация? – спрашивает он.
- Холодное оружие, - Юра с довольным видом сжимает сигарету губами, затем выпускает дым, не спеша продолжать. – По сценарию я умел обращаться с кучей всякого железного хлама. И если бы мы выступали, то в каждом шоу у меня был бы выход под разную музыку и с разным оружием.
Отабеку неожиданно трудно представить Юру с холодным оружием на льду. Даже бутафорским. Он знает его не так давно. Интересно, сойдут ли за оружие коньки?
- И под какие треки ты выходил?
Реакция Юры совершенно непредсказуема – он почему-то тушуется, вертит сигарету в руке, нервно постукивая по ней указательным пальцем.
- Ну, вообще-то, всего под один. Шоу так и не пошло, поэтому…
- Так какой? – теперь Отабеку очень интересно.
- Да ну, там глупая песня была, - Юра трет переносицу костяшками пальцев.
- Я хотел бы знать.
Отабек чувствует, как губы сами собой растягиваются в улыбке. Смущенный Юра – это не то, что он рассчитывал увидеть в этот вечер. Пусть и на миг.
- Нет, я расскажу, ты подумаешь, что она дурацкая, и я буду чувствовать себя идиотом, - отмахивается слишком быстро, дернув плечом.
Отабек придвигается ближе к столику, удивленно наблюдая за ним.
- Ты готов был кататься под эту музыку перед тысячами зрителей, но не можешь сказать мне название песни?
- Теперь точно – нет. Мы слишком долго об этом говорим.
Отабек чувствует укол разочарования и вздыхает, снова откидываясь на сиденье «Крайслера». От неожиданно повисшего молчания их спасает официант, принесший колу и коктейль.
Коктейль за пять долларов, к трубочке которого тут же прикладывается Юра.
- Это охрененно, - говорит он.
Со вкусом облизывает губы, явно удовлетворенный заказом, после чего неодобрительно косится из-под челки на колу. Отабеку становится невыносимо интересно, что такое можно налить в стакан за пять долларов и чему так радуется Юра. Он недолго сомневается, но всё же решается:
- Ты не дашь мне попробовать?
- Да пожалуйста.
Юра решительно подвигает стакан по столу в его сторону. Отабек тянется за своей соломинкой, но его останавливает недовольное хмыканье.
- Бери мою, я не заразный.
- Может, я заразный.
- А я не боюсь.
Юра глубоко затягивается, докуривая до окурка, и выдыхает дым сквозь кольцо плотно сжатых губ. Отабеку требуется несколько секунд для того, чтобы вспомнить о коктейле. Но тот оказывается действительно хорошим.
- Не уверен, что это стоит пяти долларов, но правда вкусно.
Он возвращает стакан, подвинув его обратно. Между ними повисает тишина. Из головы почему-то не выходит, что только что Юра касался той же соломинки.
Отабек чувствует, что ему нужна ещё одна сигарета. Проводит языком по губе, забирая остатки вкуса коктейля, а заодно и Юры. Запивает глотком колы со льдом. Но помогает не очень. Тогда он снова выуживает из кармана пачку и быстро закуривает
Напротив него сосредоточено и неспешно пьет свой коктейль Юра. Подцепляет кончиками пальцев с горы мороженого вишенку, облизывает её, сжимает губами, словно пробуя на прочность. Какое-то время задумчиво держит у рта, водя по ней языком, затем выпускает.
- Тебя это тоже бесит? – неожиданно спрашивает Юра.
- Что? – Отабек напрягается, замирает.
Он очень надеется, что на его лице не читается ни одна из мыслей, проскочивших в голове в тот момент.
- Эта неуютная тишина, - в голосе Юры отчетливо слышно раздражение. - Почему обязательно нужно трепаться о какой-нибудь хуйне, чтобы было нормально?
- Не знаю. Но вопрос хороший, - Отабек немного расслабляется.
Юра некоторое время разглядывает свой коктейль, катая по губам вишню, после чего продолжает:
- Поэтому сразу становится понятно, когда находишь своего человека. С ним можно молчать сколько угодно и всё равно будет классно.
- В нашем случае так точно быть не может. Мы ведь только сегодня познакомились, - зачем-то говорит Отабек.
Юра смотрит на него с недоверием. Бросает вишню в стакан с коктейлем и заявляет:
- Знаешь, что? Я сейчас отойду отлить, а ты пока придумывай тему для разговора.
А потом подмигивает и встаёт из-за стола ещё до того, как Отабек успевает что-то ответить. Остаётся только смотреть ему в спину, но взгляд скользит куда-то вниз, к бесконечно длинным ногам, задерживаясь примерно на уровне бедер, обтянутых узкими черными джинсами. Сколько людей полегло за эти ноги – страшно представить.
Юра легко лавирует между столиками-машинами. Отабек упускает его из виду, только когда он скрывается за дверью в конце зала. Подпирает лоб рукой, глядя как тает в стакане лед. Пытается собрать мысли в хоть какое-то подобие порядка. Затягивается почти погасшей сигаретой и выдыхает дым сквозь неплотно сжатые зубы.
Заказ приносят практически перед возвращением Юры, чему тот, похоже, искренне радуется. Отабек вполне его понимает.
- Круто вот так вернуться, а жратва тебя уже ждет, правда? – он с довольным видом подтягивает к себе тарелку с бургером.
- Тебе просто повезло вовремя прийти, в этой секции не очень хорошее обслуживание, - размышляет вслух Отабек. – Наверное, нужно было сесть в «Кадиллак».
Юра, как раз обильно поливающий свой бургер кетчупом, останавливается и осматривается вокруг.
- В который из них? Здесь целых два «Кадиллака», - говорит он, тыча по очереди вилкой влево и вправо от себя.
Отвлекшись от стейка, Отабек тоже оглядывается, но взгляд натыкается только на один «Кадиллак». И он действительно розовый.
- Нет, вот это – «Кадиллак». А вон то – «Форд Мустанг», - объясняет Отабек, кивая в сторону ярко-красного кузова слева от них.
Взгляд Юры становится оценивающим и Отабек снова возвращается к стейку, глядя на всякий случай только на него.
- Разбираешься в тачках? – интересуется Юра перед тем, как откусить огромный кусок от своего бургера.
- Да так… немного.
Отабек старательно жует, заодно быстро пытаясь придумать, о чём они могли бы поговорить. Нужна какая-нибудь очень безопасная тема, но в голову как назло не приходит ни одной такой. А Юра словно умеет читать мысли.
- Так ты придумал, о чём мы будем говорить?
Он совершенно точно не придумал. Они знакомы пару часов, у них не так много общих тем для обсуждения. Но признаваться в этом не хочется, поэтому Отабек цепляется за первую попавшуюся мысль. По крайней мере, это ему интересно. Хотя определенный риск всё же есть.
- Придумал, - сообщает Отабек, откладывая вилку и нож. – Только… знаешь, мне бы не хотелось тебя обидеть…
- Ого, - Юра оставляет в покое свой бургер и хитро прищуривается, - не похоже на ниочемный треп. Есть что сказать?
Отабек не уверен, что стоит об этом спрашивать. Но попытаться всё же можно.
- Думаю, есть. Только ты пообещай сначала, что не обидишься.
Юра нетерпеливо ерзает на своём месте, ему явно хочется узнать, о чем речь, но сдаваться тоже, видимо, не привык.
- Ну, нет! Сейчас ты спросишь что-то такое, на что я просто не смогу не обидеться и мне придется нарушить обещание не по своей вине.
Отабек уже почти жалеет, что начал и достаёт новую сигарету.
- Ладно, забудь.
- Вот это уже нечестно. Заинтриговал меня и надумал слиться? Тогда не надо было начинать. А теперь уже – говори! Тем более, без разрешения всё делать интереснее.
Он так усмехается, что Отабек не уверен, говорят ли они всё ещё об одном и том же. Но это тот случай, когда лучше согласиться, чем объясняться.
- Хорошо, - он вздыхает, коротко затягивается для храбрости и быстро выдыхает, - ты что-нибудь слышал о случае с Леруа?
- С каким ещё Леруа?
- С Жан-Жаком Леруа, думаю, ты его знаешь.
Нет, наверняка знает. А уж про тот случай в их кругу точно знают все. И Отабек уже не уверен, что не повторит судьбу Жана. С каждой минутой этого вечера – всё больше.
Юра на секунду задумывается, его брови сдвигаются, а потом говорит, словно вспомнив:
- Леруа, который выпал из окна?
Отабек кивает.
