За последние 15 лет я успел воспользоваться карточками разных банках. Вот уже несколько лет моей основной является карта Рокетбанка. Сейчас постараюсь объяснить свой выбор и надеюсь, что вы тоже станете обладателями карт этого банка.
Дальше!

1. Фото: поэт и эссеист Якоб Айгеншарф (Санкт-Петербург). Снимок Маргариты Пассмор (США, Сиэтл). Март 2010 г.

2. Якоб Айгеншарф. Русские поэты. Начало XIX века.

Русские поэты. Начало XIX века

Читать далее...

 

Читать далее...

Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия - тоска не по дому,
А тоска по себе самому.

Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведённым мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.

На столе институтские снимки,
Где Исакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно сюда приезжали,
После выпили,- не помогло.

Этот контур, знакомый и чёткий,
Эти мальчики возле решётки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.

24 августа 1979

Что мы только за век свой не видели,
Ленинграда привычные жители:
И чужие в ночи истребители,
И разрушенный бомбою дом.
Но в суровую пору осеннюю
Может в город придти наводнение,
И суровое это явление
Переносим мы всё же с трудом.

Забываем не слишком ли скоро мы
За делами и за разговорами,
За домашними плотными шторами,
Что неслышной бывает беда,
Что какой бы ни век, ни эпоха вам,
Всё равно - хорошо или плохо вам,-
По Садовым, Сенным и Гороховым
Заливает подвалы вода?

Прекратим же ненужные прения,
Наберёмся побольше терпения,
И учёных досужее мнение
В строгом сердце своём зачеркнём.
Пусть твердят, что напрасны волнения,
Знаем все мы давно тем не менее,
Что бедою грозит наводнение,
Если вдруг позабудут о нём.

Что мы только за век свой не видели,
Ленинграда усталые жители!
Спим тревожно мы в нашей обители,
Репродуктор включив перед сном.
Потому что порою осеннею
Может в город придти наводнение,
И суровое это явление
Переносим мы всё же с трудом.
Мы внезапного ждём объявления,-
Твёрдо помнит моё поколение:
Обернётся бедой наводнение,
Если вдруг позабудут о нём.

1972

Царя властительно над домом,
Огни вонзая в небосклон,
Ты труб фабричных частоколом
Неумолимо окружен.

Стальной, кирпичный и стеклянный,
Сетями проволок обвит,
Ты — чарователь неустанный,
Ты — не слабеющий магнит.

Драконом, хищным и бескрылым,
Засев — ты стережешь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.

Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта, —
В ней неумолчно ропщет Злоба,
В ней грозно стонет Нищета.

Ты, Хитроумный, ты, упрямый,
Дворцы из золота воздвиг,
Поставил праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг,

Но сам скликаешь, непокорный,
На штурм своих дворцов — орду,
И шлешь вождей на митинг черный:
Бездумье, Гордость и Нужду!

И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный Разврат,
И нежно пенится в бокалах
Мгновений сладострастных яд, —

Ты гнешь рабов угрюмых спины,
Чтоб, исступленны и легки,
Ротационные машины
Ковали острые клинки.

Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой,
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.

В этом мутном городе туманов,
В этой тусклой безрассветной мгле,
Где строенья, станом великанов,
Разместились тесно по земле, —

Попирая, в гордости победной,
Ярость змея, сжатого дугой,
По граниту скачет Всадник Медный,
С царственно протянутой рукой;

А другой, с торжественным обличьем,
Строгое спокойствие храня,
Упоенный силой и величьем,
Правит скоком сдержанным коня;

Третий, на коне тяжелоступном,
В землю втиснувши упор копыт,
В полусне, волненью недоступном,
Недвижимо, сжав узду, стоит.

Исступленно скачет Всадник Медный,
Непоспешно едет конь другой;
И сурово, с мощностью наследной,
Третий конник стынет над топой, —

Три кумира в городе туманов,
Три владыки в безрассветной мгле,
Где строенья, станом великанов,
Разместились тесно по земле.

