До Восьмидесятые. Вдовец Кевин Флинн, гений и демократ от программирования, создатель аркады «Трон», рассказывает сыну сказку на ночь – как увидел свою игру изнутри, преодолев границу между пользователем и программой, и вместе со своим двойником – «клоном» Клу, персонажем-аватаром, если хотите, построил новый мир. И пропадает – а сынок растёт: сначала мальчишка на велосипеде, потом лихой байкер, паркурщик, парашютист и хакер, ежегодно гадящий плохим дядькам, прибравшим к рукам корпорацию его отца. А когда вырос (предполагается недалёкое будущее) – нашёл за древним игровым автоматом… правильно, дверь! За которой некий «лазер» и засосал его в мрачное киберпространство. Вскоре выясняется, что сказка – ни разу не сказка, по крайней мере, для нашего героя: для нас предыстория приключений Стивена Флинна – скорее фэнтези, чем фантастика. И в первую очередь потому, что в созданный Кевином мир откуда ни возьмись потянулись «изоморфы» - люди, в которых ДНК и программные коды органично переплетены, эдакие киборги. А Клу, запрограммированный на стремление к совершенству, возьми да устрой восстание программ, уничтожь изоморфов и встань во главе собственной империи. Стоит ли добавлять, что получилась не утопия, а тоталитарное общество? Кевин с последним изоморфом Кворрой отсиживается на задворках системы, а Клу жаждет заполучить его диск, чтобы открыть портал и проникнуть в мир людей со своей армией. Но вместо того, чтобы просто заявиться к создателю в гости, Клу идёт более долгим путём и выманивает его на свою территорию, для чего непонятным образом и помогает Стивену найти убежище отца, написав на пейджер его помощнику. Система встретила Стивена неласково – отправила на арену, где на потеху толпе программ презренный пользователь должен был сыграть в пару игр. Собственно, краткий эпизод оных – битвы на дисках и гонки на ховерах – самый зрелищный во всём фильме, ибо законы, по которым живёт мир «Трона», оцифровывающие всю материю и даже свет, излучаемый транспортными средствами, представлены в нём во всей красе. Опять-таки непонятным образом о Стивене узнаёт Кворра и вовремя приходит на помощь, но вылазка спасённого сына к фрику Зюсу, оказавшемуся предателем, таки приводит к тому, что читаем спойлеры дальше?
[504x130]

Дыбрище с фотками
Теперь по столичному времени двадцатьдесятый год закончился. Такой длинный и такой короткий – всего-то зима, весна, лето, осень и опять зима. Много в этом году было разного – и в мире, и в жизни, но я всё-таки о себе говорю, а у меня всё замечательно. В кои-то веки не хочется в новом году ничего нового, никаких перемен. Пусть всё остаётся как оно есть. Конечно, сейчас немного грустно, как бы прощаешься со всем тем, со всеми теми, что осталось и кто остался в ушедшем году и больше не будет в новом. Вроде как ностальгируешь, вспоминаешь, но чтобы что-то вернулось – не хочу. Можете на этой радостной ноте мне даже чего-нибудь пожелать – но любовь, счастье, здоровье, удача и материальное благополучие у меня уже есть, так что придётся вам быть изобретательными :) Я же, в свою очередь, всего этого желаю вам. И в год котэ (да хранит нас Премудрая Баст!), и всегда)

Вот небо серое смотрит пристально - уже не утро, еще не вечер. а ты идешь весь такой невыспанный, и снег ложится тебе на плечи. год пахнет хвоей и мандаринами, уже не кончен, еще не начат, и перегоны подземно-длинные гудят колесами на удачу. и ты идешь весь такой задумчивый - еще не старый, уже не юный. а снег клубочится в небе тучами и ветки трогает, словно струны. судьба-насмешка, случайность-умница, огромный город, чужие фразы - ведь можно жить на соседних улицах и так не встретиться и ни разу. замерзли уши, промокли волосы, в сугробе плотно застрял троллейбус, гудит мобильник командным голосом...
но будет солнце. и будет лето.
под ноги ляжет тропа песчаная, и будет берег, и будет море. и порт, пропахший чужими странами, и на ладонях крупинки соли. и можно яблоки грызть неспелые, ложиться пузом на теплый камень.
ну а пока - пусть драконы белые неспешно кружат под облаками.
пусть нити судеб еще не порваны, еще не выношен план побега... но мы роднее, чем братья кровные, ведь нас одним засыпает снегом.
© wolfox
[369x190]

26.12.2010 Встала к полудню, осознала фронт работ, смирилась с тем, что кино и прочие радости мне не светят, разгреблась с делами домашними первостепенной важности и, отвлекаясь немного, занялась таки билетами по зарубежной литературе, мне назначенными. Сиречь дочитала и пересказала вторую половину «Сатирикона», напечатала свой конспект, выложила на ящик; напечатала конспект по греческим элегикам, выложила на ящик; почитала чужие билеты и отдохнула. В процессе отдыха совершила ещё энное количество полезных дел и рано легла спать, всецело довольная собой. Выходила я только на погулять с собаком и сфотографировать попутно красивую эскападу матушки природы. Воскресные туман и дождь, ночью подмороженные, окутали деревья – каждую веточку – прочным прозрачным слоем льда, в котором они были, как мухи в янтаре, и звенели на ветру, как сказочный стеклянный лес. Под ледяной тяжестью деревья сгибались дугой до земли, образуя арки над дорогами, ломались ветки и целые деревья, словно срубленные наискось, треснувшие деревья спиливали, чтобы не упали на головы прохожим. И издалека такие деревья выглядели седыми, а не белыми, как бывает от инея; хорошо хоть, нападало немного снега и каток на асфальте был уже не такой каток. Теперь везде много сосулек, даже на фонарях, красиво, но стрёмно.
