1. Любить Господа Бога всем сердцем, всей душой, всеми силами.
2. Любить ближнего, как самого себя.
3. Hе убивать.
4. Hе предаваться блуду.
5. Hе красть.
6. Hе завидовать.
7. Hе лжесвидетельствовать.
8. Уважать всех людей.
9. Hе делать другим то, чего бы мы не желали себе.
10. Отвергаться самого себя.
11. Умерщвлять свою плоть.
12. Hе привязываться к тому, что приятно чувствам.
13. Любить пост.
14. Облегчать участь бедных.
15. Одевать нагих.
16. Посещать больных.
17. Хоронить мертвых.
18. Поддерживать находящихся в испытании.
19. Утешать печальных.
20. Чуждаться мирских нравов.
21. Hе предпочитать ничего любви Христовой.
22. Hе предаваться гневу.
23. Hе помышлять о мщении.
24. Hе хранить в сердце лукавства.
25. Hе давать ложного мира.
26. Hе оставлять милосердия.
27. Hе клясться, чтобы не стать клятвопреступником.
28. Быть правдивым сердце, также и устами.
29. Hе воздавать злом за зло.
30. Hе творить неправды, но с терпением переносить ту, что будет сделана
нам.
31. Любить своих врагов.
32. Отвечать на проклятие не проклятием, а благословением.
33. Терпеть гонение за правду.
34. Hе быть надменным.
35. Hе быть пристрастным к вину.
36. Hе быть жадным к еде.
37. Hе быть любителем поспать.
38. Hе быть ленивым.
39. Hе роптать.
40. Hе клеветать.
41. Полагать надежду на Бога.
42. Приписывать Богу то доброе, что найдешь в себе.
43. Во зле всегда обвинять только самого себя.
44. Помнить о Судном дне.
45. Страшиться ада.
46. Всеми силами души стремиться к жизни вечной.
47. Всегда помнить о смерти.
48. Всегда следить за своими поступками.
49. Быть уверенным, что Бог видит нас везде.
50. Разбивать о Христа все недобрые мысли, как только они возникают у нас в
сердце.
51. И открывать их старцу, опытному в делах духовных.
52. Хранить уста от всякого дурного слова.
53. Hе любить многословия.
54. Hе говорить праздных слов.
55. Hе любить слишком часто и долго смеяться.
56. Охотно внимать духовному чтению.
57. Часто предаваться молитве.
58. Каждый день в молитве со слезами исповедовать Богу прошедшие прегрешения
и впредь от них исправляться.
59. Hе исполнять пожеланий плоти.
60. Hенавидеть свою волю. Во всем повиноваться наставлению игумена, даже
если - избави Бог - он противоречит себе делами, помня завет Господень:
"Что они говорят, то делайте. По делам же их не поступайте".
61. Hе стараться прослыть святым, прежде, чем им станешь.
62. Каждый день исполнять жизнью заветы Господни.
63. Любить чистоту.
64. Избегать ненависти.
65. Hе ревновать и не поддаваться зависти.
66. Hе любить споров.
67. Избегать почестей.
68. Почитать старших.
69. Любить младших.
70. Молиться за врагов в любви Христовой.
71. До захода солнца мириться с теми, с кем разделила нас распря.
72. Hикогда не отчаиваться в милосердии Божьем.

5. ЖИЗНЬ

Грань между мертвым и живым — очень четкая. Когда мертвые атомы углерода, водорода, кислорода и азота впервые захватываются Жизнью, организм еще слабо развит. У него недостаточно функций. Не обладает он и красотой. Чтобы вырасти, нужно время. Но чтобы ожить, много времени не требуется. Жизнь возникает мгновенно. Был мертв — и уже жив. Это и есть обращение, «переход», как говорит Библия, «от смерти в жизнь». Тот, кто присутствовал при обращении к Богу человека, ощущал порой то, что невозможно выразить словами: «обратившийся» словно освобождался от цепей, пробуждался от сна.
Генри Драммонд,
«Естественные законы в духовном мире»

В истории известно много кровавых страниц. В древности думали, что выпивший кровь обретает силу, что кровь возвращает жизнь умершим. В римском Колизее эпилептики бросались на арену, чтобы испить крови умирающих гладиаторов в надежде на исцеление.

