Тюремный священник спускается в «смертный барак» колонии строгого режима. Там, в камере, пропитанной хлоркой и безнадёгой, его ждёт человек, от которого шарахались даже конвоиры. Но сегодня этот страшный старик попросил...
Лязг засова отдался в позвоночнике.
Отец Александр переступил порог и замер, давая глазам привыкнуть к сумраку. В нос ударило — сладковатая гниль, хлорка, застоявшаяся человеческая беда. Он задержал дыхание, потом заставил себя вдохнуть. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Камера была узкой, как гроб. Серые стены в потёках, под потолком — зарешеченное оконце, сквозь которое сочился мутный январский свет. На железной койке, под байковым одеялом, угадывались очертания тела — слишком плоские, слишком неподвижные.
— Пришёл, значит, — раздался голос. Сиплый, как ржавая петля. — Ну, заходи. Я не кусаюсь. Уже не кусаюсь.
Священник сделал шаг. Ещё один. Подошвы прилипали к бетонному полу.
Он сжал в руках ручку старого требного чемоданчика — потёртая кожа, латунные застёжки. Там лежали епитрахиль, требник да святая вода. Но главное сокровище было не там.
Отец Александр чувствовал, как под плотной тканью рясы, на груди, у самого сердца, покоится Дароносица, подвешенная на шелковом шнуре.
Металлический ковчежец чуть касался тела при ходьбе, напоминая: он здесь не один. С ним — Сам Христос.
Человек на койке повернул голову. Отец Александр увидел лицо — и что-то дрогнуло в груди, какая-то давно забытая, детская жуть.
Это было лицо мертвеца, который ещё дышал. Кожа обтягивала череп так туго, что казалось — вот-вот лопнет на скулах. Запавшие глаза смотрели из чёрных провалов глазниц.
На шее, на руках, выброшенных поверх одеяла, синели наколки — купола, кресты, оскаленные волчьи морды, какие-то перстни, звёзды. Вся эта тюремная летопись расползлась по высохшему телу, как плесень по старой стене.
— Чё, страшно? — Губы раздвинулись в усмешке, обнажив чёрные обломки зубов. — Меня тут все боялись. Даже вертухаи обходили. А теперь вон... Сам себя боюсь. В зеркало смотреть не могу.
Дыхание. Священник слышал его дыхание — тяжёлое, влажное, с присвистом, будто внутри этой грудной клетки что-то хлюпало и булькало. Каждый вдох давался с трудом, каждый выдох звучал как последний.
— Я пришёл, — сказал отец Александр. Голос вышел ровным, и он сам удивился этому. — Ты звал.
— Звал. — Глаза умирающего блеснули. — Тридцать лет не звал, а тут позвал. Смешно, да?
Священник не ответил. Он искал глазами, куда поставить чемоданчик, и не находил — ни стола, ни тумбочки, только параша в углу да ржавая раковина. Наконец опустился на корточки, положил ношу на колени у изголовья койки.
— Табуретку принести? — раздалось из-за двери. Конвоир. Отец Александр кивнул, не оборачиваясь.
Пока ждали, молчали. Умирающий смотрел в потолок, священник — на его руки. Пальцы — узловатые, скрюченные, в каких-то шрамах и рубцах. Этими руками... Не думать. Не судить. Ты не за этим пришёл.
Табуретка оказалась колченогой, отец Александр сел осторожно, чувствуя, как она шатается под ним. Дверь лязгнула, закрываясь. Они остались вдвоём.
— Лютым меня кликали, — сказал умирающий, не отрывая взгляда от потолка. — Слыхал, может?
Слыхал. Начальник колонии предупреждал: «Этот — зверь. Четыре ходки. Мокрые дела. Авторитет из старых, блатных. Только он сейчас никакой, ждёт своего часа. Вы уверены, что хотите к нему?»
— Слыхал, — ответил отец Александр.
— И пришёл?
— Пришёл.
Лютый медленно повернул голову. Взгляд его был мутным, плавающим, но в глубине что-то теплилось — не злоба, не насмешка. Что-то живое и испуганное.
— Исповедоваться хочу, — сказал он хрипло. — Только... — Он закашлялся, долго, надсадно, выворачивая себя наизнанку. Священник подался вперёд, хотел помочь — но чем тут поможешь? Ждал, пока кашель уляжется.
— Только я не умею, — выдохнул наконец Лютый. — Не знаю, как это... Я ж некрещёный даже был. Тут покрестили. Три месяца назад. Когда уже совсем... — Он не договорил.