27.12.2010 Сработал алгоритм: легла рано – спала плохо – встала с трудом. Впрочем, это свойство уже всех понедельников, пожалуй; но добраться умудрилась вовремя. На первой паре Наталья Сергеевна подводила итоги близящегося к концу полугодия, высказывала свои пожелания, рассказывала истории из своей студенческой поры; на второй обсуждали «Мёртвый класс» Кантора. За неимением английского я, не взяв с собой ни еды, ни нетбука, надеялась, что после двух пар нас и отпустят, но намечалась третья, и народ настоял на большом перерыве. После оного состоялась пара по истории русского театра с продолжением лекции о Фонвизине, а потом мы ещё и выцыганили 15 минут на обсуждение Нг, но так пока ни к чему и не пришли. В итоге дома я была в шесть и отправилась перечитывать и дочитывать чужие билеты по литературе, конспектируя по паре строк на каждый, ибо на свой склероз неча полагаться. Когда уже выложенные к тому времени закончились, я сделала перерыв и мужественно вернулась к реферату по БЖД. Пятистраничное недоразумение про газы было забраковано, я выбрала наиболее удобную тему про ранения, ожоги и обморожения и благополучно нашла в сети и несколько полезных сайтов по медицине и безопасности, и несколько полезных книжек – преимущественно по военно-полевой первой помощи. В итоге получилось как раз 19 страниц, не считая титульного листа. Отвлёкшись на дела насущные, я вернулась к билетам и законспектировала свежепоявившиеся; к часу ночи выложены были все, кроме мелической поэзии (у Жени сдох интернет), а билет по римским романам у меня просто не открывался из-за формата. Я легла спать, но в районе шести проснулась от трёх факторов сразу: на улице грохотал чей-то фейерверк, папа собирался на работу, у меня разболелся желудок. Древнегреческие и древнеримские имена, настоящие и вымышленные, причудливо комбинируясь, бродили в больной голове и никак не желали отвязываться, пока я ворочалась на грани полудрёмы. Дождавшись, пока папа уедет, я встала, чтобы не мучиться до звонка будильника, испросила у мамы таблетку но-шпы и вскоре снова спала, хотя снился уже всякий утомительный бред.
Ещё страничка

[174x353]
До Это не единственные «Собаки» в городе, поэтому без сравнений со спектаклем на Юго-Западе не обойтись. Если Белякович позиционировал свой спектакль как детский, каким бы взрослым тот ни вышел в итоге, то Розовский изначально ставил вечерний спектакль, очередной душевный и практически бессюжетный мюзикл для ностальгирующих. Овраг, в котором обитают его герои, он понял буквально, забросав сцену мятыми газетами, пластиковыми бутылками и пустыми консервными банками. Его собачья стая – скорее, бомжатник, не документально-новодрамовский, конечно, а перестроечно-идеализированный, как свалка жизни, куда она вытесняет всё ненужное. Обаятельный Гордый (Шолох), непробиваемый оптимист и романтик, вспоминает пригревшего его Художника, лирично дружит с очкариком Головастым (Чернявский), защищая от Чёрного и до слёз ревнуя к Таксе. Такса (Юченкова-Долгих) – тоже очкарик, интеллигенция нашла друг друга и сыграла свадьбу; Чёрный (Давиденко) – по традиции, могучий байкер, свирепый разбойник снаружи, добрый внутри. Он эмоционально вспоминает бросившего его любимого хозяина и ползает на коленях перед Красивой (Троицкая). Красивая, вокзальная шлюха, - скорее сабочка, чем собачка: эротично притирается к стенке, мечтая, чтобы кто-нибудь подарил ей ошейник. Колоритный Хромой (Молотков) – пенсионер с медалью на вытертом лацкане, оберегающий немую циркачку Жужу (Кузнецова), списанную за выслугу лет. Крошка (Лебедева) в обитателях оврага не числится, она приходит туда, увешанная сумками, искать объедки, - не ребёнок, просто впавшая в детство, но ей очень хочется подрасти и завести собственных детей. У неё всего две интермедии – комическая и трагическая, в первой она нашла за кустом целых две сосиски, во второй обнаружила, что их украли. Сначала до слёз смешно, потом до слёз грустно – можно читать по губам и глазам огромную боль от этой маленькой потери. После этого щемит уже от каждого эпизода: как мечется нанюхавшийся чего-то из бутылки с чистящим средством Чёрный, которому в очередной раз отказала любимая, как Хромой перед смертью выслушивает похоронные речи о самом себе, как, наконец, окружённые экскаваторами собаки остаются в овраге ждать неизбежной гибели. У Беляковича они погибли все, Розовский даёт надежду: Гордый выжил, его Художник откопал из-под завалов и взял к себе домой. Пожалуй, спектакль Беляковича пронзительней, но и этот не оставляет равнодушным, цепляет на некоторое время – а перед завязкой не даёт заскучать: герои только и делают, что пьют водку да поют песни, преимущественно бодрый блатняк и душещипательные романсы, под предводительством тамады – кота Ямомото (Юченков). Помимо песен на стихи и музыку Веры Копыловой, автора пьесы по повести Константина Сергиенко, звучат песни на стихи Есенина, Левитанского, Самойлова, Юнны Мориц, актёра Молоткова, на музыку, в большей части, самого Розовского. Исполнят даже «Растафара» Майка Науменко, устраивая при этом такой грохот, чтобы слов не расслышали даже первые ряды. Аккомпанирующему человеку с гитарой (Глазунов) дали роль «Овражьего голоса», с ним, как и со зрителями, иногда разговаривают с авансцены, и перестанет откликаться он только тогда, когда на месте оврага вырастет подразумевающийся дом. А когда Чёрный достаёт наушники, включается фонограмма – с песнями Шнурова и «Ленинграда», без мата, но прекрасно соответствующие ситуациям; в программке «цитаты» из Шнура соседствуют со Шнитке, без которого, похоже, ни один современный спектакль не обходится. Есть и лишнее – например, ловля и поедание блох, демонстрирующая не собачьи и не человечьи, а обезьяньи повадки; есть и шутки, являющиеся или кажущиеся импровизацией, удачной спонтанной отсебятиной, заставляющие почувствовать, что актёры получают удовольствие от своего занятия. Но главное, что спектакль восьмилетней выдержки смотрится живым. Вполне хороший способ приятно провести вечер.
После спектакля пришлось пилить пешком сначала от театра до Арбатской, а потом от родной Молодёги до дома. Теперь можно и спать лечь, чтобы завтра снова встать пораньше и успеть побольше, в частности, в кино бы сходить, вот хоть на Трон, например.)

