В этом и заключается изъян. Истребляя вредителей, ты вмешиваешься в пищевую цепочку, и всегда существует вероятность того, что ты просто-напросто расчистил место для кого-нибудь другого. Более страшного, чем тот, кого ты истребил.

Не то, чтобы я не любила детективов - почитываю, а чаще слушаю, порой не без удовольствия. Ни на минуту не забывая, что это квинтэссенция литературы поражения. Зло уже свершилось, и речь не о краже пятисот рублей из общественной кассы мало кому интересной, разве только в ходе расследования появится связанный с этим делом труп (два, три, десять).

И нет, сыщики не ратуют за то, чтобы убийца не совершил новых преступлений, скорее реализуют в погоне охотничий инстинкт, которому условия жизни в современном мире не оставляют других шансов проявиться. Что до страданий и возможных смертей невинных, вовлеченных их усилиями в расследование: лес рубят - щепки летят. А дальше, когда преступник таки пойман, в чем выразится торжество справедливости? Убиенные воскреснут? Его исправит наказание? Зло, раз и навсегда, будет искоренено? Нет, нет, нет.

Харри Холе из тех, кто в ходе расследований громоздит вокруг себя убийства в промышленных масштабах. Глеб Жеглов и Грязный Гарри по-норвежски: "Вор должен сидеть в тюрьме!" и вот это вот все. Рыцарь в местами сияющих, но большей частью заляпанных кровью, грязью и дерьмом доспехах. Очень обаятельный, живой и доступный пониманию, но с кучей головных тараканов и алкогольной зависимостью, чтобы жизнь малиной не казалась. Ни ему, ни окружающим.

Я не слежу за всеми похождениями Холе, как-то сделала попытку читать подряд и первые книги показались недурными, хотя страдания алкоголика, который сначала борется с желанием напиться, после уступает ему, потом обнаруживает себя в очередном похмельно-амнезийном витке - этот неизменный цикл, которому Ю.Несбё неизменно уделяет значительную долю всякой книги, порядком утомляет.

Поэтому, что было после "Снеговика" и отчего герой умотал в Гонконг, я не знаю, но логика ведь в этом цикле не ночевала, и всякое новое триумфальное расследование заканчивается очередным карьерным крахом, хотя казалось бы должно вознести к вершинам благополучия; а каждое очередное спасение Ракель и ее сына Олега оборачивается расставанием для этих троих, которые могли бы стать идеальной семьей. "Призрак" не исключение.

Харри возвращается в Осло, чтобы спасти Олега Фёуке,который ему как сын и всегда относился к нему, как к отцу, однако за время, проведенное в разлуке, мальчик-конькобежец успел вырасти и стать плохим: связаться с дурной компанией, уйти из дома, начать употреблять наркотики, украсть шкатулку с мамиными украшениями. Для Харри прошедшие годы тоже не стали временем расцвета, разве что завязка с алкоголем пошла на пользу здоровью, но у него уродливый шрам на щеке и титановый палец, тот еще Терминатор.

Олега обвиняют в убийстве дружка наркодилера красавчика Густо Ханссена, и Харри должен доказать его невиновность, отыскав истинного убийцу. Вопрос: а что, если убил таки Олег? - не ставится. То есть, для нас, читателей, само собой разумеется, что Харри пришел спасать, и сделает это при любых условиях. А если светлый образ названного сына окажется не таким светлым? Что с того, это же наш мальчик. Так вот, приготовьтесь, что финал преподнесет сюрприз, и он не будет WOW-панчлайном, скорее таким же унылым, нелепым и невразумительным как собственно расследование.

Итак, любимый Осло, который, вроде бы, может спать спокойно, уличных наркоторговцев и как следствие, преступлений сопутствующей сферы за прошедшее время стало значительно меньше. Но почему тогда мальчики и девочки из приличных семей старчиваются? Ну, насчет всех не знаю, - как-бы говорит автор, - Но у Олега, вы же помните, папа был русским бандитом-аристократом. - А-а, - скажет догадливый европейский читатель, - Ну тогда понятно, все от русских.

Вы ведь не удивитесь, если я скажу, что всемирное зло в романе представлено русской мафией, контролировавшей сначала продажу героина, а после вытеснившего с улиц прочую дурь синтетического наркотика "скрипка"? Не то, чтобы я была квасной патриоткой, но образ плохих русских, усердно культивируемый европейским мейнстримом, сильно утомил. То есть, русским есть, чего стыдиться, но вешать на них/нас всех собак благополучного Евросоюза и Скандинавии как-то чересчур, не находите?