— Ничего, — сказал отец Александр. — Просто говори. Как умеешь. Господь поймёт.
Он достал из-под рясы епитрахиль, расправил. Ткань была старая, вышивка кое-где стёрлась, но кресты ещё виднелись — золото на тёмно-лиловом. Привычным движением накинул на шею.
Лютый смотрел, не отрываясь. В глазах его плескалось что-то странное — может, страх, а может, надежда. Трудно разобрать.
— Начинай, — тихо сказал священник.
И он начал.
Сначала — медленно, запинаясь, путаясь в словах. Потом — быстрее, торопливее, будто боялся не успеть. Голос срывался на хрип, слова лезли друг на друга, и отец Александр слушал, чувствуя, как внутри что-то сжимается, скручивается в комок.
Это была не исповедь. Это было извержение. Гной, копившийся десятилетиями, рвался наружу — чёрный, зловонный, страшный.
У легендарной Маши Слоним, она же леди Филлимор, в издательстве VIDIM BOOKS выходит новая книга «Возвращения. Несерьезный мемуар». Насмешливая легкость пера, захватывающий драматизм рассказанных историй в сочетании с неотразимым обаянием личности автора делают эти мемуары примечательным явлением, мимо которого «Зима» никак не могла пройти. Главный редактор Сергей Николаевич поделился впечатлениями от книги и рассказал о своих встречах с Машей Слоним.
Маша Слоним, Москва, 1974 год. Фото: Андрей Зализняк.
Она, конечно, вамп, хотя об этом мало кто догадывается. Даже она сама.
Это цитата сообщения МАРЬЯША7 Оригинальное сообщение
Умиротворение зимы…
|
|
 |
|
|
Шагнуть за пределы, за рамки, за грань,
И прыгнуть с разбега за стену сомнений.
Туда, где мне сверху не крикнут… Табань!
Где главное – свет, а не свод убеждений.
Душе для полёта не нужно крыло,
Не келья… Простор для неё, как обитель.
Нет тени и тьмы, там всё время светло,
И свет - мой единственный лучший учитель.
Молить и просить – незавидный удел,
Свеча догорит, ненадолго согреет.
Во тьме натолкнёшься всегда на предел,
Лишь свет все сомненья и страхи развеет.
Спаситель сгорел, взяв чужие грехи,
Смиренье лукавая тьма поглотила.
Всегда у покорности есть женихи,
В придуманных правилах правит лишь сила.
Зимою так поздно приходит рассвет,
Но ясною полночью звёзды виднее.
Я глядя на них получаю ответ
Как сделать, чтоб стало немного светлее.
на этот текст написана песня, послушать на сайте автора www.асмолов.рф
или скачать по ссылке https://disk.yandex.ru/d/x24-xOoaMAMUUQ
иллюстратор Луиза Гельтс
ВСУ потеряли уже 105 натовских танков, подсчитали OSINT-аналитики нидерландского проекта Oryx. Самые большие потери приходятся, конечно, на Leopard 2A4 (28 единиц), далее идут Leopard 1A5 (25 единиц) и M1A1 Abrams (24 единицы). По подсчетам Oryx, британских танков Challenger-2 потеряно, к сожалению, пока всего два: один в августе 2023 года под Работино, в Запорожской области, и второй в августе 2024 года. Но они, как известно, на линию фронта практически не совались.
Однако даже огромные потери натовских танков меркнут перед числом уничтоженных бронемашин других типов. В частности, 462 натовских БМП, 625 многоцелевых бронеавтомобилей, 775 автомобилей с тяжелой противоминной защитой, 927 бронетранспортеров. Причем в этот список еще не включены, скажем, Pbv 501A — это шведская модификация старой советской БМП-1.
Больше всего российские войска в зоне СВО истребили американской техники. По оценкам Oryx, потеряно украинцами уже 469 гусеничных машин M113 разных модификаций, 400 бронеавтомобилей Humvee разных модификаций (чаще всего: базовых M1114 или M1151 и двухместных пикапов M1152) и 339 противоминных автомобилей International M1224 MaxxPro.
Однако огромные потери не только у американцев. Скажем, Турция потеряла в зоне СВО уже 133 тяжёлых бронированных грузовика Kirpi. И это при том, что всего было поставлено около двухсот машин. То есть выбытие этой техники уже превысило половину.
В случае с другим турецким противоминным автомобилем Otokar Cobra II выбытие составило четверть: по оценкам Oryx, потеряло 5 из 20 доставленных в Украину машин.