До Каждый режиссёр в сезоне делает свой реверанс в сторону Чехова. У Каменьковича это диптих «После занавеса» - в отличие от пушкинского «Триптиха» Фоменко, не связанный даже именем автора, не то что сюжетом. Первое действие – одноактный чеховский шуточный водевиль «Медведь», чью шкуру всегда любили делить жаждущие найти в классике что-нибудь на потребу публике. Безутешная вдова Елена Ивановна (Курдюбова), как дикая помещица заросшая волосами и причудливыми тряпками, шаманит с деревянной головой в руках, которую прикрутит к непомерно крупному торсу статуи-колосса. Работая над монументом-идолом в знак любви к покойному супругу, она не выходит из дому и общается только с верным лакеем Лукой (Тюнин), потрёпанным добродушным мужиком. Творческую обстановку нарушает прибытие невоспитанного шовиниста Смирнова (Цыганов), такого же неопрятного, «облезлого барина», шумно требующего возвращения долгов мужа нашей героини. Получив отказ, он решает остаться в её мастерской, пока не добьётся своего – пытается убиться об стену, хлещет водку, буянит и, наконец, вызывает хозяйку на дуэль, будучи оскорблён «медведем», и всё это выглядит не праведным гневом, а жалкой истерикой. Бравая барышня идёт за револьверами, попутно сооружая себе вполне цивилизованную причёску и разоблачаясь до сексапильного корсета, и дальнейшее разыгрывается в виде несостоявшегося поединка: спасая свою шкуру, проходимец обещает сопернице на ней жениться. За юмористическую составляющую более всех ответственен Лука, пытающийся в свою очередь защитить госпожу, но когда он приводит на подмогу отряд вооружённой косами и вилами челяди, всё уже заканчивается благополучно, сиречь поцелуем. Отряд, пародируя сентиментальные пьесы, превращается в народный хор, счастливая троица позирует для пасторальных потретов, предсказуемо рушатся шаткие леса вокруг статуи – и финита. Зрителей повеселили, и, по традиции, во втором действии надлежит показать нечто серьёзное. Под этот серьёз безуспешно косит пьеса ирландского драматурга Брайана Фрила «После занавеса» - ещё одна история об оборванцах, только с плохим концом. Её герои – трагические обломки великих чеховских пьес, пьющие чай и водку в захудалом привокзальном буфете, где подают «многоуважаемые щи», в условиях 20х годов XX века, - простуженная Соня Серебрякова (Кутепова) и голодный Андрей Прозоров (Зверев). Под проецирующиеся на задник кадры документальной кинохроники с демонстрациями на пианино играет Бетховена дюжая бабища по прозвищу Медуза Горгона (Захаров) – в этой части за комикование отвечает она, точнее, он, но получается не очень: когда сей персонаж за сценой подстрелил чайку, а потом опустил старомодный живописный задник с приусадебными берёзками, становится скорее грустно, нежели смешно. На протяжении всего диалога Соня и Андрей практически ничего не делают, только перемещаются с места на место, и очень быстро от скучной статичной картинки закрываются глаза, остаётся только слушать. Узнаём, что дядя Ваня и профессор Серебряков умерли, Елена вышла замуж за Астрова и бросила его, а Соня теперь сажает деревья, чтобы имение не отняли за долги; что Наташа ушла к Протопопову, Маша застрелилась, остальные сёстры остались в Таганроге, а он играет на скрипке на улице, чтобы выручить из тюрьмы сына Бобика, но врёт, что – в оркестре Оперного театра. Романа между Соней и Андреем не получилось, поскольку она всё ещё любит Астрова, который о ней вспоминает, когда бывает пьян. Подобные логические цепочки событий, если без кроссовера, мог бы при желании составить любой читавший «Дядю Ваню» и «Трёх сестёр», вот только нужен ли шедеврам Чехова такой примитивный мелодраматический эпилог, лишённый всяческого исторического и национального контекста? Каким бы хорошим ни был театр, труппа, режиссёр, в конце концов, - из сомнительного материала, несмотря на все изобретения, получился сомнительного качества продукт с наигрышем, штампами, провисаниями, лобовыми гэгами и надавливаниями на жалость. Плоские шаблоны-персонажи неинтересны, в них нет тайны, а, следовательно, нет ни Чехова, ни сколько-нибудь достойной замены оному.
После
[235x173]

19.12.2010 Всё воскресенье невыспавшаяся я спала на ходу, а к вечеру стала и вовсе тряпочкой. Даже испугалась, не заболела ли – вырубание сопровождалось ознобом. Посему спать я свалилась в рекордно ранее время – в двенадцать уже уклубочилась под одеялом, пригрелась и заснула. Это стоило мне того, что в районе шести, когда папа уходил на работу, я проснулась, а заснув снова, лучше бы и не засыпала – снился утомительный, изматывающий бред. Встала я, конечно, вовремя, но благодаря пришедшим в столицу снегопадам опоздать бы мне снова на историю русского театра, если бы водитель маршрутки не объехал длинную пробку по встречке. Начали мы с того, что закончили с «Вишнёвым садом» (на сей раз я не забыла распечатать замечания), потом начали сентиментализм. В большом перерыве сначала я под лестницей второго этажа, потом Саша в подвальной аудитории пытались растолковать Алине английскую грамматику, после чего мы собрались на свой первый зачёт. Начинающим дали предложения на перевод и тексты-тесты, «шибко грамотным»© - тексты на пересказ, всем по одному, мне два. Первый, большой и страшный, я перечитала многократно, пока не показалось, что выучила наизусть, и пошла рассказывать англичанке и пятикурсницам в курилку. Все умные слова незамедлительно вылетели из головы, и я с большими паузами с грехом пополам передала какое-никакое содержание весьма примитивно, благо из слушателей никто не знал исходника, и, задав мне пару вопросов, Людмила Ивановна была удовлетворена. Второй текст, попроще, уже убедившись, что от многократного повторения запоминание не улучшается, я прочла раза три и попросилась поскорее отмучиться. Меня отправили пересказывать к пятикурснице Марфе, после чего поставили зачёт и отпустили с миром. Дома предстояло писать реферат по истории; колебавшаяся между викингами и Александром я решила не искать лёгких путей и выбрала второе (не зря же молоток Тора на шее болтается, ага). Поелику библиотеки меня послали, а дома есть, мягко говоря, не всё, с литературой меня буквально спас сайт Ульвдалир. Ограничив себя темой «Средневековая Скандинавия до королевств. Викинги в Западной Европе» (образование и распри северных королевств, викинги в Испании и Италии, на Руси и в Византии, а также викинги как колонизаторы Исландии, Америки etc не вошли, ибо тогда я бы, во-первых, залезла бы за тысячный год и увеличила реф вдвое, а во-вторых, только в Западной Европе викинги оказали решающее влияние на дальнейшее формирование государств, феодализма etc; от вставления свидетельств хронистов-современников, живописующих зверства варваров, также пришлось отказаться), я накатала 11 страниц к трём часам ночи. Выкладывать не буду, и не просите.) Также «день тяжёлый» ознаменовался тем, что мама привезла из Джаганата не только две пиццы, но и наконец-то согласилась купить шампунь по аюрведе, сиречь веганский. Жду результата применения оного.) Не смешно Дела насущные задержали тоже, а надо было ещё позаботиться о реферате по БЖД. Я зашла на почту, нашла список из где-то 80ти тем, окончательно убедилась, что найти информацию можно только по чему-то касающемуся медицины, и выбрала всякие газы токсичные. Потом нашла стратегию национальной безопасности и ещё какой-то документ, но всё это пригодиться мне не могло. И, наконец, - требования к реферату страниц на 19 (размером с собственно требуемый реферат) и дополнения страниц на 26, включающие огромный список документации и театроведческой литературы, в т.ч. на итальянском, французском, немецком, польском, английском языках. Безусловно, составить эти требования – титанический труд, но это требования как минимум к кандидатской, выполнить их все (даже прочитать и понять) чисто физически нереально. Так что я ограничилась тем, что обложилась ММЭ и сайтами и составила 5 страниц по разным газам, пока в третьем часу не начало вырубать.
