Солнце дымилось в закатном пожаре,
В каплях сверкая, сгорая в слезах
Летних дождей... и о пламенном даре
Пели огни – листопады в глазах:
Ветром , грозой пронесись и исчезни!
Сердце не мучай!...Постой!...Уходи!...
Но безрассудной и вольною песней
Солнце гудело и рдело в груди,
В круговороте небесном сжигая
В пепел невинность вчерашних цветов,
Лунные дни вдохновенно слагая
Из каруселей несказанных слов...
Солнце дымилось и млело во влаге
Грустью счастливой объятых ветров...
Лист золотой задрожал на бумаге -
С сердца сорвался последний покров...
Июнь 2008
[500x382]
[699x430]Сейчас наткнулась на кем-то снятую фотографию песчаной лисички) ну не прелесть ли?? у меня с детства лежит фотография с этим милым существом, в каком-то музее можно было бесплатно с ней сфотографироваться, они такие мягенькие, нет слов - одни эмоции)
[500x375]Приветствую в моём дневнике Венеция — сказка. Старинные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всем бесконечная грусть увяданья
Осенних тонов Тициана.
1899
Венгрия
Брюсов.
ВЕНЕЦИЯ
Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,
В формах выпукло-прекрасных представал пред взором
прах?
Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.
Это понял я, припомнив гондол черные тела.
Это понял, повторяя Юга полные слова,
Это понял, лишь увидел моего святого Льва!
От условий повседневных жизнь свою освободив,
Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.
Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,
И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.
И доныне неизменно все хранит здесь явный след
Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.
1902
Осип Мандельштам.
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,
Для меня значение светло:
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки.
Белый снег. Зеленая парча.
Bсех кладут на кипарисные носилки,
Сонных, теплых вынимают из плаща.
И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.
Ибо нет спасенья от любви и страха:
Тяжелее платины Сатурново кольцо!
Черным бархатом завешенная плаха
И прекрасное лицо.
Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. B спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.
Только в пальцах роза или склянка –
Адриатика зеленая, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?
Черный Веспер в зеркале мерцает.
Bсе проходит. Истина темна.
Человек родится. Жемчуг умирает.
И Сусанна старцев ждать должна.
(1920)
Иосиф Бродский.
Строфы из элегии "Лагуны" (1973)
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
| http://www.izvestia.ru/culture/article3116437/index.html | |
[280x260] Владимир Набоков, 1972 г. Портрет работы королевского фотографа из Великобритании лорда Сноудона Сын великого писателя Дмитрий Набоков: "Я хотел сжечь "Лауру", чтобы спасти ее от позора"Юрий Коваленко Прежде Дмитрий Набоков склонялся к тому, чтобы, повинуясь воле гениального отца, сжечь его неоконченный роман "Оригинал Лауры". Однако месяц назад он внезапно сообщил о своем намерении издать рукопись, которая более трех десятилетий хранилась в сейфе швейцарского банка. Голос отца, который порой оживает в Дмитрии, недавно зазвучал снова и, по словам сына, дал согласие на публикацию. Корреспонденту "Известий" удалось взять интервью у Дмитрия Владимировича Набокова и приподнять завесу тайны над "Лаурой". В литературных кругах ждут сенсации. Французская газета "Монд" поспешила назвать неизвестную книгу Набокова "бомбой замедленного действия". Вокруг еще не опубликованной "Лауры" уже скрестили шпаги литераторы. Известный драматург Том Стоппард просит Дмитрия Набокова предать ее огню, а лауреат Букеровской премии писатель Джон Банвилл, напротив, взывает к "милосердию". До сих пор не известно, где и когда выйдет в свет книга, которую пока читали от силы 5-6 человек. Роман написан карандашом на 138 карточках. Возможно, будет факсимильное издание. Со слов сына Набокова известно, что главный герой "Оригинала Лауры" - блестящий ученый Филипп Уайлд - очень толстый человек, который все чаще думает о смерти. Отчасти из-за отчаяния по поводу распутного поведения молодой жены... "Мастерство писателя достигает в этой книге новых высот", - утверждает Дмитрий Набоков, при этом особо оговаривая, что в романе нет ничего