- Да, можно сказать и так. Вернее… его выбросили из окна, - он делает ещё одну быструю затяжку перед тем, как продолжить, - а если точнее… его выбросил Виктор. И… если уж совсем начистоту, то Виктор выбросил его из окна из-за тебя.
Юра продолжает улыбаться, молча указывает на пачку «Лаки Страйка» на столе, и Отабек протягивает ему сигарету. Отвечают ему только после того, как щелкает, закрываясь крышка зажигалки, и в воздухе становится ещё больше дыма.
- И ты считаешь, что это правда?
- Не знаю, - Отабек поглаживает большим пальцем прохладный металлический бок зажигалки, всерьез не рассчитывая услышать правду. – Просто… мне так сказали.
- И кто сказал? – не унимается Юра.
- Да не важно, сказали и всё.
Он смотрит так хитро и с таким подозрением, что тема кажется Отабеку всё более глупой.
- Эти, которые сказали, явно слишком много чешут языками, да?
- Точно.
- И что ещё тебе наговорили? За что Виктор выбросил его? Давай, не стесняйся. Там было слово на букву «е»?
- Нет, ничего, такого. Сказали… за то, что Леруа делал тебе массаж стопы.
Юра наверняка ожидал чего-то большего. Его улыбка вянет быстрее, чем Отабек успевает подумать, что Виктор бы не одобрил этот разговор. Но Виктор сам отправил его сюда.
- И всё? – Юра какое-то время молча курит, а потом продолжает: - То есть, тебе сказали, что Виктор выбросил Леруа из окна за то, что тот дотронулся до моей ноги? И ты поверил?
Отабек пожимает плечами, проворачивает зажигалку пальцами. Люди из его окружения болтали о вещах и похуже. От Виктора можно было ожидать чего угодно, особенно в моменты не лучшего настроения. Полет из окна в их мире не такая уж редкость.
- Звучало правдоподобно.
- Придурок Леруа дотронулся до меня всего один раз в жизни. Это было на нашей с Виктором свадьбе. Он пожал мою руку.
Юра отводит взгляд, смотрит куда-то в сторону небольшой сцены в центре зала, словно именно в этот момент музыканты заинтересовали его больше всего. Отабек не знает, не задел ли он что-то неприятное или личное. Поэтому предпочитает закрыть тему.
- Значит, неправда.
Он не рассчитывает на ответ и не собирается продолжать. Но Юра выпускает дым уголком рта, и отвечает.
- Правда в том, что никто не знает, за что Виктор выбросил Леруа из окна. Никто. Кроме Виктора и Леруа. А когда вы собираетесь в компанию больше двух, то треплетесь хуже баб.
Они снова замолкают. Отабек думает о том, что сказать, вполуха слушая, как объявляют о конкурсе твиста. Взгляд Юры устремлен поверх его плеча туда, на сцену. И от этого вечера можно было бы ожидать что угодно. Но только не то, что в следующую секунду Юра бодро вскинет руку, вызываясь первым принять участие в конкурсе. А заодно втянуть в это и кого-нибудь ещё.
Отабек танцует чуть лучше, чем никак. И мысль о том, чтобы демонстрировать это всем вокруг нисколько его не радует. Но меньше всего почему-то хочется демонстрировать это Юре. То, что он чувствует в тот миг подозрительно и позорно напоминает панику.
- Нет-нет, Юр, я не танцую.
- Да-да! – Юра уверенным движением давит сигарету в пепельнице и склоняется над столом, оказываясь совсем близко. – По-моему Виктор – мой муж и твой босс – сказал тебе составить мне компанию и делать то, что я захочу. А я хочу танцевать. Хочу победить. И хочу этот приз. Так что, танцуй хорошо!
Это примерно, как если бы Виктор сказал ему взять и застрелиться на месте. Что в принципе не было чем-то невозможным и даже гораздо лучше вписывалось в ход жизни Отабека, чем то, что от него требовал Юра. И однажды так и случится. Или он повторит судьбу Лероя.
Потому что просто не может отказать. Потому что соглашается и встаёт из-за стола.
Они выходят на сцену – небольшой помост в центре этой пестрой стоянки раритетов – и Юра представляет их обоих, и держится так, словно на этой сцене всю жизнь провел. Отабек понятия не имеет, о чем Юра думает, когда называет их настоящие имена. Зато он сам думает о том, насколько танцы вписываются в список обязанностей на этот вечер. И почему он вообще на это согласился. И почему до сих пор об этом не жалеет.
Юра резво выпрыгивает из своих черных кед, закатывает рукава рубашки так, словно готовится к бою, а не танцу. У него длинные узкие ступни с маленькими аккуратными пальцами. И преступление Леруа кажется всё более понятным и менее простительным.
Отабек повторяет за ним, судорожно вспоминая, как танцуют твист. Толку от этого мало. Кто-то вообще умеет танцевать твист, кроме профессионалов?
На него смотрят с таким предвкушением, что разочаровывать очень не хочется. Глаза у Юры блестят, он настроен победить. Отабек не уверен, что сможет ему в этом помочь. Но уже готов попытаться
Когда начинает играть музыка, он позволяет Юре задавать темп. И первые секунды чувствует себя невероятно глупо, пытаясь повторить всё, что он когда-либо знал о твисте.
А потом Отабек понимает, что Юра точно так же понятия не имеет о том, как это танцуют. И просто отпускает себя.
Музыка ведет, подсказывая и помогая. И Юра до смешного яростный и серьезный. Вертится, качает бедрами, отплясывая так, будто в последний раз. Над расстегнутыми верхними пуговицами рубашки мелькают острые ключицы, притягивая взгляд. Он то идет в наступление, заставляя уходить к краю площадки, то отходит назад, будто зовя за собой. И хочется подчиняться этому дикому ритму. Отабеку кажется, что он дышит слишком тяжело, часто и хорошо, что музыка такая громкая. Он пропускает момент, когда начинает получать от всего этого удовольствие.
Повторяет чужие движения, придумывает свои. Ему смешно и хорошо. Так хорошо, как не было уже давно.
У них нет ни одного шанса проиграть. И когда позже их приглашают на сцену для награждения, Отабека это ничуть не удивляет.
Весь остаток вечера Юра посматривает на приз, и восторг в глазах так идет ему. Почти так же, как куртка, которую Отабек накидывает ему на плечи, когда они выходят из «Кадиллака». И он даже не сопротивляется, от чего почему-то становится ещё приятнее.
На обратной дороге они говорят о какой-то чепухе, которую незачем запоминать, но уже точно понятно – забыть тоже не удастся, как и всё, что сегодня было. И после того, как Юра открывает дверь дома, они вальсируют в гостиную и смеются одновременно, будто по сигналу. И так же замолкают.
- Это то, что ты называешь неуютной тишиной? – через несколько секунд спрашивает Отабек, наконец-то выпуская Юру из рук.
Тот одергивает рубашку, сжимает обеими руками свой приз, как самое ценное сокровище.
- Не знаю, как это назвать, но музыка лучше тишины. Выпьешь со мной?
Пока Юра отпрыгивает в сторону музыкальной системы, Отабек пытается собраться с мыслями. Этот вечер уходит куда-то не туда. Явно не по тому сценарию, который писал для него Виктор.
- Отойду в туалет на пару минут, - говорит он.
- Ага, а я пока принесу выпивку!
Отабек бывал в этом доме несколько раз. Он безошибочно помнит, куда следует идти. Вдогонку ему слышится музыка – липкая и тягучая, как жевательная резинка. Один раз прилипнет – и не отцепишься.
Он закрывает дверь и встречается взглядом со своим отражением в большом зеркале на стене. Открывает холодную воду, набирает полную горсть и ныряет в неё, как в спасение. А потом долго смотрит, как в отражении падают капли с намокших кончиков волос и опирается на раковину.
Теперь нужно выпить один бокал того, что нальют, чтобы не обидеть Юру, попрощаться и уйти. Это просто такое испытание на профпригодность. И верность. Нужно держать себя в руках. Всё просто – выйти, поблагодарить за хороший вечер. Нет, не лучший в твоей жизни. Просто хороший. Попрощаться и отправляться домой. А дома самоудовлетвориться и спокойно уйти спать. И на этом всё. Здесь – никаких лишних мыслей. Только работа.
Отабек вздыхает, пытаясь успокоиться и расслабиться. У него получится. Всё просто. Собравшись с силами, он отворачивается от зеркала и толкает рукой дверь