1913

Кем вписан он в гранит и мох,
Рисунок улиц ленинградских,
На перепутье двух эпох,
Бессмысленных и азиатских?

Насильно Русь привёл сюда
Разочарованный в Востоке
Самодержавный государь,
Сентиментальный и жестокий.

Здесь, первый выплавив металл,
Одев гранитом бастионы,
Он об Италии мечтал,
О звонкой славе Альбиона.

Не зря судьба переплела
Над хмурой невскою протокой
Соборов римских купола,
Лепное золото барокко.

И меж аллей, где тишина
Порхает легкокрылым Фебом,
Античных статуй белизна
Сливается с полночным небом.

Прости же, Англия, прости
И ты, Италия седая!
Не там Владимир нас крестил -
Был прав безумный Чаадаев.

Но, утомлённые Москвой,
Купив билет на поезд скорый,
С какой-то странною тоской
Мы приезжаем в этот город.

И там, где скользкие торцы
Одела влажная завеса,
В молчанье смотрим на дворцы,
Как скиф на храмы Херсонеса.

Шумит Москва, Четвёртый Рим,
Грядущей Азии мессия,
А Петербург - неповторим,
Как Европейская Россия.

1977

Санкт-Петербурга каменный порог
Славянские не одолеют тропы.
Так близок он и всё-таки далёк
От видимой, казалось бы, Европы!

Отделена границей узких вод
От острова с Ростральною колонной,
Здесь Азия упорная живёт
За Лиговской, Расстанной и Коломной.

В нём тонут итальянские дворцы,-
Их местный грунт болотистый не держит.
И бронзовую лошадь под уздцы
Не удержать - напрасные надежды.

И царь в полузатопленном гробу
Себе прошепчет горестно: "Финита.
Империи татарскую судьбу
Не выстроишь из финского гранита".

Не первый век и не последний год
Среди пастушек мраморных и граций
Здесь русская трагедия идёт
На фоне европейских декораций.

1994

172 года прошло с тех пор, как на Чёрной речке прогремел роковой выстрел.
В этот день в Государственном музее А.С. Пушкина традиционный День памяти
поэта.
Василий Костенко
Пушкин и дуэли.

Хоть сослан был младой поэт,
В неполных только 20 лет,
Но автор,изданной "Людмилы",
Уж чувствовал себя кумиром.

И Кишинёвский тусклый свет,
Ему пророчил много бед,
И в карты крупно он играл,
А как- то Зубову сказал:

- "Что он играет против правил,
И зря ва-банк, ему он ставил."
- "Извольте сударь объясниться"
- "Ну чтож, за мной не залежится."

И вот уж едут в виноградник,
Дуэлей местных всех рассадник,
С названьем сладостным в "малину",
Найдя для драки сей причину.

Стреляет Зубов - офицер,
Но мимо, плох его прицел.
А Пушкин вовсе не стреляет,
И дуэлянта вопрошает,

Не чувствуя ничьей вины,
"Сударь - Вы удовлетворены?"
И ожидав ответный выстрел,
Обнятся бросился тот быстро.

Но Пушкин,отстранясь при том,
Ответил холодно кивком.

А как-то раз, средь танцев в свете,
Неуважение отметив,
Разгорячённый от вина,
Старый герой бородина,

Полковник, в орденах мундир,
Над егерями командир,
К барьеру Пушкина зовёт,
А на дворе метель метёт.

Стреляют дважды на рассвете,
Но им мешает сильный ветер,
И отложив сию дуэль,
Уж ресторана ищут дверь.

И в заведеньи "Никколети",
Утих и ссоры буйный ветер,
И Алексеев - друг поэта,
Их тут же помирил приэтом.

-"Полковник, я Вас уважал",
герою Пушкин там сказал -
"Поэтому и вызов Ваш ,
Я тот час принял не как блаж".