автобиографического. вопрос: Разве вы не вынашивали идею уничтожить рукопись "Оригинала Лауры"? ответ: Такой идеи я не вынашивал. Но я действительно сказал: если - и это большое "если" - мне придется подумать об уничтожении рукописи, то это будет результатом уроков, извлеченных мною из совершенно безумных и отвратительных комментариев, с которыми выступили некие Джоан, Пенни и индивидуум по имени Сентеруолл (литературоведы. - "Известия"). Они выдвинули гипотезу, согласно которой мой отец оказался жертвой сексуальных домогательств со стороны своего дяди, и "Лолита" представляет собой закодированное повествование этих событий. Или что, по их мнению, отец вступил в кровосмесительную связь с сестрой, что нашло отражение в "Аде"... И поэтому, чтобы уберечь ранимую "Лауру" от такого позора, я и думал об ее уничтожении. в: Страсти, вызванные будущей публикацией "Оригинала Луары", наверное, разгораются? о: Ажиотаж в значительной степени продолжается, а вместе с ним и идиотские домыслы. Например, утверждают, что "Лауры" вообще нет и что все это мистификация. Или что я попросил Мартина Эмиса (известного британского писателя. - "Известия") закончить книгу, перенеся действие в "лондонское подбрюшье". Самым комичным был фрагмент высказываний бывшего переводчика Набокова пиратских времен по фамилии Ильин, вставленный в интервью, которое я дал российскому телеканалу "Звезда". Утверждая, что он "говорил с кем-то, кто читал "Лауру" (скажите, умоляю, кто же это был?), он объявил, что книга не соответствует набоковскому уровню. Ильин выступил со всем этим жалким бредом, вероятно, потому что знал: он никогда больше не будет переводчиком Набокова. в: 10 мая вам исполнилось 74 года. Примерно в этом возрасте ваш отец начал писать "Лауру". Повлиял ли этот простой факт на ваше решение сохранить рукопись? о: Нет, не повлиял. в: Какие чувства вы испытывали, когда появилась на свет | |
[320x240]
«Не уходи!» - шептала на прощанье,
Свивая ласки из проросших слов,
И шелестели в воздухе признанья
Из прелых листьев и вчерашних снов...
«Не уходи!» - и обвила ветвями,
И задрожала блеском вешних слёз,-
«В твоём я сердце прорасту корнями
Дождей звенящих и весенних гроз,
Врасту в тебя мечтами и печалью
Нечаянной закатных вечеров
И стану нежности лучом прощальным
И ласкою изменчивых ветров -
Не уходи ты только!» - шелестела
Над головой озябшая листва...
Тебя уж нет давно... и солнце село,
А в воздухе всё кружатся слова...
12.05.08
Этот стих написан для первого тура Поэтической игры "Самовар" как образное описание рисунка.
[показать] 28 апреля 2008 г. Рукописи не сгорят Сын Набокова решил опубликовать неоконченный роман отца ВИКТОР БОРЗЕНКО, «Новые Известия» Дмитрий Набоков, живущий в Швейцарии сын знаменитого писателя Владимира Набокова, объявил о своем намерении опубликовать наброски последнего романа отца. Принять такое решение было непросто, поскольку в завещании писателя сказано, что неоконченный роман следует уничтожить. Однако, по мнению Дмитрия Владимировича, в романе имеются «неслыханные, оригинальные выражения», которые являются одной из вершин в творчестве Набокова. На протяжении тридцати лет сын писателя не решался сжечь рукописи, а в итоге пришел к выводу, что последнюю волю отца можно нарушить в пользу искусства. Роман «Подлинник Лауры» будет опубликован без переплета. Дело в том, что Набоков всегда писал на карточках, а затем расставлял их в удобном порядке. Однако в данном случае писатель не успел закончить работу, поэтому читатели сами расположат кусочки текста в том порядке, в котором сочтут нужным. Поступок Дмитрия Набокова разделил литературоведов на два лагеря. Одни на стороне Дмитрия Владимировича, другие (например, драматург Том Стоппард) призывают рукопись сжечь. «Я считаю, что волю отца нужно исполнить, – сказала «Новым Известиям» набоковед, профессор Южного федерального университета Галина Рахимкулова. – У Набокова были причины для того, чтобы попросить уничтожить роман. Я думаю, что это мнение живет и в головах многих набоковедов, но обнародовать его не совсем этично. Причину каждый обнаружит, если внимательно проанализирует тексты писателя, и биографию, составленную Брайаном Бойдом. Кстати, это единственная биография, которую одобрил сам писатель. Если Дмитрий Набоков предпочел