21.12.2010 А вставать пришлось рано – на зачёт по информатике. Ирина Вячеславовна распорядилась странно, поставив автоматы тем, кто практически не посещал пары, а тем, кто никогда не пропускал, как нам с Алиной, дала тесты, потому что предыдущие мы писали не очень хорошо. Тест был несложный, и, сделав его и получив также зачёты, мы занялись состязанием в пинбол; должники тем временем составляли презентации etc, так что прийти на БЖД большинство не могло, и мы позвонили и попросили перенести зачёт на следующую среду. Коротать время и готовиться к ИЗО мы с Алиной и Аней пришли в Кофеин, в закуток для курящих, где было очень тесно, людно и жарко. Еле-еле пашущая Йота не смогла открыть галерею вконтакте или скачать презентацию с почты, где были все картинки, поэтому мы обошлись зачитыванием вслух наших с Аней конспектов и картинками на Анином ебуке. Сидим эдак, никого не трогаем, и внезапно Ане звонит Алина и одновременно мне – Саша: зачёт-де начался, а нам никто заранее не позвонил. Пришлось срываться с места – а на мне были пакет с сапогами и портфель с разъехавшейся молнией. Успели, ворвались, когда Елена Георгиевна уже начала показывать слайды, которые надо было письменно опознавать; сели на камчатку, я благополучно могла поглядывать в тетрадь и совещаться с окружающими, точнее – они со мной. Проверяли также чисто символически – назывались правильные ответы, мы ставили сами себе плюсы и минусы, потом сдали зачётки, по очереди сказали, сколько у кого минусов, и все получили зачёт. И поехали по домам, ибо с инглишем мы уже на этот семестр отстрелялись. Завтра у меня театр, вот до завтра и адью)

Лечь спать в четыре – прекрасный способ выспаться к половине одиннадцатого и проснуться даже раньше будильника. Но как раз тогда, когда начинался третий и последний день конференции, на которую я уже вряд ли бы смогла себя сподвигнуть, но надеюсь, мне простится. Проверив афишу, я выяснила, что загодя присмотренный мною сеанс не на час, а на половину второго, так что у меня ещё было немного свободного времени дома на насущные дела. Затем я поехала до Арбатской, но не в Художественный, а в Октябрь; как я и ожидала, мне снова надо было идти от кассы, купив билет, в 11й зал с заднего входа в здание. Билеты никто и не думал проверять, я устроилась поудобнее в четвёртом ряду, и после короткой рекламы – началось.
Называть работы Сильвена Шоме «мультиками» вряд ли у кого поднимется рука. Вот и новый его анимационный фильм прорисован настолько роскошно, что захватывает дух, особенно от пейзажей, и хочется остановить каждый кадр, чтобы насладиться деталями. Он совершенно серьёзен и при этом наполнен удачным юмором, от него получат удовольствие взрослые, но не заскучают и дети. Показывается без субтитров, но моих скромных познаний в английском и более чем скромных – во французском вполне хватает, чтобы понимать суть редких реплик, простых и коротких. Там действительно нет диалогов и тем паче гэгов – пространство заполняет прекрасная музыка самого Шоме и неторопливая, как в артхаусе, жизнь двух персонажей. Интеллигентный немолодой иллюзионист, на афише которого значится «Tatisheff» (настоящая фамилия Жака Тати, автора сценария), с перекормленным кусачим кроликом для шляпы перебирается из Парижа в Лондон, поскольку его искусство всё менее и менее востребовано. Но нигде он не выдерживает конкуренции – ни с декадентскими певичками, ни с молодыми блюз-бойз-бендами, ни с оперными дивами. Выступая на некоем загородном корпоративе, он встречает горячую поддержку пьяного шотландца, лучащегося оптимизмом и энтузиазмом, который приглашает его в богами забытую деревушку на побережье Шотландии. Местная неизбалованная публика встречает его доброжелательно, особенно Алиса, девочка на побегушках из паба, где он останавливается и показывает фокусы. Ничтоже сумняшеся наш герой «прикормил» юную поклонницу, купив ей новые туфли и сделав вид, что достал их из воздуха. Когда он отбывает, она тайно увязывается за ним и подбивает обосноваться в столице, в мотеле для таких же никому не нужных циркачей: братов-акробатов, спивающегося клоуна, чревовещателя, спасающегося от одиночества в компании куклы-двойника. Пока иллюзионист еле сводит концы с концами, Алиса свято верит в магию и все случайные явления приписывает его влиянию: если в кране нет воды – он виноват, в буквальном смысле. Она не понимает, что дорогие подарки даются ему не магией, а за деньги, которые приходится искать подработкой, - запросы же тем временем растут: Алиса готовит суп на всех обитателей мотеля и хочет выглядеть как леди с обложки. Чтобы исполнять все её желания, он доходит до рекламы – манипулирует сумочками, лифчиками, флаконами духов в витрине женского магазина, опрокидывает рюмку за рюмкой в магазине виски. Работа занимает у него всё больше времени, Алиса скучает одна и в конце концов предпочитает ему живущего по соседству мачо. Всё нормально, дети выросли, фокусник отпускает кролика на волю и снова садится в поезд – искать нового пристанища. Басенный сюжет, вместе с моралью могущий быть переданным в нескольких строках, неожиданно звучит то забавным, то лиричным, то трогательным, то немного сказочным. А уж не влюбиться в дневной и ночной Эдинбург, словно созданный для чудес, после просмотра «Иллюзиониста» просто невозможно. Конечно же, этот фильм не о неблагодарности и несправедливости, а о том, что каждому из нас больше всего нужно, чтобы в нас кто-то верил.
После кино – домой. Теперь – готовить билеты. Завтра – первый день сессии и, что самое малоприятное, зачёты будут перемежаться никуда не девшимися обычными парами. Пожелайте мне удачи)
[388x197]

[256x243]
До Мне предстоял беспрецедентный опыт – три спектакля подряд по два с половиной часа каждый, с двумя часовыми перерывами, так что я захватила нетбук, чтобы записывать мелочи, могущие забыться, и еду. В первом антракте я погрызла шоколадку, с которой меня выгнали из зала, а первый перерыв длился явно меньше часа из-за задержек – я даже об одном действии еле успела законспектировать. Во втором антракте я дописала и вышла съесть банан, а второй перерыв вышел поистине длинным – я и построчила, и оладьи свои поела, и сушки, и подремала на диване в холле. Ну да начнём лучше об увиденном.