2-11 Юра на спор, случайно или ещё по какой-то причине вынужден надеть чулки. Отабек или вынужден помогать, или видит уже результат - и его клинит. До этого отношений у кумыса не было, но тут приходится признаваться (или не приходится, так как желание обоюдное)

Когда маленький Отабек впервые задался вопросом, чем девочки отличаются от мальчиков, старшая сестра Орынгуль рассмеялась и ответила, что девочки умнее и старательнее, а еще изящнее и красивее, а брат Бакир потянул многозначительное «Э-э!», с какой-то долей отчаянья махнул рукой и сказал, что у них такие тараканы в голове, что лучше и не пытаться разобраться. Но самой изящной, старательной и красивой на пути Отабека оказалась вовсе никакая не девочка, а Юрий Плисецкий – русский мальчишка, с которым они впервые повстречались в лагере Якова Фельцмана. С того лета прошло уже много лет и Отабеку пришлось осознать, что Бакир на счёт женской сущности тоже как-то прогадал – у Юры тараканы ели отборный корм с протеиновыми добавками и, наверное, между делом закидывались стероидами. Даже Мила, Сара, да и вообще любая девушка меркла на фоне того, что мог вытворить юный чемпион фигурного катания.
Отабек стоял в магазине и битый час пялился на упаковки колготок, чулок и носков. В чём тут разница, помимо того, что они все разной длины, он понять не мог. Ну вот цвета всякие, у каких-то рисунок есть, у каких-то – нет. Ну ноги еще на картинках разные. Он вытащил первую попавшуюся упаковку. На ней стояла худенькая девушка в чёрном белье, по пояс, но не так, как обычно принято изображать у нормальных людей, а «по пояс» только то, что снизу. Когда Юра отправлял друга в магазин, на логичный вопрос: «какие именно нужны-то?», отмахнулся, что он в них не разбирается - «Бери на свой вкус». Отабек задумался, подходит ли под его вкус тонкая сеточка или цветочные узоры, разумно решил, что нет, и остановил свой выбор на обычных чёрных. Достаточно широких кружевных каёмочек вокруг бёдер и лаконичных стрелок сзади. Он на секунду задумался, представив в этом Юру, нервно сглотнул и поспешно перевернул упаковку задней стороной. Должны быть где-то размеры. На джинсах же есть. Сзади и впрямь обнаружилась какая-то странная шайтанская таблица с непонятными цифрами и рисунками на подобие кораблей в игре морской бой. Отабек тяжко вздохнул и вытер ладонью со лба невидимую испарину. Вот почему косячит Юра, а разбираться с этим ему? Он еще раз глянул на упаковку, взял себя в руки и обреченно признал, что кроме него некому. Да и не нужно.
- Вам помочь? – вежливо спросила светленькая девушка, выбирающая рядом колготки.
Отабек бы, может, и отказался, но тогда проторчал бы в несчастном «Ашане» без назойливых продавцов-консультантов еще пару часов. Он неловко кивнул и сказал:
- Размер понять не могу.
- А какого роста Ваша девушка? Полненькая?
Отабек заморгал и отрицательно покачал головой:
- Нет, стройная. Как Вы, примерно.
- А, ну хорошо, - улыбнулась она и стала объяснять. – Вот, смотрите, сзади таблица. Тут рост, а тут вес. Я всегда беру S. Если она такая же, то ей подойдёт.
Отчего-то смущенный Отабек взял у девушки упаковку с нужным размером и поблагодарил, а затем поспешно ретировался в сторону касс.