опубликовать произведение отца, то никто его осуждать за это не будет. После смерти отца он давно считается законодателем мод в набоковедении». Между тем можно предположить, что свое решение Дмитрий Владимирович принял не сам, а советуясь с Брайаном Бойдом. В январе 2008 года Бойд пересмотрел свою точку зрения о том, что наброски романа следует сжечь и считает, что предсмертную волю отца все-таки можно нарушить. «Думаю, они поступили правильно, – говорит исследовательница театрального наследия Набокова Наталья Корнева. – Иногда творчество писателя выше, чем сам писатель. Возможно, я говорю криминальные вещи, но хочу напомнить литературному сообществу, что и сам Набоков часто менял свою точку зрения. Наверняка он со временем пересмотрел бы свое отношение и к «Подлиннику Лауры». Иное мнение высказал «НИ» доцент кафедры русской литературы МПГУ Владимир Мескин. «Однозначно сказать невозможно, кто прав, а кто нет, – считает он. – Но лично я считаю, что раз уж автор изложил свою просьбу, то значит, публикация произведения нарушила бы систему его произведений, созданных в течение жизни. Поэтому массам я бы не стал давать этот роман. Но и сжигать тоже не стал бы. Пусть он хранится в очень ограниченном доступе. Вы говорите, эти карточки в швейцарском банке? Вот там для них самое подходящее место».
|
Сразу же отметим, что название книги, заимствованное из эпитафии на набоковской могиле, таит некоторую иронию. Ведь название это — “Набоков, писатель” — опровергается ее содержанием почти на каждой странице. Михаил Шульман убедительно доказывает, что Набоков был не просто писателем и не только писателем. “Проза Набокова, по пушкинскому завету, наполнена мыслью, а не барочными завитками словесных кружев — мыслью сложной, парадоксальной, всегда чуждой банальности”. То есть мы, явно превзойдя с помощью первого на Руси, решительно ниспровергаемого Шульманом набоковеда Николая Анастасьева мольеровского Журдена, замечаем только набоковскую прозу. А вот сквозящее между строк марево ненавязчивой и строгой философии или даже гносеологии писателя порой не видим. Гносеологии верности языку, грешащей против схем “грамматики”.
По Шульману, Набоков не только писатель, но и не только философ (“любопытствующий гностик”), а учитель самых разных жизненных наук. Например, ставшей опять весьма актуальной “науки изгнания”. Или науки пушкинского взгляда, угла такого взгляда и мысли. “Набоковская проза вообще учебна — то есть ставит своей задачей вполне практическую прикладную цель овладения некоторыми навыками, которые облегчили бы ежедневную жизнь — ведь, кажется, в этом отличие учебника и руководства от беллетристики с ее желатиновыми обманами. Искать малозначительную деталь, в которой вдруг сверкнул бы, как в капле, некий невидимый источник света, и не обращать внимания на затверженные общие места, которые ведут лишь к другим затверженным общим местам,— таковы указания Набокова”.
Набоков у Шульмана — человек одновременно и из прошлого, и из будущего. Как и Пушкин, это явление исключительное, не имеющее прецедента. Природная мощь человека предыдущей эпохи дала ему возможность быстрее схватить неологизмы бытия и, став “отказником” русской традиции, уйти от последователей.
Вообще-то опыт практически всех набоковедческих предшественников Шульмана показывает, что писать о Набокове критическое исследование бессмысленно. Ведь все пути критики, замечает автор, были превентивно упреждены писателем в его собственных художественных произведениях, а на этих путях были расставлены специальные литературоведческие капканы и силки, в которые сам Шульман как будто бы не попался. Поэтому и определил жанр книги как “манифест”. Если бы автор был менее ироничным и не боялся повторить Брюсова и Цветаеву (“Мой Пушкин”), он, вероятно, назвал бы книгу “Мой Набоков”.
Читатель, у которого есть свой Набоков, возможно, не согласится с некоторыми мнениями Шульмана. Например, с тем, что лучший набоковский роман — это “Дар”, а американцы никогда не смогут понять ставшего их соотечественником писателя. Между тем американец Ричард Рорти в вышедшем пару лет назад у нас философском бестселлере “Случайность. Ирония. Солидарность”, в котором развитие поэзии толкуется как цепь поэтических приватизаций случайности, проделал