Интересно, что на фоне тупой звериной жестокости сибирских казаков, собственные коррумпированные чиновники и полицейские выглядят если не совсем белыми и пушистыми, то по крайней мере обаятельными - любят жен, скачут на призовых лошадях, очаровывают избирателей и прессу, и вообще исполнены

Где же моя любовь к Родине
и где мои красные от мороза щёки?

Евгения Некрасова подбирает код к моему читательскому сердцу исподволь: совсем не разделила общей любви к "Калечине-Малечине", со скепсисом отнеслась к "Сестромаму", хотя некоторые рассказы понравились, а с "Кожей" случилось неожиданное и полное принятие, и "Домовая любовь" оказалась совсем моей. Но с этим новым сборником с самого начала, с первого рассказа, как домой вернулась - восторг абсолютного узнавания.

Одновременно остраненный и очень простой язык такой вариант Платонов-light, в котором бабушка Мать человека, а девочка-подросток Дочь человека. Низводящий женщину до придаточно-вспомогательной роли и в то же время поднимающий ее до божественного статуса неявной аналогией с "Сыном человеческим". И коль скоро вспомнился Андрей Платонов, доведу ассоциацию до конца - земная, земляная, корневая материя, из которой он лепил свои книги, та же у Жени Некрасовой, хотя у нее легче и светлее. Не умею найти правильных и совсем точных слов, это работает на подсознательном уровне, но темное очарование ее прозы, которому сначала противишься, а потом оно все-таки завладевает тобой, из того же источника.

Десять рассказов и повестей плюс одна поэма "Золотинки" - это яростная и вовсе не пессимистичная проза-поэзия, хотя об авторке говорят, как об основательнице магического пессимизма в русской литературе. То есть, да: все плохо-плохо-плохо и просвета не предвидится, и на нашем путевом камне в какую сторону ни пойди, всякая дорога в ацский ад. Но может быть потому, что начиная с "Кожи" она перестала быть совсем безнадежной - значит вернемся по следам или вовсе углубимся в чащу, выберем вненаходимость, отсутствующее присутствие и продолжим борьбу за наше правое дело, не совпадающее с общегосударственным. Эта кожа наполнена плотской плотностью, не дает окончательно отчаяться, с ней ленинское "мы пойдем другим путем" обретает новый смысл, живой и мощный.

Поражает как органично Евгения соединяет литературу с другими видами творчества, в "Домовой любви" это был сплав с архитектурой, в "Коже" с живописью, скульптурой, графикой. В "Золотинке" дизайн одежды, цирк, кинематограф, ивенты, кулинария, совриск - которым общий строй описываемой среды, от нижнего слоя среднего класса до "за чертой бедности", не мешает реализовываться. Не благодаря, а вопреки, прорастая неистребимой женской плодовитостью.

Первый читательский отзыв на только что вышедшую книгу предполагает рассказ без раскрытия сюжета, лишая возможности говорить подробно, скажу только, что мои любимые повести "Медведица", "Складки", "Мелузина и ее друзья". А с "Кикой" испытала тот сорт читательской эйфории, о которой бродское: "готический стиль победит как школа, как возможность торчать, избежав укола".

— Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? — недовольно говорила Люся. — Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!

Я совсем ничего не знала о Марине Москвиной до этой книги. Вернее - думала, что не знаю. На самом деле трудно найти на постсоветском пространстве человека, который не любит мультика про крокодила. воспитавшего птичку, который снят по ее сценарию.

И еще "Олимпионик". Вики пишет о 1994 годе, но мне было максимум лет десять, когда ждала очередного номера не то "Костра", не то "Пионера" (а может вовсе "Барвинка"), где в нескольких номерах, скорее всего в преддверие Олимпиады-80, печаталась повесть про древнегреческого мальчика. Может в народной энциклопедии указан год выхода книгой, а может это не тот "Олимпионик"?

Но так или иначе, а теперь я непременно почитаю книги Москвиной, хотя бы из соображений разумного эгоизма. Когда снаружи столько темноты, нельзя пренебрегать возможностью впустить в душу немного света, а Марина как раз тот солнечный автор, который светит естественно как дышит.

"Золотой воскресник" не роман, даже сборником короткой прозы его было бы неверно назвать, скорее микропроза. Забавные случаи из жизни с участием родственников и знакомых, а поскольку знакомые сплошь знаменитости и литературные небожители - с оттенком некоторого культурного гламура.

