Мой гроб пустой, но черви сыты.
Весь мир вокруг застыл и тянется на свет...
Мой нерв резной и недопитый
ползёт сквозь чащу недомолвок полнить устье лет.

Вдаль устремляются надежды.
Вспять поворачивается блажь.
Кондратий, чуткий и кромешный,
берёт заснувший бриг на абордаж.

Но я опять не там... Барахтаюсь в пучине
неподалёку - в соли и тиши.
Тасуется колода экстазов и уныний,
из-грязей-в-князи и ссылок в камыши.

Висит над водной гладью толстопузый,
транслируя в виски неистовую суть.
Ложишься в гроб - босой и бескартузый...
Примеришься, чихнёшь - и дальше в путь.

я рисую новый день
понуро и несмело
мне чудится что я олень
причём иссине-белый.
мне видится зелёный шар
над зыбким горизонтом
когда варю чудной отвар
из кости мастодонта.
лиловых чар глухой обман
над городом довлеет
а мимолётный караван
проходит мне сквозь шею.
я пью сугроб затем другой
и обхожу ненастья
рисуя новый день культёй
на испареньях страсти.

я подвожу итоги,
итоги меня подводят:
лавируя меж вёсен,
впустую колобродят
по выбеленным полотнам
густых воспоминаний
из смога и коросты
к долу ночных закланий.

Прислушиваясь к нарастающему отчаянью,
эхо приветствует мой изголодавшийся голос
в узкой камере внутреннего сгорания.

Купаясь в тщеславии саморазрушения,
я жадно пью из фонтана,
бьющего (наповал) из распахнутого в ближайшей подворотне сердца.

Полый череп полон сказок:
когда чаша пуста,
готовый свидетельствовать наготу своей души я пью из бездны.

Дышу невпопад, нарочито громко и натужно, но полной грудью.
Во времена морального кризиса самые тёмные места в аду
зарезервированы для безучастных.