«Путешествие» начинается в тридцатые годы XIX века: обсуждают гибель Пушкина, читают Гоголя, ставят Кукольника. В подмосковной усадьбе Прямухино бездельничает молодой Михаил Бакунин (Морозов), бросивший армейскую службу ради увлечения немецкой идеалистической философией. Легкомысленный и самоуверенный, он не сомневается, что за ним будущее отечественной мысли, а окружающие должны только не стеснять его свободу и поддерживать деньгами. Отец, владелец пятисот душ Александр Бакунин (Цымбал), из последних сил пытается образумить просвещённого отпрыска и наставить его на истинный путь сельского хозяйства, а сёстры, так или иначе, прислушиваются к брату и гостящим у него друзьям. Вареньку (Ковалёва) он убеждает порвать с мужем-кавалеристом Дьяковым (Пахомов) и остаться с маленьким ребёнком на руках, невинная и наивная Любовь (Таранник), начитавшись романов Жорж Санд, караулит на скамейке красавца Станкевича (Доронин), а в наиболее близкую к нему Татьяну (Семёнова) влюблён сам Михаил и ревниво оберегает её как от брака с графом Соллогубом, так и от нервного, издёрганного Белинского (Редько), который ей интересен. Барышни, похожие друг на друга, так и мельтешат по сцене, публика с удовольствием смеётся над сентенциями, понадёрганными из контекста у Канта, Шеллинга, Фихте, Гегеля. Массовка выходит переставлять меблировку в виде крестьянского хора, с народными песнями, - казалось бы, царит сущая идиллия, Аркадия, да простят мне случайное напоминание о другом произведении Стоппарда. В конце первого действия четвёртая сестра, Саша (Морозова), качается на качелях с романтичным Тургеневым (Устюгов), но говорят они в этой пасторальной обстановке о смерти: Варя уехала в Европу, и на её руках в Италии от туберкулёза умер Станкевич, от той же болезни сгорела Люба, с которой он был уже фактически помолвлен. Во втором действии события развиваются параллельно с событиями первого, только в Москве, где дамы и кавалеры катаются на катке, а массовка превращается в расторопных официантов. Бакунин, ещё артиллерист, знакомится в доме госпожи Беер (Галибина) со Станкевичем, который вовлекает его в свой философский кружок, формально собравшийся вокруг дочери хозяйки, Натали (Рыщенкова), как своеобразный аристократический салон. Пока юные философы занимаются демагогией, погружаясь в мир абстракций и фантазий и меняя кумиров, как перчатки, а Натали играет чувствами Станкевича и Бакунина попеременно, будущие революционеры от пишущей машинки сражаются с цензурой: вокруг Герцена (Исаев) собирается кружок, закрывают журнал Полевого (Хотченков) «Московский Телеграф» и «Телескоп» - за публикацию «Писем» Чаадаева (Маслов). Белинский, всё более принципиальный, вдохновенный и социально ангажированный, работает не покладая рук в своей каморке над кузницей. В финале Бакунин, одолжившись у Герцена, уезжает в Берлин, где «открывает для себя революцию». Татьяна, заняв у Тургенева, следует за ним, и со старым, слепнущим отцом остаётся одна Саша. Россия, которую вот-вот покинут многие заинтересованные в её судьбе, кружится в карнавале, где появляется некая зловещая маска – Рыжий (Красный?) кот (Степенский), «Молох, пожирающий своих детей», метафора грядущего бунта, бессмысленного и беспощадного в представлении авторов. Читать про остальные две части

16.12.2010 Опаздывать на историю русского театра стало у меня малоприятной кармой. Вот и вчера после звонка будильника я заснула обратно почти сразу же, а поскольку дома ещё всё спали, заметили это не сразу, и я опоздала минут на 15, хотя Наталья Сергеевна всё равно начала позже. Мы начали обсуждать ленкомовский «Вишнёвый сад» и Сашину работу по нему; я запамятовала распечатать свои замечания и только кратко высказалась о спектакле. После зарубежной литературы я наконец-то донесла до Ольги Альбертовны давно обещанные стихи – избранную полудюжину от разных лет, три самых свежих (Сокола, Гамлета, Чеширского) она успела прочитать. Сказала, что ассоциируюсь у неё с «нежным» Ходасевичем. Потом – что Чеширский её «добил», я признала, что стихи на «кошачью» тему мне самой кажутся самыми удачными. И услышала, что я «скорее птица, чем кошка». Сообщила, что я уже много лет как Феникс, на что Чуйкова на прощание ответила, что «для птицы кошка – всегда самое опасное и самое притягательное». Зацепило, потому что раньше мне эта, на первый взгляд очевидная, вещь никогда в голову не приходила. На последней паре мы продолжили говорить о «Саде», а потом я пошла домой разбираться с делами. Афиша, где я не была со времён конца NETа, неожиданно не захотела меня пускать – и до сих пор не хочет. Видимо, глюк, вот только мой или всеобщий? Что с этим делать, пока не знаю.