Светская хроника, где на роли камеры приметливый взгляд и смешливое доброжелательное перо женщины, которая не боится посмеяться над собой. Искренне, заразительно, и от того мерзость жизни съеживается-скукоживается-отступает, а света и воздуха прибывает. И ты думаешь: блин, они ведь жили и начинали писать при Советском Союзе, и как-то умели развеивать удушье застоя, пробивать бетонные кубы соцреализма живыми историями, делать интереснее и веселее. Выживем-переживем и теперь.

Анекдотические, курьезные, порой грустные и с философским подтекстом, чаще смешные и (не то, чтобы прям добрые) - незлые истории и анекдотцы, солнечными зайчиками в холодной воде реальности.

Давно, усталый раб, замыслил я побег.
Пушкин

Лев Толстой среди скреп, не потерявших прочности. Как-то так вышло. К нему можно относиться в диапазоне от благоговения до ненависти, можно не числить его среди любимых писателей, можно вовсе не читать, но он существует как некая данность. Как солнце, вокруг которого все вращается, как кантова "вещь для нас". Время, когда русскость больше клеймо, чем знак доблести, не отменяет базовых понятий национальной идентичности, среди которых не Владимир-красное солнышко, Иван Грозный или Сталин, не к ночи будь помянут. И не русская культура в целом, а он - Глыба, Человечище.

Павел Басинский если и не главный в современном литературоведении исследователь толстовского творчества, то уж совершенно точно первый его популяризатор. Вы можете спросить, есть ли смысл продвигать торговую марку, и без того всем известную? Я отвечу, что любое золото тускнеет, если не полировать, а днище океанского лайнера обрастает водорослями и ракушками, которые надобно счищать. В случае Толстого таких обрастаний поразительно много. И вот он последовательно работает с апокрифами толстовской мифологии, высвобождая истину из-под напластований домыслов.

"Лев Толстой. Бегство из рая", удостоенный в 2010 году премии Большая книга, была второй, после биографии ЖЗЛ, в цикле книг Басинского о семье Толстых. И первым в череде романов-расследований, которые больше, чем беллетризованная биография, которые придают чтению о реальных исторических фигурах остроту почти детектива, а глубиной проникновения в душевные движения и мотивации поступков - совершенный психологический роман. Особо ценный достоверностью, подтвержденной архивными документами, письмами и дневниковыми записями.

Эта книга работает с глубоко укорененным мифом о старичке с посохом и котомкой, который уходит умирать, отчего-то на железнодорожную станцию Астапово, которая вообще-то почти в шестистах километров от Ясной поляны (ничего себе, прогулка). "Бегство из рая" выстроено в форме романа-расследования в десяти главах, каждая из которых открывается эпизодом ухода Льва Николаевича из Ясной в хронологическом порядке с момента отъезда в сопровождении врача Маковицкого и до смерти. Далее реминисценция, переносящая нас в ранние периоды жизни писателя, по сути разворачивая картины от раннего детства до "как мы дошли до жизни такой" финала.

Вот мальчик-подросток-юноша, мужчина, не выносящий принуждения и ограничения свободы, стремящийся уйти из обстоятельств, которые их предполагают. При этом ограничения как таковые не отвращают его и не становятся проблемой, больше того, добровольно налагаемые на себя жесточайшие обязательства ведут к спартанскому образу жизни, граничному с аскезой. Однако на давление извне, заставляющее подчиняться нормам и правилам, которые считал отжившими и неверными, он всю жизнь отвечал бунтом бегства, в дилемме Fight ore Flight выбирая второе.

Если вам довелось бывать в Ясной поляне, вы видели этот добротный помещичий дом, ни коей мерой не дворец, где графская семья с кучей детей, челядью и постоянными гостями жила достаточно тесно - будем называть вещи их именами. А детский стульчик. на котором ЛН писал бессмертные романы, так и вовсе образец трогательного и одновременно убогого быта. Говорить о роскоши, от которой Толстой декларативно бежал - по меньшей мере странно. Но строй яснополянской жизни, не разделяющая его взглядов жена и дети, отсутствие взаимопонимания, невозможность исповедовать то, что проповедуешь - все это явилось той давящей силой, какой свободолюбец Толстой никогда не терпел.

На самом деле все гораздо сложнее, у любой проблемы множество аспектов, и семисотстраничная книга всесторонне разбирает ситуацию, чего не под силу сетевой рецензии. Да ведь я и не ставлю целью охватить всю ее своим отзывом, довольно рассказать, что есть такая книга. А уж вы решите, стоит ли читать (шепотом: стоит).