- Чё ты так долго? – из комнаты крикнул Юра, который, как резался в приставку, когда Отабек уходил, так, видно, и продолжал, но зато убедительно заявил, - Я заждался!
Отвечать на риторические вопросы, Отабек не стал. Он скинул в прихожей ботинки и прошел к нему.
- Ну что? Купил? – Юра поставил игру на паузу и встал с подушки, на которой восседал по-турецки.
- Купил, - кивнул Отабек и показал для убедительности пачку, которую у него из рук тут же и выхватили, да принялись заинтересованно разглядывать, нетерпеливо шагая по комнате. – Ты уверен, что надо?
- Надо, Бека. Надо, - убеждённо ответил Юра, с треском отрывая липкий край, - Охуенчик. То, что доктор прописал. Я сейчас.
Он вышел, не отрывая радостного взгляда от упаковки и скрылся в ванной. Отабек вздохнул и сел на подушку, всё еще теплую с того момента, как натренированная задница Плисецкого её освободила. Он взял джойстик, снял с паузы и побежал игровым персонажем отжимать у мирных ботов машину покрасивее. Хотя какая там машина, когда с минуту на минуту из дверного проёма в желтоватом освещении лампочки из коридора должна была высунуться стройная юрина нога в облегающем чёрном чулке, качнуться из стороны в сторону и снова скрыться с глаз. По крайней мере Отабеку почему-то представилось именно так. Он потёр то ли мигом вспотевшие руки, то ли чуть шершавый джойстик и уставился в бритый затылок человека на экране.
Когда Юра вернулся, Отабек как раз разбил страшненький синий пикап и планировал бежать за новым средством передвижения.
- Держи, - сказал Юра и бросил ему на колени свой смартфон.
Тогда-то Отабек и посмотрел на друга. Взгляд прошелся по ступням, по очаровательной острой косточке, скользнул по икрам, бёдрам и задержался в районе кружева. Выше контрастом шла оголённая кожа цвета слоновой кости, а ещё выше обзор закрывала красная футболка с принтом в виде леопарда, отдыхающего на дереве.
«Спокойно, Отабек, держи себя в руках», - сказал ему внутренний голос разума, но так неубедительно, что лучше бы вовсе молчал. «Ничего, ничего, Отабек. Справишься. Ты и не такое видел», но зачем видеть не такое, когда есть такое?
Сдерживая дрожь в руках и напрягая всю свою мужественность, Отабек поднял телефон и включил камеру.
- Ты это... – он прокашлялся, стараясь если и смотреть на Юру, то только через экран телефона, - Футболку, может, снимешь? – и быстро добавил. - Палевно же.
- Ты чё? В самый раз. Тип на ней моя футболка, - в принципе, убедительно парировал Юра, выключил весь лишний свет и встал пока просто, расставив ноги на ширину плеч.
Отабек сделал пару фотографий, радуясь про себя, что полыхающее от смущения и кое-чего похлеще лицо не видно в холодном свете телевизора и настольной лампы. Юра сменил положение, присел на ковер рядом с кроватью, согнув одну ногу так, что остальной фигуры на кадре почти и не было видно. Потом встал, скинул покрывало на пол, старательно растребушил и помял на кровати простыни, устроился поверх устроенного собой «побоища» лёжа, позволил себя сфотографировать, ворочаясь по-всякому и тщательно прикрывая верхнюю половину тела.
- Юр, я не понимаю, почему ты кого-то из ангелов просто не попросил это сделать? – в руках Отабеку уже давно хотелось держать отнюдь не себя.
- Сдурел что ли?! Я вот – точно нет. Это либо гостиницу снимать, либо сюда её тащить. Если гостиница, то Гоша сказал бы, что фейк, и съемка постановочная – он у меня дома был пару раз. А если сюда приводить… Бля, где одна, там они все. Нет уж. Палить свой адрес перед этими маньячками я не стану.
Юра поднял ногу вверх, вытянул по-балетному носок, расслабил обратно и многозначительно посмотрел на Отабека:
- Конечно, есть риск, что и так не поверит, но это вряд ли. Не зря ж все про фею орут, агапе-шмагапе. Я б тебя попросил, но ты вообще за бабу не прокатишь.
Да уж, соперничать с Юркиными ногами Отабек никогда бы не смог. Даже в более юном возрасте, пока не вымахал так вширь. Какой там прекрасный белый лебедь? Он и гадкого утёнка бы не осилил.
Юра тем временем ловко встал, подошел к шкафу, вытянулся, отставив одну ногу чуть назад, выгнулся в спине.
- Блин! – тут же выдохнул он, заметив, что стрелка искривилась, - Поправь, пожалуйста.
В Отабека упёрся мягкий выжидающий взгляд, не оставляющий ему выбора. Он подошел, отложив телефон в сторону, встал на колено и коснулся мягкой линии икры кончиками пальцев. Соображалось туго. Собственные фантазии уверили его в том, что от его касания с губ Юры сорвался тихий то ли стон, то ли выдох. Он оттянул ворот собственной футболки, которая, казалось, стала на пару размеров меньше и теперь мешала дышать. Пальцы подцепили тонкую ткань чулка и сдвинули, чтобы стрелка вновь оказалась ровно по центру. Но руку Отабек убирать не спешил. А точнее не мог. Самоконтроль катился ко всем чертям, как только он ни уговаривал себя, что с друзьями так себя вести нельзя, что нельзя их наглаживать по стройным ногам и думать о том, как забраться выше. А друзьям можно эти самые ноги показывать? Можно так потрясающе выгибаться для фейковых фотографий? Да никто не поверит, что у Плисецкого девушка внезапно такая же гибкая, как он сам, что такая же потрясающе тонкая и невероятно сексуальная. Не бывает двух таких же идеальных людей рядом.
Он осознал, что уже некоторое время правда водит ладонью по ноге Юры вверх и вниз, чувствуя гладкость чулка и теплоту кожи под ним, а он и не шевелится, бесшумно стоит, не прерывая эти совершенно не дружеские касания. Отабек поднял голову и встретился взглядом с Юрой. Молчит. Не двигается. Только зрачки чуть сужаются и расширяются, отражая в себе Отабека на фоне голубого экрана.
«Сейчас ударит. Возможно, даже, этой самой стройной балетной ногой», - решил Отабек и приготовился. Зачем закрываться, когда заслужил?
- Бек, я чё, тебе нравлюсь? – тихо спросил Юра.
Не разрывая взгляда, Отабек поднялся. Не сильно-то он и выше, на самом деле.
- Нет, - облизнув пересохшие губы сказал он. От жара, распространившемуся по всему телу, казалось, можно было начать согревать замерзающих… Где они там замерзают, если в Африке голодают? Нет, не то. Не о том.
– «Нравишься» - это слишком слабо, - закончил свою мысль Отабек, наблюдая, как быстро меняются эмоции на лице Юры, пока он ждёт пояснений.
Юра сжал губы, пару секунд смотрел на него, пока не выдал, что сдерживает улыбку, и рассмеялся.
- Жесть! Бека! Я уж подумал, что ты железный. Или импотент, - он дернул плечом, подавив порыв пихнуть его шутливо. Не то. Слишком По-дружески. – И так перед тобой вертишься, и эдак. А ты и глазом не ведёшь!
- Ведусь, - тяжело выдохнул Отабек. Ещё как ведусь.
Юра шагнул ближе, не переставая улыбаться, провёл рукой по груди Отабека, почти так же, как совсем недавно водили по его ноге, и спросил:
- Так что? Устраиваю я тебя в виде девушки?
- В виде воина устраиваешь, - ответил Отабек, устраивая свои руки на его талии, - Будешь со мной встречаться или нет?

2-10 Отабеку выписали очки для чтения. Как-то Юра увидел его в них и кинканулся :smirk:

После тренировки хотелось только одного: пожрать, залечь в ванной и распластаться на кровати, уткнувшись в телефон. Да, именно одного - чтобы всё это делалось одновременно. Вот такие скромные желания умещались в маленьком списке потребностей Юры.
Он ввалился в раздевалку, где уже минут пятнадцать продолжал торчать Отабек, обещавший дождаться друга.
- Бека, хрен ли ты тут торчишь? – с порога возмутился Юра, увидев широкую спину в черной футболке.
Отабек обернулся на зов и пожал плечами. А у самого в руках книга, а на носу очки. Очки! Не те солнцезащитные, в которых Юра привык его видеть и с которыми, так и быть, смирился, даже если он не снимал их и в помещении. Но нет, очки прозрачные, в классической оправе, явно для чтения - тут к Шерлоку не ходи, если мозгами пошевелить и снова выцепить взглядом какую-то толстую (явно заумную) книгу со старыми чуть пожелтевшими страницами.
- Зачитался, - ответил Отабек, словно тут и ежу не ясно, что он делал.
- А-а, - только и смог выдавить из себя Юра, пялясь на темные дужки и бликующие на свету линзы, за которыми карие, почти чёрные, глаза так же внимательно изучали его реакцию.
Но уже через секунду Отабек привычным жестом снял очки, ловко сунул их в футляр и поместил в карман куртки, а книгу закрыл и аккуратно положил в рюкзак. «Педант», - подумал Юра, не замечая, что от непонятного напряжения даже немного хмурится.
- Пойдём? – спросил Отабек, когда он переоделся и распихал вещи как попало в собственную сумку.
- Пошли, - кивнул Юра.

Всю дорогу до дома он прокручивал у себя в памяти картинку с Отабеком в очках и думал о том, почему до сих пор не знал о его проблемах со зрением и о том, как все-таки Отабек круто выглядит, наверное, в чём угодно. Садясь на мотоцикл позади него, он поймал себя на мысли, что хочется бросить какую-нибудь шутку, мол: «Ты нас не угробишь? Дорога прямо по курсу. Смотри, ща красный загорится. А цвета-то ты различаешь?». Вот поэтому и не знал до сих пор, разумно заключил Плисецкий и чуть позже еще припомнил, что часто стебал Юри за «лишнюю пару глаз», в подробностях делясь своими колкими фразочками по поводу него с Отабеком. Мерзкий Кацуки - И тут подгадил!

Больше Отабек свой недостаток не палил. При Юре, по крайней мере. И Юра даже начинал злиться. Ну что за глупость? Лучше не читать, когда очень хочется, чем показать, какой ты ботаник? Вдвойне ботаник. Потому что в очках. Но ему ж в них охуенно! Это не, и без того, смазливый японец, который в своих линзах с синей оправой больше напоминает потерявшегося в русских снегах оленёнка, а брутальный казах на железном коне. Такого даже костюм для выступления в пайетках и блестках не делает похожим на пидора.