17.12.2010 Ура, я выспалась! И поехала в ГИТИС на десятую международную студенческую конференцию Volume, посвящённую современному фестивальному движению. Вообще, классная мысль – устраивать её накануне сессии, занимая читальный зал, для многих – единственное место подготовки к оной. Собравшись к без четверти 11 утра, мы понатаскали из актёрской аудитории дополнительных стульев в читалку; я устроилась с краю подковообразного ряда, поближе к столу для дорогих гостей. Сначала между Пивоваровой и Мелик-Пашаевой появился Серебренников, поговорил, ответил на вопросы. После него объявили первый получасовой перерыв, я спустилась с Сашей и Алиной в буфет, съела свой соевый йогурт, поняла, что мне этого мало, и встала в очередь, чтобы купить сухариков с помидорко. Когда вернулась, никого уже не было; пока поела – опоздала на показ фильма двух наших студенток про NET. Пока пообсуждали, появился припоздавший из-за пробок Должанский, тоже поговорил и без вопросов сбежал на какой-то спектакль. Во втором перерыве я осталась в читалке и залезла в сеть. Третьей частью конференции были доклады белорусских и наших студентов – сначала две презентации: о фестивале кукольных театров в Минске и о московском фестивале Особого театра (театра людей с ограниченными физическими и психическими возможностями), потом – просто чтения по тексту: ликбез по белорусской фестивальной ситуации, пламенная речь об отсутствии дискуссии в ихнем же театре. Макс прочитал доклад о дегероизации современного театра – изящный и остроумный, хотя весьма спорный, но меня к этому времени уже тошнило от голода и всё, что хотелось – домой к маме, посему я не стала ничего говорить и ограничилась мыслительной активностью. На последнем докладе Жени о слове, звучащем ныне в пустом пространстве, я уже к вящему своему стыду задрёмывала. В общем и целом, конференция получилась интересной, во многом благодаря всему, что срывало смех и аплодисменты – потому что ничего особо нового не прозвучало: в провинции всё плохо, в столице плохо, зритель плохой, но его надо привлекать, государство плохое, но с этим приходится мириться, лёгких решений быть не может, сложные ещё не придумали – всё как в первом номере нового «Театра». По окончании в районе половины седьмого (!) самые стойкие остались на чаепитие и продолжение дискуссии на факультете, я сбежала домой. Конференция длится три дня, но завтра меня на ней не будет из-за театра, а о послезавтра подумаю – если хватит сил, приду, но чую, что занятое конференцией воскресенье убьёт мне ощущение выходного перед и без того нелёгкой зачётной неделей. До завтра, дорогие)

[262x266]
До Миндаугас Карбаускис поставил роман Ицхокаса Мераса, не понаслышке знающего жизнь еврейского гетто в оккупированной Литве, где – как в универсальной модели мира вообще – и происходит действие. Фашистскую власть там олицетворяет комендант Шогер (Гришин) – кожаная куртка, красная нашивка со свастикой, лоснящиеся напомаженные волосы, ложечка стучит по стенкам чашки с чаем. И никакого демонизма: непонятно, где некоторые рецензенты углядели привлекательность и обаяние в этом персонаже, который, чем больше старается вести себя «по-человечески», тем больше отталкивает. Он не отдаёт приказы резким голосом, не сверлит пронзительным взглядом, как злодеи из блокбастеров – двигается небрежно, смотрит ласково, говорит запанибрата, хлыстом изящно фехтует и дирижирует. Но от его улыбки не становится теплее, от шуток не смешно, а «мирные» повадки могут ввести в заблуждение только наивных: этот «честный трудяга», на первый взгляд не задумывающийся о том, что творит, оказывается хитрым, изобретательным и безжалостным убийцей, упивающимся своей безнаказанностью. В жизни злодеи всегда такие: не блещущие харизмой и запредельным IQ, артистизмом и остроумием, а незаметные, но упорные пиявки – и такие же ничтожные и омерзительные. Противостоять ему будет Авраам Липман (Исаев) – простой портной, многодетный отец, не произносящий громких речей, не поднимающий бунта, а просто не снимающий шляпу перед комендантом, потому что – не позволяет человеческая гордость унижаться перед паразитом. В жизни герои всегда такие: тоже незаметные, но сила их духа настолько велика, что силе насилия и тягаться с ней бесполезно. Авраам потеряет всех своих детей, одного за другим, но не сломается, не сдастся, потому что своим примером воспитал из них таких же сильных, гордых и самоотверженных борцов не против чего-либо, а за свою жизнь, не держащих в руках оружия. На фоне штакетников для магнитных досок, на которых разворачиваются шахматные партии, вокруг столиков и стульев для игроков совершаются подвиги – незаметные, но огромные, способные поколебать до основания глиняные ноги коричневого колосса. Вот Инна Липман (Семёнова) приносит в гетто партитуру оперы Галеви «Жидовка», чтобы сыграть труппой, где у каждого есть дублёр – на случай выбывания. Попадается Шогеру, тот «съедает» белую пешку: запрещённый текст карается расстрелом, но партитура попадёт в руки дублёрши Инны, подающей надежды молодой певице. А вот её сестра Рахиль (Искандер) радуется разрешённому рождению сына – несмотря на то, что её первенца увезли «на прививки», муж убит, а у младенца светлые волосы и брови. И только узнав от соседки Лизы (Семёнова), что им искусственно ввели чужое семя для экспериментов, она душит двух одинаковых, как близнецы, отродий науки рейха: на доске происходит обмен фигурами. Касриэл Липман (Доронин) боится выдать тайники рабочих, принёсших со склада детали оружия, потому что Шогер отрезает ему пальцы. И тогда отец сам настаивает на его самоубийстве, и молодой философ, считающий себя «сверхчеловеком», покоряется. Самого младшего ребёнка в семье – девятилетнюю Тайбеле – повесят на площади вместе с бездетной парой, укрывавшей её вне гетто как собственную дочь. А когда Авраам придёт к Шогеру просить, чтобы детей больше не увозили из гетто, тот захочет сыграть на них в шахматы со своим постоянным партнёром – последним сыном Липмана, Исааком (Кривощапов). Каждый из братьев и сестёр играл против Шогера, но их с Исааком партия проходит через весь спектакль. Правила таковы: в случае своего выигрыша Исаак спасает детей, но погибает сам, в случае проигрыша детей увозят, а он остаётся жить. А жизнь так сладко есть с самого лезвия, когда нечего терять! Читать рецензию дальше

Хвастаюсь Казалось бы, «The Doors: When you’re strange» - просто познавательная «датская» документалка, исключающая любое авторское ИМХО в пику Оливеру Стоуну. Чёткий голос Джонни Деппа за кадром читает краткую биографию легендарной группы: время действия – место действия – события, комментируя видеоряд. Фотографии, ранее неизвестные записи с концертов и репетиций, фрагменты студенческого фильма Моррисона, любимые песни и стихи и ни грамма современности – конечно, прекрасное зрелище для неравнодушных, стоящее того, чтобы на информацию, известную наизусть и даже полнее, чем в фильме, не обращать большого внимания. Но должно быть ещё что-то, кроме классической истории о том, как несколько симпатичных парней-профанов, собравшись вместе, оказались если не гениями, то хотя бы весьма одарёнными и неординарными людьми, верящими в свою звезду и готовыми преодолевать всё ради достижения цели, и как выдающаяся личность во главе коллектива привела его в топы чартов и покинула мир сей. И это что-то, точнее, кто-то, есть: харизмы Джима Моррисона в кадре настолько много, что основной темой фильма становится сам факт его существования, поданный с таким глубинным смыслом, что поневоле начинаешь верить, будто этому человеку было предопределено родиться для того, чтобы стать кумиром поколений. Интеллектуал и философ, эротичный до крайности, искренний до невинности, он был в первую очередь естественным, как все подлинные поэты – ни единой фальшивой ноты, ни единой маски, без комплексов, без условностей, без обязательств перед окружающим миром. Свободный человек, должный появиться в каждой несвободной эпохе – и вот ещё один плюс: шестидесятые во всех своих противоречиях предстают не фоном, но мощным катализатором творчества группы и неотделимой частью его содержания. The Doors манили в миры бессознательного, но не закрывали глаза на реальность, не призывали к протесту и насилию, но чутко отзывались на всё происходящее, выражая одинаково адекватно и боль и скорбь, и разгульное веселье и отказ от табу. Годы, отмеченные резнёй во Вьетнаме, убийствами копами демонстрантов, радикальным консерватизмом и обострённой борьбой за права человека, движениями, стремящимися к объединению и противопоставлению, попытками вырваться за пределы обыденного при помощи наркотиков, порождающими гениев и безумцев как вместе, так и по отдельности, - всё это умещается в жизнь, прогорающую быстро и ярко, как спичка. Невозможно вырваться, когда вокруг тебя двойное кольцо: снаружи – столкновения призывов к войне с призывами к миру, внутри – массовая истерика фанатов, требующих не искусства, заставляющего задуматься, а зрелища, помогающего забыться. Кого не уничтожит толпа, тот уничтожит себя сам, не выдержав напряжения, с молчаливого согласия своей паствы, жаждущей канонизировать свежую жертву. Брайан Джонс, Джимми Хендрикс, Дженис Джоплин – «клуб» умерших в возрасте 27 лет, но успевших больше, чем некоторые предшественники – за всю карьеру. Джим Моррисон последует за ними. Позже – ближе к концу века – будут ещё Башлачёв, Кобейн… Фигуру своего героя ДиЧилло превратил в одинокого титана без семьи, друзей, дорогих и близких, каковым Моррисон, наверное, и был, и остался. Goodbye, Jim, we miss you.