Канадцы потеряли в зоне СВО 175 противоминных автомобилей Roshel Senator. Правда, процент их потерь значительно меньше, чем, скажем, у турецких Kirpi (Канада направила не менее 660 бронемашин).
В эфире Данила Григорьев и рубрика ответов "оттуда" – то есть из Высшего я – на интересные и острые вопросы текущего момента!
Ну и по традиции напомню,
В чем суть рубрики? Много лет я занимаюсь темой Высшего я.
Высшее я – это и есть мы, наша истинная вечная суть, которая перерождается из жизни в жизнь. Мы были нашим Высшим я до рождения и будем после смерти.
По сути, Высшее я – это наша персональная бессмертная часть.
Настроив четкий контакт с Высшим я, можно не только ощущать "благость, любовь, вечность" и так далее, но и просматривать самые различные вопросы с уровня "оттуда".
То есть суверенным государством, с национальными интересами которого надо считаться.
Их не обязательно учитывать полностью, однако поиск компромиссов с Москвой теперь заложен в американский доктринальный документ, определяющий внешнюю политику Вашингтона, что является существенным изменением его подхода к России.
После распада СССР в американском политическом истеблишменте существовали различные подходы к тому, как выстраивать отношения с появившейся на международной арене современной Россией.
Наше зеркало ИИ: почему сверхразум повторяет не эйнштейна, а самые дурацкие человеческие привычки
Мы всегда боялись, что искусственный интеллект станет демоном, которого мы не сможем контролировать.
Нам представлялись сверхразумные машины, способные в тысячу раз превзойти человеческий разум.
Но знаете, что пугает меня больше всего?
Мы создаем не гения, который нас уничтожит, а идеальную, бездушную копию нашей собственной глупости.
МАТЕРЩИНА И ПОСЛЕДСТВИЯ
В медицинской практике известно такое явление: при параличе, при полной потере речи, когда человек не может выговорить ни «да», ни «нет», он может, тем не менее, совершенно свободно произносить целые выражения, состоящие исключительно из матов. Явление на первый взгляд очень странное, но говорит оно о многом. Получается, что так называемый мат проходит по совершенно иным нервным цепочкам, нежели вся остальная нормальная речь.
Один из профессоров пришел к выводу, что слова, которые мы называем матерными, произошли от языческих заклинаний, которые направлены на то, чтобы разрушить человеческий род, навлечь бесплодие на нацию. Недаром, все эти слова так или иначе связаны с детородными органами мужчин и женщин. Матерщина выступает у славян в функции проклятья.
Остальные матерные слова - это имена языческих богов, то есть бесов. Человек, который произносит такие слова, автоматически призывает бесов на себя, своих детей и свой род. Не случайно в филологии это явление называется инфернальной лексикой. «Инфернальный» означает «адский, из преисподней».
Матерная ругань, несомненно, имеет те же языческие, оккультные корни, но ее целью было заклятие неприятеля. Матерная брань и есть выражение агрессии, угрозы. А если более глубоко, то это проклятие, которое человек насылает на того, кого он «кроет», имеет целью поразить (заклясть) врага в самое «сердце» его жизненной силы: проклинается материнство, животворящее мужское начало и все, что с ними связано. Такое проклятие — жертва сатане, причем в жертву приносятся и ругаемый, и ругающийся.
Возможно, кто-то не употребляет “грязных” слов. А как на счет “блин”, “елки-палки”, и прочее ….?.. Это – суррогат матерных выражений. Произнося их, вы далеко не убежали от матерщины.
* * *
Доказано, что все матерные слова произошли от сакральных названий богов, которые имели невероятную силу. Мат — это слова силы, несущей ужасающую разрушительную энергетику (она убивающе действует на человека на уровне ДНК, особенно на детей и женщин).
* * *
Моя свеча, бросая тусклый свет
в твой новый мир осветит бездорожье.
А тень моя, перекрывая след,
там, за спиной, уходит в царство Божье.
И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч
— везде живой огонь тебя окликнет.
Чем дальше ты уйдешь — тем дальше луч,
тем дальше луч и тень твоя проникнет
Пусть далека, пусть даже не видна,
пусть изменив — назло стихам-приметам, —
но будешь ты всегда озарена
пусть слабым, но неповторимым светом
Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный сон
огонь предпочитает запустенью.
Но новый мир твой будет потрясен
лицом во тьме и лучезарной тенью.
до 1 мая 1965
Играл скрипач в осеннем сквере, я тихо слушал и стоял.
Я был один — по крайней мере, я никого не замечал.
Я плакал, и дрожали руки, с пространством переплетены.
И пусть я знал, что лгали звуки, но я боялся тишины.