Ваша честь, ленивые философы очень странные, даже если смотреть на них в бинокль. Но и без оптики с ними тоже не так все понятно. Вероятно они подмечают гораздо больше явлений чем простые обитатели глубин и видят гораздо вертикальней чем все остальные, пусть и живут среди обыкновенных горизонтальных подозреваемых. В наше непростое время, когда шаг вниз шаг вверх считается побегом, суду черезвычайно трудно вынести справедливое суждение о бунте лентяя склонного к философии, поскольку, Ваша честь, он большую часть жизни проводит лёжа на диване с книгой. Лежит, подлец, и вздыхает. Некоторые исследователи полагают, что он так бунтует. Но это нонсенс - бунтовать лёжа. У нас, Ваша честь, каждый дурак знает, что в России бунтуют исключительно на коленях. Защита, Ваша честь, полагает, что он просто не понимает против кого бороться и на кого наступать, потому что несправедливость заполняет воздух наших легких, пространство наших мыслей, шахты наших сердец, горизонты событий и молчание оцепенелых небесных светил.

 

Конечно, никто не спорит, мятежный ангел-бунтарь более свеж, более привлекателен и сексуален, но все же таки совершено бесполезен, а то и просто дурак, поскольку ещё не отведал скрепного зловонного благоразумия, в котором тонут все ваши нарративы и задыхаются все наши высокие порывы. В отличие от ангелов и примкнувшим к ним ноунеймов даже самый завалящий, самый никчемный ленивый мыслитель, включая нашего подзащитного, без труда понимает, что в этом мире все находится не на своем месте, начиная с самого мира. Поэтому его не бесит зрелище постчеловеческого ренессанса:  рождение, скрепы, любовь, климат, деньги, смерть, смерть за деньги, странные бородатые мужчины в женских платьях с кадилами, гордые стукачи, бодрые иагенты, орешники, дубравы, томатная паста из яблок, демография, молоко без молока и бензин со спиртом. Наш подзащитный хорошо знает - разложение управляет законами жизни. Разложение, а не это вот всё.

 

Как мать и как женщина, скажу вам, Ваша честь, правду, пусть это и удар кое кому ниже пояса, но всетаки скажу - рядом с таким человеком, Ваша честь - только не завидуйте мне, уютно, тепло и спокойно. (В этом месте наклоняется и целует подсудимого в макушку) С ним можно быть уверенным, что он никогда не станет изобретать новые науки, вдыхать новую силу в одряхлевшие понятия, брать себе чужое, вливать молодое вино в старые меха, дрочить вприсядку или пилить сук на котором сидит. Он вообще не станет пилить. Пить будет, иногда много, иногда часто, а вот пилить - нет. Вот потому с таким философом очень приятно грустить. Нежная такая грусть получается, Ваша честь, тихая и нежная. Что-то вроде молчания ночного леса из которого ушли все ёжики. Или шепота тростника, который никогда не встречал ветра.

 

Обвинение настаивает на суровом приговоре. Оно желает приговорить его к 99 часам сочувствия самому себе, за лежание без цели и чтение без разбора. Это жестоко Ваша честь. Нельзя сочувствовать самому себе. Самим себе сочувствуют только примитивные люди, например политики. Но ведь мой подзащитный не политик. Он всегда говорил нам, что почему-то жизнь устроена так, что с годами дел только прибавляется, именно поэтому его интересует лишь движение мысли, а не дела и поступки. Он считает что движение мысли это красиво, потому что мыслить трудно. Трудиться легко, а вот думать - сто раз вспотеешь, пока что нибудь сочинишь и запишешь. 

 

Именно поэтому наш подзащитный никогда не станет - тут я позволю себе, Ваша честь, процитировать любимого Вами Марселя Пруста - "связывать нить минут, часов, дней, десятилетий и стран". Он давно раскусил весь этот маскарад. И вовремя устранился из него. И даже сам криптодьявол с москоу сити не сможет искусить его будущим в этой немолодой, слегка подванивающей трупом, отдельной цивилизации.

 

Прошу вас Ваша честь смягчить приговор и присудить ему диван с книгами и вид из окна на синее море под нашим неусыпным надзором. 

 

Миру мурр, Ваша Честь. (Поправляет парик, садится рядом с ленивым философом, прижимается к нему своей высокой грудью, потом повторно целует его в

Мир в котором я живу с молока матери, с самого детства представлялся нашей дорогой редакции то заурядной бойней, то фальшивым раем то еще чем-то таким же непотребным. Так нас учили в школе. В переполненных классах учителя рассказывали, что мы все говно, Ленин жив, партия наш рулевой. Отсутствие логики в словах компенсировалось всенародной иррелевантностью (похуизмом). Благодаря этому всеобъемлющему чувству похуизма в окружающей нас действительности жизнь приобретала метафизический оттенок, в том смысле, в каком метафизика означает выход за пределы сущего, в его физической данности. А кроме этого были музыка, которой учила мама, и книги, которые читали мы с бабушкой.

 

Когда я повзрослел, выучился на ленивого философа, пожил сначала при пьяном Ельцине, потом при молодом Путине, прислушиваясь как о них разглагольствует челядь. Наслушавшись болтовни, я решил, что перед судом абсолюта могут быть оправданы только ангелы и ленивые философы. Остальных же, тех кто способен лишь разевать рот, рассуждать или болтать попусту, не знаком с древними языками, греческими мифами, римским правом, платоновскими диалогами, буддийской этикой, французскими моралистами, немецкой метафизикой, всемирной литературой, музыкой Баха необходимо вычеркнуть из списка, невзирая на чины, награды и звания, за то, что они враги любых творческих сил, отвергающие их существование, и, которые, даже объединив свои усилия, не способны и за миллионы лет создать нечто такое, что могло бы стать наравне хотя бы с единой травинкой, пшеничным зернышком или крылышком комара. 

 

Потом, спустя еще какое-то время наша дорогая редакция открыла, что миром правит принцип неизменности выраженный в трех формах вселенской зевоты: скука, похоть и лень. Конечно, после такого великого открытия я стал многообещающим выдающимся ленивым философом. и когда мы это поняли, то перестали пользоваться жаргоном жизни, сведя бесстыдство дыхания к морфологии, жалость к себе к простым колебаниям между Видимостью и Ничем, а затем снова поняли, что есть формы мудрости и внутренней свободы, которые мы не в состоянии ни постичь изнутри, ни превратить в нашу неотъемлемую субстанцию, ни даже заключить в рамки теории. И что возможно был прав Чжунь-цзы, произнеся как-то в сердцах:

"Да не возлюбит человек ничего и так останется неуязвимым"

 

Миру мурр..