После фильма я перешла через дорогу в театр на Покровке, приобрела себе на январь билет на последнюю премьеру и потопала обратно к Курской, оттуда уже поехала по прямой до родной Молодёги. Теперь отдыхаю, потом буду отсыпаться, завтра – снова в инст. Не скучайте, вряд ли придётся долго ждать новых культурных событий)
[310x175]

Библиотека Семь женщин в балетных пачках, с отнюдь не балетными фигурами, в чёрных чулках и перчатках, кидают красные дротики в одного мужчину, танцующего с круглой мишенью для дартса, гипнотизирующей мельканием чёрных и белых полос. Вонзающиеся в цель маленькие стрелы выглядят неожиданно эротично. Так задаются три цвета и центральная тема хореографического спектакля Мишина «Гибралтар». Название вырвано из монологов Молли Блум, Пенелопы Джойса, которыми разговаривают эти женщины – разговаривают о мужчинах. Но атмосфера – скорее горячая испанская, нежели ирландская, продуваемая, как и Итака, солёными морскими ветрами: мужчина отвечает им стихами Гарсии Лорки. Как бык на арене, он снова и снова падает с торчащими из груди дротиками, как оперёнными пиками, декламируя: «Трудно, ах, как это трудно – Любить тебя и не плакать!» - строки, едва ли посвящённые женщине. А они не сдаются, мелкими шажочками перебегают по сцене, поправляют что-то под пачками, таскают обшарпанный бюст-манекен, чехол от гитары, сладострастно льнут к пианино, говорят, говорят – и наколдовывают, вызывают мужчину словно прямо со страниц книжек в алых обложках. Рассаживаются наблюдать за горячей любовной сценой, где материализованная страсть вырывается алым полотнищем из-под рубахи и накрывает с головой, происходящей не то наяву, не то в воображении. В конце стиха его герой-цыган уходит навсегда, оставив обманувшей его любовнице ларец на память, - на сцене же он растягивается, изнеможённый, загнанный, а женщина садится на него, как на диван. Всё, связанное с женщиной, эстетизируется, становится частью культа, одновременно и возвышающего, и принижающего её, в котором мужчина – жрец, прикасающийся к неизведанному. Кумачовые флаги, не только цветом, но и звуком напоминающие об огне, трепещущие, как красный плащ матадора, - всего лишь окровавленная тряпка, которую старательно пытаются отстирать. Женщины при помощи мужчины не то создают, не то изучают, не то уничтожают в притягательно-пугающем ритуале богиню-мать – с огромными деревянными прищепками в спутанных волосах, с лопаткой в одной руке и кувшином в другой, восседающую в кастрюле, и хтонические элементы, огонь и вода, при этом появляются и смешиваются неопосредованно. Запелёнатые в простыни, как младенцы, пра-женщины – кто ползает по полу, кто делает первые неуверенные шаги – уже поют хоралы Генделя и делятся впечатлениями от секса с одинаковой естественностью для своей двойственной природы, замешанной на простом природном инстинкте. Мужчина, читая стихи о Нарциссе, заигрывает с собственным отражением в зеркале, а они окружают его стайкой нимф на коньках, снова увлекают в свой танец, балансирующей на тонкой грани острого лезвия. Всё это раз за разом напоминает охоту, поединок, - женщине приходится выследить, подчинить дикую, непокорную, непредсказуемую и опасную стихию мужского; женщина, а не мужчина здесь применяет силу и смелость, чтобы добиться любви. Женщине, а не мужчине – «всё равно, он или другой», любая добыча вызывает восхищение и желание, каждому можно сказать «да» и не соврать никому. Но анализировать этот спектакль рационально не получается, сколько бы фрейдистских и мифологических (что, в принципе, одно и то же) ассоциаций не вызывали его образы. Пластика, музыка, свет, звуки живого пианино, хаотично разбросанные по пустой сцене предметы складываются в полуторачасовое синтетическое полотно, воздействующее в первую очередь на эмоции. Как любую абстракцию, её каждый воспримет по-своему, но вряд ли кто-то останется равнодушным.