На что полковник отвечал:
-"Под пулями не раз стоял,
Вы пишите стихи умело,
И также Вы в дуэлях смелы".

Не раз был Пушкин на дуэли,
Но пули мимо пролетели,
А вот январским стылым днём,
На Чёрной речке, пуля в нём.

Представить страшно нам теперь,
Когда в распущенные нравы,
Вдруг сохранилась бы дуэль,
Как дело чести, без забавы.

Когда за оскорбление мужчина,
За слово пулей отвечал,
И без разбора званья,чина,
К барьеру запросто вставал.

Когда отказом от дуэли,
Суда был строже приговор.
Те кто позора не хотели,
Стрелятся шли за каждый вздор.

Да, в наше время нет дуэлей,
К барьеру больше не зовут,
А на словах все осмелели,
И брань нещадную несут.

Порой так хочется,чтоб слово,
Как в тот жестокий,славный век,
Могло ответить пулей снова,
Чтоб цену знал им человек.

25 августа 2008г. К ВаМ.
,

Василий Костенко
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1917.

Кругом постылая война,
Повсюду серые шинели.
Россия слухами полна,
Все революции хотели!

Февраль. Метель. И воет вьюга,
И очереди длинной хвост.
А в Петрограде с хлебом туго,
И зря опять народ промёрз.

- "Все расходитесь, хлеба нету,
Есть только белый, дорогой!"
- "Жри сам! Порядка в стране нету!
А может быть царя – долой !?"

- "Царя?"
- "Конечно! Он в ответе!
Вся власть прогнила до трухи.
Царица – немка, в Кабинете
Министры бездари – рвачи."

Казарма. Ночь. Не спят солдаты.
Назавтра, что ж, опять шагать
Не на врага, на супостата –
Рабочих с улицы гонять!

И командирам веры мало
Чуть что, на фронт грозят послать.
А вдруг у них "ума достало"
Приказ отдать в толпу стрелять?!

В окопах быстро забывают
Свободы воздух чумовой.
Как дальше жить? Никто не знает.
А может быть царя – долой !?

Мрак. Копоть. Цех пустует,
А во дворе гудит толпа.
Завод Путиловский бастует.
Идёт на улицу "качать права".


Всю ночь трудился над плакатом
Кузнец натруженной рукой,
Чтоб утром прозвучал набатом
Призыв простой: "ЦАРЯ – ДОЛОЙ"!

Трон зашатался вековой,
Под справедливым возмущеньем,
И понеслось по мостовой
Народа гневное волненье.

И вот февральскою порой,
Всё то, что долго где-то тлело,
Прорвалось бурей грозовой,
И в Питере всё закипело.

Но только власть не извлекла
Урок истории кровавый,
И свой народ всё ж довела
До смуты и войны без славы.


К ВаМ. Ноябрь, 2007г.

Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода.

Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой.

Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты!

Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна...
И времена Екатерины
Напоминает тишина.

Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран.

И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой...
...Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!..

Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны...
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины.

А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.

Так вот он, прежний чародей,
глядевший вдаль холодным взором
и гордый гулом и простором
своих волшебных площадей, --
теперь же, голодом томимый,
теперь же, падший властелин,
он умер, скорбен и один...
О город, Пушкиным любимый,
как эти годы далеки!
Ты пал, замученный, в пустыне...
О, город бледный, где же ныне
твои туманы, рысаки,
и сизокрылые шинели,
и разноцветные огни?
Дома скосились, почернели,
прохожих мало, и они
при встрече смотрят друг на друга
глазами, полными испуга,
в какой-то жалобной тоске,
и все потухли, исхудали:
кто в бабьем выцветшем платке,
кто просто в ветхом одеяле,
а кто в тулупе, но босой.
Повсюду выросла и сгнила
трава. Средь улицы пустой
зияет яма, как могила;
в могиле этой -- Петербург...

Читать далее...