Отабек щурился, как на солнце, своими раскосыми глазами, пытаясь прочесть мелкий текст с телефона. Юра не выдержал, психанул, резко вышел из комнаты, но уже через полминуты вернулся, достав из кармана куртки, лежавший там уже не первый день, футляр, подошел к Отабеку и протянул ему на вытянутой руке.
- Надень, - спокойно попросил он. А в животе словно узел завязали от одного того, как Отабек посмотрел и от желания снова увидеть его в очках, и от чего-то ещё, что даже мысленно озвучить он пока не желал.
Отабек спорить и спрашивать не стал. Сказал: «Спасибо, Юр» и, разведя в одно движение дужки в разные стороны, надел злополучные очки.
Юра не ушёл. То ли надо было сказать, что по этому поводу смеяться он над Отабеком не будет, то ли добавить, что про Юри он тоже не со зла, так просто, шутки, то ли просто залипнуть на казахскую невъебенность, заигравшую с новой силой с необходимостью помочь собственным глазам. Он походил не то на классного препода, который всё-всё знает, к которому можно обратиться даже по личному вопросу, и он обязательно поможет, такого, которого все любят; не то на молодого, но уже заработавшего уважение, руководителя в большой и пафосной фирме. Нет, Отабек ни на кого не похож. Он такой офигенный один.
- Что такое, Юр? – уточнил он, подняв взгляд с экрана смартфона, кажется, даже не приступив к чтению.
- Ничего, - Плисецкий закусил губу, выдохнул, обхватил себя руками, будто бы замерзая.
Отабек не переставал на него смотреть.
- Тебе хорошо,- наконец выудил из себя Юра. Ну совсем не то, что должно было говориться по плану! – Ты это… думал, что мне не понравится, потому скрывал?
Отабек неопределенно кивнул. То ли на первую часть фразы, то ли на вопрос.
- Тебе хорошо, - повторил Юра, мысленно ругая себя на чем свет стоит, за то, что только в нецензурном русском мастер по импровизации, а как что-то хорошее надо сказать, так вот, те, батенька-Плисецкий, лужа, присаживайся, не стесняйся. – Круто… тебе.
- Рад, что тебе нравится, - ответил Отабек.
- Да, нравится.
И мысленно добавил: «очень».
- Юр, не обидишься, если спрошу?
Юра подтянулся, словно для того, чтобы оскорбиться, надо хорошенько подготовиться. А то, что после подобных фраз всегда следует что-то плохое, очевидно любому. Но он кивнул. Подумал еще раз, завертел головой отрицательно, бормоча: «нет, не обижусь».
- Можно тебя поцеловать? – спросил Отабек, коварно не снимая очки. «Видит, гад, как меня от них на нём ведёт», - не безосновательно решил Плисецкий. И кивнул

2-02 Отабек смотрит Madness в исполнении Юры. Его мысли и чувства по этому поводу. Чем выше рейтинг - тем лучше

примерно 900 слов, рейтинга не вышло, еле-еле R
скучный пересказ Мэднееса очередной

Пол под коньками мягко пружинит, чехлы вдавливаются в дорожку так сильно, что, кажется, останутся следы. Вспышки камер слепят глаза, с тихим скольжением едет камера вдоль бортика, и ее "вззз" отдается в ушах, заглушая многотысячный гомон трибун. А через миг зал погружается в темноту - и действительно замолкает. Женский короткий смех обрывается нетерпеливым шиканьем, а на лед ложится круглое пятно света. Шорох коньков по льду отражается от бортиков, зал оживает - Юра энергично вкатывается в круг света, глядя себе под ноги, Отабек не может разобрать, какое у него выражение лица, но видит плотно сжатые губы.
Юра расставляет ноги, крутит головой, поводит плечами - и как-то разом расслабляется, застывает, и вместе с ним на вдохе застывает зал. Отабек сглатывает, облизывает губы и смотрит. До его "включения" есть полторы минуты. Их нужно потратить с пользой.
Например, посмотреть на Юру.
Строго для дела - поймать волну, въехать в атмосферу, в танец, не налажать.
По позвоночнику стекает холодной струйкой волнение, время тянется, и первые аккорды бьют наотмашь, заряжают так, что Отабек сжимает кулаки и хватает ртом ставший враз горячим воздух.
Почему они молчат? Не нравится? Промашка вышла? Отабек слышит только музыку и стук собственного сердца, а еще свист рассекаемого льда.
Юра приспускает очки, обводит публику взглядом.
Зал взрывается.
Звуковой волной Отабека прижимает к бортику, и он хочет орать вместе со всеми. Юра делает каскад, прогиб, кораблик - и зал заходится на ультразвуке так, что хочется орать самому.
Холодное липкое волнение уходит, накрывает безбашенным весельем, и Отабек торопится - тридцать секунд до выхода. Чехлы ложатся в ладонь, и пол проседает под лезвиями, в темноте его кто-то хватает за руку - а, да, и Отабек послушно отпускает чехлы, не отрывая взгляда от Юры.
Когда он делает шаг вперед, кажется, что лед дрожит. Отабек тихо едет вдоль бортика, прижимается. Нет, Юра в него не впишется, но все же же, все же...
Отабек расправляет плечи, облокачивается на бортик и откидывает голову.

- Слышишь, - шептал ему Юра перед своим выходом, оттащив подальше от любопытных глаз и держа за грудки, - рожу сделай сложную, - его дыхание щекотало шею, а по рукам бежали мурашки. - Эй, держи мою куртку, не мерзни, - на плечи легла юрина олимпийка. - В общем, понял?
- Нет, - честно признался Отабек, - но я постараюсь.
- Короче, смотри на меня как на говно.
Отабек фыркнул и закашлялся от смеха.
- Да блин, - кулак Юры ткнулся в ребра, - хватит ржать, - и сам расхохотался, утыкаясь лбом Отабеку в плечо. - Ладно, на меня не смотри. На лед смотри как на говно, на публику.
- Угу, - покивал Отабек, придерживая Юру за плечи и с силой проводя ладонью между лопаток - вдоль напряженных мышц. - Расслабься, это всего лишь показательные.
- Блин, да, - Юра с силой выдохнул и отстранился, помотав головой. - Выпорют меня. В общем, дальше идея такая... - Юра замялся, а у Отабека пульс подскочил вдвое. - Я подъезжаю к тебе, а ты снимаешь сначала одну перчатку, потом - вторую.
- Не огонь, - заключил Отабек.
- Вторую - зубами.
Отабек понял, что его бровь медленно ползет вверх, а в юриных глазах отражается собственная безумная ухмылка.
- Обоих выпорют, - философски сказал Отабек.
- Тогда не страшно, - снова развеселился Юра. - Ну все, я погнал.
Отабек показал большой палец и невозмутимо кивнул Якову Фельцману, глядевшему на них с огромным подозрением. Тот даже открыл рот, но отвлекся на Милу, а Отабек поспешил смыться. Пока он пробирался к распорядителю - надо было предупредить о небольших изменениях, все на него странно косились. И лишь закончив разговор, Отабек понял, что так и остался в юриной олимпийке.