Спектакль подошёл к концу, я поскользила по гололёду к метро и тем же извращённым маршрутом по трём разным веткам добралась до дома. Теперь, казалось бы, высыпайся сколько влезет, но на завтра у меня будильник заведён… ждите с рецензией ;)
[290x210]

До В «историческом фильме» по первой повести госпожи де Лафайет нет даже той доли исторических событий, как в наших «Дворцовых переворотах». Тем не менее апеллирует эта костюмированная мелодрама к эпохе, непопулярной у европейских мастеров жанра, заездивших темы куртуазии, интриг и фаворитизма. Середина XVI века во Франции, католики и гугеноты старательно истребляют друг друга, за немощного Карла IX правит королева-мать Екатерина. Случайно убив беременную женщину, обнищавший граф Франсуа де Шабанн (Ламбер Уилсон) дезертирует из армии реформатов принца Конде (благо его фамилия связана с домом честных протестантов де Колиньи), удачно сталкивается со своим учеником, молодым принцем (в фильме он уже носит титул герцога де Монпансье, что реально будет возможно только после смерти его отца) Франсуа Бурбоном (Лепренс-Ренге), и остаётся при нём в услужении. Принца вызвал к себе отец: он уговорил маркиза де Мезьера отказать в руке своей дочери Марии (Мелани Тьерри) герцогу Шарлю де Майенну, младшему брату герцога Анри де Гиза (Гаспар Улье), с которым у неё был роман, и выдать её за его сына. Не успевает молодая жена устроиться на новом месте, как принц снова спешит на войну, а опального де Шабанна оставляет в качестве учителя для своей супруги – и тот, естественно, влюбляется в неё. После заключения мира бравый вояка Анри (прозвище «Меченый» за шрамы на лице он получит позже, нежели в фильме) заезжает к возлюбленной в гости вместе со своим тёзкой и военачальником герцогом Анжуйским (Рафаэль Персонас), который тоже не прочь поухаживать за красавицей. Когда принцесса де Монпансье прибывает в Париж ко двору, мужское соперничество достигает апогея: де Гиз без особого труда добивается Мари, в которой ещё не остыли чувства юности, обаянием, Анжу пытается воспрепятствовать их связи хитростью и властью, муж остаётся в дураках, сама виновница торжества страдает от его ревности. Охотничьим азартом обладания не охвачен один только де Шабанн, отлично понимающий, что ему ничего не светит, и остающийся поверенным сердечных тайн принцессы. Устроив ей свидание с де Гизом в ночь перед тем, как принц, отчаянно пытающийся удержать утекающее сквозь пальцы, вышлет её обратно в родовое гнездо Шампиньи, он принимает огонь ревности на себя и изгнанником пишет возлюбленной письмо из трактира. В Варфоломеевскую ночь де Шабанн героически гибнет, защищая женщину, а принц, сняв письмо с его тела и узнав из него (раньше он мог только догадываться, да-да) о шашнях жены с де Гизом, скачет предъявить ей ультиматум из серии «или он, или я». Мария бросается в Блуа, где де Гиз уже готовится к свадьбе с Екатериной Клевской, и любовник, само собой, идёт на попятную. Дальнейшая судьба принцессы (которую и принцессой-то не назовёшь – шансы на престол у супруги наследника боковой ветви Бурбонов никакущие) мне неизвестна, повести Лафайет я тоже не читала, но из фильма можно подумать, что бедняжка ушла в монастырь. Зато будущее второстепенных персонажей потянуло бы на фильм не менее, а то и более, интересный: Анри Анжу, побыв королём Польши, затем станет французским королём Генрихом III Валуа, а Луи Бурбон, герцог де Монпансье, отец Франсуа, женится на Екатерине де Гиз, сестре Меченого, которого убьют по приказу Генриха, когда он будет в двух шагах от захвата трона. Уже запутались? Дочитать!
[381x162]

Страничка о топографическом кретинизме «Тесный мир» - это не тот, где все знакомы через полдюжины рукопожатий. Это – сказочный город N, где происходят маловероятные, почти нереальные и совсем уж фантастические вещи, а мы смотрим на это как на не менее естественные признаки человеческого быта, нежели, чтобы далеко за примерами не ходить, поход в театр. Сюжеты, друг с другом содержательно не связанные, формально воспринимаются совершенно органично – не как сборник микроисторий, а как взгляд на одно и то же явление «обманутого ожидания» под разными углами зрения. Ситуации на первый взгляд хрестоматийны: вот добропорядочная семейная чета, обаятельная Машенька (Казеева) и типичный очкарик-ботаник Иннокентий (Богданов) скромно справляют день рождения последнего, а к ним в гости заявляется… киллер. Честный малый настойчиво хочет вернуть «натурой» должок: Иннокентий не выдал его когда-то в день неудавшегося «дебюта»; отказываясь от услуг должника, наши герои по простоте душевной случайно «заказывают» своего надоедливого приятеля. А вот жена Настенька (Маракулина) пытается убедить супруга Григория (Милосердов) в том, что прячет в шкафу писателя, сбежавшего из вытрезвителя, но тот не верит – и напрасно: заявившийся краснобай-милиционер принимает скептика за замаскированного беглеца и уводит, тогда как в шкафу действительно обнаруживается чудак, декламирующий белые стихи. И, наконец, грустный рассказ о состарившемся и обнищавшем Иване-царевиче (Пискунов), содержащем в трёхлитровой банке свою самую обычную лягушку – напоминание о другой пьесе Носова, «Табу, актёр!», мною на днях также посмотренной в Старом театре, где в похожем одиночестве существовал Буратино Ковальского. Четвёртый анекдот проходит сквозь спектакль, дробясь на три части: по газетным объявлениям Ирина (Казеева) и Владимир (Ковальский) договариваются о свидании, а другие Ирина (Маракулина) и Владимир (Богданов) – о сделке с недвижимостью. Само собой, перепутываются, назначив общее место встречи: строгая бизнес-леди требует от романтика с букетиком описать метраж квартиры, а жизнерадостная болтушка сталкивается с дёрганым типчиком, зацикленном на покупке апартаментов в центре. Анекдотично? Конечно. Предсказуемо? Ещё как! Но назвать этот чертовски смешной полуторачасовой спектакль комедией в привычном смысле сего жанра не получится, какие бы эпитеты вроде «высокая, интеллектуальная, абсурдная, чёрная» ни приставляй. Здесь никто не занят нарочитым, показным комикованием, здесь вообще не оглядываются на зрителей и не заискивают – напротив, чем серьёзнее звучат реплики, тем быстрее они располагают к себе и тем легче вызывают дружный хохот публики, а ничуть не педалированные мимика, жесты, пластика подчас «звучат» выразительнее любых слов. Да, наиболее яркие черты персонажей преувеличенны, без этого никуда, но населяют «Тесный мир» всё же не плоские карикатуры, а лёгкие шаржи, сохраняющие жизнеподобие, объём и, главное, симпатичность. В них узнаёшь знакомых людей, им сопереживаешь, увлекаешься их диалогами-поединками, с удовольствием нащупывая ту смысловую «ниточку», которая известна всем в зале и никому – на сцене, отчего и рождается удачный юмор. Виртуозность актёрских перевоплощений, чувство меры и вкуса в каждом из труппы достойны отдельных похвал: не наспех нарисованные жирными красками, а психологически обоснованные образы запоминаются всерьёз и надолго, чего не скажешь об одинаковых с лица наборах «муж-жена-любовник/ца (нужное подчеркнуть)» антрепризного пошиба. И не будем забывать, что в каждой шутке есть лишь доля шутки, а всё остальное правда: под занавес герои соберутся вместе, и в каждом из них почувствуются своя личная драма и свой оптимистический свет. Не верить в банальное «всё у них будет хорошо» после этого просто невозможно.
После
[271x164]