Свет накрывает с головой, Отабек вздергивает подбородок, прикрывая глаза, и зал ахает. Тысячи жадных взглядов ползут по лицу, по груди, и Отабек склоняет голову - давайте, смотрите. Свет пропадает так же быстро, как появился, и тень, в которую Отабек погружается, кажется густой и вязкой. До следующего включения - три секунды.
Раз.
Два.
Три.
Луч прожектора опять накрывает с головой, и Отабек чувствует себя голым. Юра накатывает неотвратимо, сердце колотится как бешеное, и Отабек застывает, когда Юра срывает с себя очки, заводит руку за спину и швыряет очки в зал.
Восторженный визг взлетает под потолок, Юра безумно улыбается, и темные провалы глаз на бледном лице кажутся огромными.
Выброшенная вперед рука для рукопожатия - как выстрел, и Отабек срывает перчатку одним движением.
Теперь вторую. Давай. Я весь твой. Отабек поводит головой, и Юра выбрасывает вторую руку. Четко выбрасывает, молодец, подносит прямо ко рту. Теперь самое сложное. На язык ложатся прохладные пальцы, и мир останавливается. Отабек скользит языком по фаланге и понимает, что не может подцепить влажную перчатку. В подушечках пальцев отдается бухающий пульс, тонкая ткань прилипла к ладони... Юра гладит мизинцем и безымянным подбородок, губы шевелятся "Давай", сквозь позвоночник ломается электрический разряд.
Отабек цепляет перчатку, пальцы выскальзывают изо рта, мазнув подушечками по нижней губе, кружится голова, и Отабек на миг застывает, переводя дыхание и почти не слыша беснующегося зала. Потому что на языке до сих пор - фантомные касания, от которых в затылке пульсирует тепло, медленно спускается по спине и растекается по крестцу одновременно с прогибом Юры. Напряженный пресс и раздвинутые бедра отпечатываются на сетчатке.
Да твою же мать.
Юра скользит по льду, раскинув руки.
Отабек "плывет".
И скрещивает ноги, мотая головой, разгоняя туман.
Юр, чего творишь. Перед глазами сменяются обломки мозаики - светлые волосы, озорная ухмылка, сузившиеся глаза, пружинистая фигура в ярких клубных огнях, рука на плече, "я хотел посоветоваться".
Да все, что хочешь.
Отабек складывает пальцы и "стреляет" - стреляет от души, выворачивая себя наизнанку, выворачиваясь вместе с Юрой - и замирает, тяжело дыша - когда тот пластается на полу, изломанная темная фигура на белом льду.
В штанах влажно, в голове - пусто, руки трясутся.
Поставил другу новую программу. Молодец.
А делать-то что теперь?
Но тут Юра переворачивается, поднимает голову и улыбается, улыбается, улыбается безумно и по-больному, зал грохочет, букеты - как снаряды, замри, не то убьет.
Отабек ломается на части и собирает себя по кускам

Ты ничего не слышишь, Эрик, кроме шума прибоя, криков чаек и свиста ветра... (с)

Пишет Nemi:

Что-то мне не нравится эта тенденция
- думать про всякие пейринги в людях Х
В общем, Логан/Ртуть - это прям няш-мяш. Так и вижу:

Чарльз: И сколько можно бегать на свидания непойми с кем? Ты должен познакомить нас со своей девушкой!
Эрик: На удивление, в этот раз я согласен с отцом!
Пьетро: Окаааай :smirk:

Этим же вечером.
Пьетро: Пап, пап, выходите, к вам пришли!
Чарльз: О, Логан, ты принес мне те бумаги от Джин? Давай.
Логан: :emn:
Пьетро:
Чарльз: Что?
Эрик: Завязывайте с этим, сейчас придет девушка Пьетро!
Логан: Девушка???
Пьетро:
Логан: Я не понял, какая девушка? :fkr:
Пьетро: Эээ... Пап, пап, тут такое дело... В общем, мы с Логаном...
Чарльз, Эрик: ВЫ С ЛОГАНОМ???
Пьетро: Ну, так бывает, знаете. Иногда пестики и тычинки, иногда - два пестика :nope:
Логан: Пьетро, заткнись, заткнись! ААААААААААААААААААА
Пьетро: Папа, перестань выворачивать ему кости! Мне с ним еще жениться!
Эрик *отпускает Логана*
Чарльз: Ну, будем считать это проверкой перед принятием в семью.
Логан: Я не понял, так мне этого урода теперь папой называть?
Эрик: Для тебя я мистер Леншерр.
Пьетро: Не смей так говорить о моем отце!
Чарльз: Ну, я же на него не жалуюсь, и ты привыкнешь. Со временем.
*подумал*
Очень, очень долгим временем.
Логан: Нет, я так не договаривался. А можно мне Пьетро сиротой получить? Хотя бы наполовину.
Пьетро: :chup2:
Логан: :bubu: Ладно, так и быть, пусть будет мистер Леншерр.
Чарльз: Вот и славно, друзья мои, а теперь выпьем же чаю за официальное знакомство.
Логан: Можно мне пару капель... чая в виски?
Эрик: Он еще и алкоголик! За кого мы отдаем нашу кровиночку?
Пьетро: А мне тоже можно?
Эрик, Чарльз: Нет, тебе еще нельзя!
Пьетро: :bubu:
Логан: :chup2:
Эрик Чарльзу: С другой стороны, они друг друга нейтрализуют.
Чарльз: Во всем есть хорошее.
Эрик: Особенно в Росомахе - много, очень много хорошего. Металла
Чарльз: Эрик?
Пьетро: Папа!
Логан: Ах ты ж б... мистер Леншерр!
Эрик отпускает Логана.
Логан: Куда я попал :facepalm2:
Пьетро: :chup2:
Логан: Ладно, уговорил.

Блин, так и вижу, как Логан и Эрик в одних трусах по утрам сталкиваются у холодильника - попить пришли после жаркой ночи, и Эрик, выворачивая Логану кости, спрашивает:
- Опять моему мальчику ночью больно делал? Смотри, я твои когти-то повыдираю и в задницу тебе засуну!
И Пьетро тут же:
- Папа, я кричал не от боли!
- А от чего?
Чарльз: Пойдем, Эрик, я тебе покажу, от чего.
Логан: :facepalm2:
Пьетро: :chup2:
Эрик: Я все слышу!
Чарльз: Ты ничего не слышишь, Эрик, кроме шума прибоя, криков чаек и свиста ветра.
Эрик: Я ничего не слышу, кроме шума прибоя, криков чаек...
Логан: Классный фокус, тоже хочу так научиться.
Пьетро: Есть способ круче.
Хватает его за шею, через минуту они уже на пляже.
Логан: Ну, такой фокус мне тоже нравится.
Пьетро: Я знаю еще один покруче - :chup2:
Логан: Вот такая семейная жизнь мне нравится.
Чарльз *в голове Логана*: Вы только не задерживайтесь, к обеду возвращайтесь.
Логан: БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯДЬ ЧТО Б
ЕЩЕ РАЗ
СВЯЗАЛСЯ С МУТАНТАМИ????

Пишет 1986-2004:

Люди Х: Дни минувшего будущего.
Будущее.
Эрик Леншерр и Чарльз Ксавье давно и счастливо женаты. Но на земле бушует война и тихой семейной жизни не получается.
Профессор: Эрик, нам надо вернуться в прошлое.
Магнето: В какой конкретно год?
Профессор: Дайте-ка подумать... О! :thnk: В 70-е!
Логан: Там находятся истоки будущей войны?
Профессор /отмахивается/: Да нет!.. Там была лучшая в мире кислота! Логан! Достань нам ее!
Логан: А что я-то?
Профессор: Не могу оставить мужа одного - вдруг уведут. Ты посмотри какой он у меня :smirk: А ты мужчина одинокий...
Логан: Вот так всегда
Шторм: Профессор думает идеи - мы исполняем.
Логан: А самому жопой пошевелить?
Профессор: Ты что, наезжаешь на инвалида? :weep3:
Китти Прайд: Так, Логан, не расстраивай Профессора - ложись, я буду тебя отправлять в прошлое.
Логан: Это больно?
Китти Прайд: Нет, если будешь думать о приятном.
Логан: Это о чем? :susp:
Профессор: О кислоте!

Настоящее. Черт знает где.
Логан просыпается в молодом теле, в постели с красивой девицей.
Логан: А, похуй! Останусь здесь
Врываются бандиты, которым не нравится, что Логан в постели в красивой девицей.
Логан: Эх, а так все хорошо начиналось... Так. Мне нужна твоя одежда Ой... Нет, не из того фильма... В общем, ребят, я забираю ваши одежду, оружие и машину /убивает бандитов/ А теперь искать Профессору кислоту.

Настоящее. Особняк Профессора.
Логан: Тук-тук.
Зверь: Никого нет дома.
Логан: Откройте!
Зверь: Почему вам надо открыть?
Логан: Потому что я из будущего.
Зверь: Очень смешно.
Логан: Иначе я вышибу дверь.
Зверь: А вот это уже другой разговор.
Откуда-то из анналов особняка появляется молодой, лохматый, бородатый Профессор.
Логан: Вы ходите? :susp:
Чарльз Ксавье: Летать пока не научился.
Логан: Так. У меня мало времени. Я из будущего и мне нужна кислота.
Чарльз Ксавье: Из будущего? Мне кажется кислоты тебе уже хватит.
Логан: Я знаю про тебя все!
Чарльз Ксавье: Например? :susp:
Логан: Ты слышишь голоса!
Чарльз Ксавье: Я никому об этом не говорил!.. Кроме /задумался/ мамы, папы, двоюродного брата Скотти... Еще Рейвен... Ах, да и еще Зверя...
Зверь: Профессор... :facepalm3:
Чарльз Ксавье: ...и Эрику... Эрик!!!
Зверь /рукалицо/: Ну, началось...
Чарльз Ксавье /заламывая руки/: Эри-иии-иК!!
Логан /шепотом к Зверю/: И что это значит?
Зверь /шепотом/: Он его бросил.
Чарльз Ксавье: Я все слышу.
Зверь: А что? Это не мы! Это голоса у вас в голове, Профессор.
Чарльз Ксавье: Эри-иии-ик... :weep3: /уходит бухать/
Логан: И чё делать?
Зверь: Сейчас вколю ему препаратик и будет как новенький.
Логан: Так, ладно, ты пока вкалывай - я пойду, найду ему его Эрика.
Чарльз Ксавье: Он в тюрьме-е-е! Его посадили! А я тут один! Жду уже десять лет! Его! Паршивца! Один!
Логан: Зверь, вкалывай уже свое чудодейственное средство - сил нет слушать этот семейно-романтический бред.

Настоящее. Тюрьма. В тюрьме сидит Магнето.
Локи: Бедняга. У меня в камере хотя бы мебель была.
Хан (из "Стар Трека"): И сортир.
Эрик Леншерр: На то я и мутант - мне чужды людские слабости! :nap:
Зверь: Ну, и как мы его оттуда вытащим?
Логан: Знаю я тут одного быстрого чувачка - в "Капитане Америка 2" недавно с сеструхой снялся.
Зверь: Не знаю, о чем ты, но давай. Я пока пойду в Музей.
Смотритель музея (Стэн Ли): И что вы все сюда претесь?! Топчють и топчють... /подгоняет метлой застывшего у плаката с изображением Кэпа Баки/

Настоящее. Дом Ртути.
Логан: Питер, я тоже мутант и я из будущего.
Ртуть: Дружище, завязывай с кислотой.
Логан: А как на счет того, чтобы забраться в Пентагон и выкрасть мужа Чарльза Ксавье?
Ртуть: Дружище, это 70-е, тут пока еще все очень плохо с однополыми браками.
Логан: Зато в будущем все будет ок.
Ртуть: Ну, ладно, ради будущего... Пойдем.

Настоящее. Тюрьма.
Ртуть со скоростью света проникает в секретные катакомбы Пентагона.
Я: Какой хорошо защищенный Пентагон!
Эрик Леншерр /к Ртути/: Ты как тут очутился?
Ртуть: Все задают этот вопрос. А где у тебя сортир?
Эрик Леншерр: Все задают этот вопрос.
Ртуть: Там чувак под кислотой, говорит, что тебя надо выкрасть ради всех гей-браков будущего.
Эрик Леншерр: Если это Чарльз, скажи ему, что я обиделся :obida:
Ртуть: Чувствую себя левой подружкой в поссорившейся паре -_-"
Логан: И в будущем тоже самое -_-"
Ртуть: Тогда, может не стоит его?..
Логан: Да тащи ты - на месте разберемся!
Ртуть /быстро вытаскивает Магнето из Пентагона/
Эрик Леншерр: Чарльз!
Чарльз Ксавье /бьет морду Эрику/: Ты меня бросил!
Эрик Леншерр: Я был занят Кеннеди!
Логан: А что, и Кеннеди тоже он? :susp:
Чарльз Ксавье: И Кеннеди, и меня!
Эрик Леншерр: И Мистик тоже не забудь.
Чарльз Ксавье /снова бьет морду Эрику/
Ртуть: Чувствую себя героем семейной мыльной оперы :emn:
Логан: Мы, в будущем, уже привыкли.

Настоящее. Самолет.
Чарльз Ксавье /рыдает на груди у Эрика/: Ты меня бросил! Ты меня бросил!! :weep2:
Эрик Леншерр /гладит Профессора по буйно нечесанной бороде/: Ничего, ничего, дорогой, Кеннеди я вон вообще убил.
Чарльз Ксавье: Ты меня броо-оо-оосил!! :weep2:
Логан: Профессор, харе ныть.
Чарльз Ксавье: Ты что, наезжаешь на инвалида? :weep3:
Логан: Кое-что с годами не меняется :facepalm2:
Чарльз Ксавье /уже весь забрался на Эрика/: Ты меня бро-о-оси-и-ил!!
Логан: :facepalm:
Зверь: :facepalm:
Ртуть /оставшийся у трапа/: :facepalm:

Настоящее. Конец войны между Америкой и Вьетнамом.
Меж военными бегает усатый карлик в очках и призывает всех бороться с мутантами при помощи гигантских боевых роботов.
Логан: И ему кто-нибудь верит? В существование мутантов?
Эрик Леншерр: Ну, мы же тебе как-то поверили в то, что ты из будущего.
Зверь: Такое время - хорошая кислота :gigi:
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!
Я: Как вы все это спокойно терпите? :facepalm2:
Логан: За столько-то лет? Я привык.
Эрик Леншерр: Муж же как никак. Куда деваться.
Зверь /вкалывая себе чудодейственное лекарство/: А я всегда спокоен :nechto:
Халк: Счастливый человек! :depress2: Вколи и мне!
Зверь: Нет, это только синим полагается! Зеленым нельзя!
Логан: Так. Кислота кислотой, а войну бы тоже хорошо прекратить. Не дадим убить Мистик карлика - спасем будущее!
Чарльз Ксавье: А кто тебе сказал этот бред?
Логан: Ты

Мистик: Убью карлика - спасу мир!
Карлик: Да что я тебе сделал-то?
Мистик: Ты мучил моих друзей!
Карлик: И что? Знаешь, сколько лягушек погибло ради того, чтобы тебе тени для глаз и крем для лица протестировать? Кошечек, собачек, зайцев...
Шерлок Холмс: Бубенчик! :weep3:
Карлик: Коров сколько на бойни отправляют!
Мистик: Что?! Ты меня назвал животным?! С собакой сравнил?? Эри-и-ик! Он меня сукой назвал!
Эрик Леншерр: Прости, Мистик, я не могу тебя спасти/защитить/быть с тобой в пейринге - мужик из будущего сказал, что я оказывается женат на своем лучшем-враге-друге...
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Карлик: И это так романтично
Эрик Леншерр: ...поэтому, прости, дорогая, но нам надо расстаться.
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Я: Заткните его кто-нибудь!
Эрик Леншерр: Давай, Мистик, расстанемся в лучших традициях /хватается за пистолет и стреляет в Мистик/
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Мистик: Все, я больше не могу это слушать /выпрыгивает в окно/
Журналисты: Снимайте! Снимайте странную голую женщину!
Мистик: Вообще-то самое странное во мне то, что я синяя.
Журналисты: Похуй, что синяя - хоть зеленая! Главная, что голая!
Халк: Я тоже зеленый, а на меня такого ажиотажа нет :weep:
Журналисты: Ты не голый бегаешь.
Халк: Хотите, трусы сниму?
Журналисты: Когда станешь женщиной - тогда поговорим.
Халк: Я вам что, Локи что ли? :weep:
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Эрик Леншерр: Как ты меня задрал! /входит вслед за Мистик в окно/
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик! Ты меня снова броси-и-ил!!! :weep3:
Логан: Профессор, вы не поверите, даже мне хочется вас бросить.
Зверь: Об стену. Два раза.
Чарльз Ксавье: Из-за меня сейчас начнется война! Из-за моей любви-и-и!! :weep3:
Карлик: И это так романтично

Будущее.
На Людей Х, запертым в китайском храме-бункере с телом отправленного в прошлое Логана, нападают Стражи.
Стражи: Не слишком ли быстро мы на вас нападаем?
Магнето: Чуть-чуть помедленней. У нас еще полчаса фильма.
Стражи: Окей. Мы можем пока медленно убивать вас.
Магнето: Одного за другим, пожалуйста.
Стражи: Конечно.

Настоящее. Белый дом. Выступление президента.
Президент: Вы все уже привыкли к тому, что президенты США люди добрые, но недалекие, в связи с чем, не разобравшись что есть что и как, я одобряю проект Карлика на то, чтобы гигантские роботы истребляли голых... /ему подсказывают/ простите, синих женщин.
Мистик: Даешь феминизм! /пытается застрелить Карлика, но Профессор силой своей мысли тормозит ее/
Эрик Леншерр: И стадион! /ебашит стадионом на белый дом/
Зверь: Профессор! Притормозите Магнето!
Чарльз Ксавье: Не могу! Либо она, либо он!
Логан: Дог, пора уже определиться со своей сексуальной ориентацией. Столько лет, большой мальчик - кислоту пробовал!
Эрик Леншерр: Не знаю, зачем мне это нужно - все равно людей больше, чем мутантов, все равно в будущем мы объединимся, чтобы жить мирно, но ради хоть какой-то логики сюжета... Господин президент, извините, но я вынужден вас убить.
Мистик: Убить надо Карлика!
Эрик Леншерр: Президента!
Мистик: Карлика!
Эрик Леншерр: Президента!
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Мистик: Карлика!
Эрик Леншерр: Президента!
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Логан: Ебать вас :facepalm2: Мочить нахуй всех!
Эрик Леншерр: Как прикажешь! /кидает Логана в реку/
Логан: Я вообще не это имел ввиду, но вообще здесь хорошо: спокойно, тихо, Профессора не слышно.

Будущее.
Стражи: Ну, что, вас уже можно чуть быстрее убивать?
Магнето /смотрит на часы/: Думаю, да. Чарльз?
Профессор: Да, Эрик?
Магнето: Прощаемся, мой старый друг!
Профессор: Муж, вообще-то. Будущее же.
Магнето: Ах, да! Чарльз!
Профессор: Эрик!
Магнето: Чарльз!
Профессор: Эрик!
Я:

Стражи: Это так романтично


Настоящее. Белый дом.
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Эрик Леншерр: Господи, пошто мне это :facepalm3:
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Эрик Леншерр: Что?
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Эрик Леншерр: Что?! Что, твою мать?! ЧТО?!!!!!!
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!.. Выходи за меня
Эрик Леншерр:
Чарльз Ксавье: Эри-и...
Эрик Леншерр: Нет! Нет, только не начинай снова!! Я согласен! Согласен!!!
Карлик: И это так романтично
Мистик: Ах ты, подлец! /стреляет в Магнето/
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!! :weep3:
Мистик: Бля!.. Началось... Ну, вас, нахуй. Пойду я /пинает Эрика/ Он твой, Чарльз.
Чарльз Ксавье: Э-э-эри-и-ик!!
Эрик Леншерр: Логан! Логан!!
Логан /курит на дне реки/: Чего тебе? Я тут жду пока будущее изменится.
Эрик Леншерр: Логан, так ты говоришь, мне с ним всю жизнь жить?
Логан: Ага.
Эрик Леншерр: Так, может быть, раз будущее изменилось, то и мы с ним не...
Чарльз Ксавье /дает Эрику ментальный подзатыльник/: Даже не думай! Я уже венчальные кольца купил! Четыре года назад

Будущее. Особняк Профессора. Школа.
Логан /просыпается/: Где я?
Профессор: В моем кабинете.
Логан: Что я здесь делаю?
Профессор: По всей видимости тоже, что и все зрители этого фильма - охуеваешь.
Логан: Будущее наступило? Войны нет?
Профессор: Не помню, о чем ты, но нет, войны нет.
Логан: Я изменил будущее! :vict:
Профессор: Э-э-эри-и-ик!!
Магнето /из кухни/: Да не ори ты! Готов, готов твой завтрак!
Логан: Мда, не все, однако, будущее так легко меняется... Профессор?
Профессор: Да, Логан?
Логан: А я сейчас кто? Икс-мен? Супер-мутант? Спаситель человечества?
Профессор: Нет.
Логан: ?
Профессор: Учитель истории.
Логан: ТВОЮ МАТЬ!!!

P.S.:
Профессор: Эх, а кислоту-то так и не привез
Логан: Профессор, вы же сказали, что ничего не помните о прошлом? :susp:
Профессор: Да разве ж такую кислоту-то забудешь
Логан: Профессор... даже боюсь спросить, о чем вы думаете...
Профессор: Что, Логан, может... повторим? :eyebrow:

Т6-90. Айнулиндалэ, Эру и Валар. "Я вам ноты принес, сложные". "Здесь поете, здесь не поете, здесь жирное пятно - рыбу заворачивали". Н+++

Все Айнур, даже самые непоседливые, замерли в предвкушении чуда. Отец Всего всегда приносил своим детям что-нибудь особенное. Эру улыбнулся и достал свиток. "Я вам ноты принёс, сложные". Он начал его разворачивать...
"Может, уже достаточно?" - даже Мелькор начинал паниковать от объёма свитка. - "Папа, ты его уже час разворачиваешь!"
"Ладно, этого пока хватит." - Илуватар начал объяснять. - "Тут - ты, Манвэ, поёшь, не подведи. Там - ты, Мелькор. И чтоб без отсебятины, как в прошлый раз! Не, ну это ж надо - посреди песни о высокой любви такие слова вставить, что даже Мне неловко стало... И не надо их повторять, Тулкас! Я и так их прекрасно знаю, а вот ты откуда столько помнишь? Половину из них Мелькор не говорил... Здесь поёте, здесь не поёте, здесь рыбу завернули... Кто здесь рыбу завернул?! И не надо так смущённо ретироваться, Ульмо. Кто тебя надоумил рыбу сотворить? Сам? Не Мелькор? Ни за что не поверю... Ладно, обойдёмся без этой части. А партию Ульмо мы Варде отдадим. Что так обиженно смотришь? Нечего было в её часть рыбу заворачивать. Разберёшь и запишешь заново партию Варды - верну.
А теперь попробуем спеть."