В кенийском племени масаи принято отмечать праздники, напиваясь свежей крови коровы или козы.
Люди почитают кровь субстанцией таинственной, почти священной. Считалось, что клятва крепче, чем честное слово, но если клятва скреплялась кровью, то становилась практически нерушимой. В древности люди не стыдились символических жестов, а потому, заключая договор, зачастую резали себе руку и смешивали кровь будущих партнеров.
Мы, современные люди, унаследовали благоговение перед кровью: во многих странах обручальное кольцо надевают на безымянный палец левой руки, ибо в древности считалось: в нем проходит вена, которая ведет прямо к сердцу. Дети до сих пор играют в «кровных братьев» и, не соблюдая никаких гигиенических требований, колют себе пальцы чем попало и клянутся в вечной верности. Из древних времен к нам пришли такие выражения, как «чистая кровь», «смешанная кровь», «кровное родство», «хладнокровный», человек с «горячей кровью». Это дань старым предрассудкам: считалось, что текущая в наших сосудах жидкость содержит в себе всю нашу наследственную информацию и ответственна за наш темперамент.

Даже сегодня, когда кровь центрифугируют в лабораториях, когда ее полностью демифилогизировали, она по-прежнему обладает немалой властью над нами, даже если власть проявляется лишь в приступах тошноты при виде крови. Есть что-то неестественное, даже тошнотворное в виде проливающейся из живого тела крови. Неудивительно, что во всех религиях кровь считалась священным веществом. Эпидемия чумы, незначительная засуха, даже желание восторжествовать над врагом или отвратить гнев богов — все это в древности могло послужить причиной кровавых жертвоприношений.
Как бы нам с вами ни был неприятен этот факт, но христианство основано на крови. В ветхозаветные времена приносили в жертву кровь. В Новом Завете под эти жертвоприношения была подведена богословская основа; в нем слово «кровь» употребляется в три раза чаще, чем слово «крест», и в пять раз чаще, чем слово «смерть». Ежедневно, еженедельно или ежемесячно (в зависимости от обычаев вашей церкви) пастор проводит обряд, центральным событием которого является воспоминание о крови Иисуса, пролитой за нас.

Я хирург, а потому почти каждый день вижу кровь. Для меня она — залог здоровья пациента. Я отсасываю кровь с места разреза; прошу принести аккуратно упакованные пакеты с кровью из холодильника, если требуется переливание. Я очень хорошо знаю теплое, с довольно едким запахом вещество, которое бежит по сосудам каждого из моих пациентов. Все мои халаты — в пятнах крови.
Но, как христианин, я, признаюсь, инстинктивно сторонился символа крови, который наполняет всю нашу религию. В отличие от далеких предков, мы не воспитывались в обществе, пропитанном тайными знаниями и приносящем животных в жертву. Для многих из нас кровь не является частью повседневной жизни. Со временем связанные с кровью представления теряют свой смысл или, хуже того, отвращают людей от веры. И тут перед нами встает важнейшая задача. Сможем ли мы рассказать современникам о библейском символе крови так, чтобы рассказ вписался в нашу сегодняшнюю действительность и одновременно сохранил свою суть?

Кровь стала религиозным символом, потому что она именно такая, какая есть. Чем больше мы узнаем о свойствах крови, тем понятнее становится нам выбор древних. Я уже рассказывал, как поразила меня скрытая в крови сила и заставила выбрать врачебное поприще вместо строительного. Но я хирург, а не богослов. В следующих главах я ограничусь рассказом о тех свойствах крови, которые известны медикам. Мы поговорим о теплой вязкой жидкости, которую я каждый день смываю со своих хирургических перчаток.
Для всех, кто занимается медициной, кровь является олицетворением жизни; это ее качество главенствует над всеми остальными. Каждый раз, когда я беру в руки скальпель, я с благоговейным трепетом ощущаю жизненную силу крови.
Во время операции я должен постоянно быть начеку, следить, чтобы не случилось непредвиденного кровотечения. Ведь каждое движение скальпеля оставляет тонкую кровавую полоску. В большинстве случаев она образуется из-за Читать далее...

4. СИЛА

Муха — более благородное создание, чем солнце, потому что муха имеет жизнь, а солнце нет.

Блаженный Августин Сила

Моя карьера врача началась в одну из мрачных ночей в Коннотской больнице в восточной части Лондона. До этой ночи я упорно игнорировал любые попытки окружающих уговорить меня поступить в медицинский колледж. В течение длительного времени моя семья целенаправленно убеждала меня заняться медициной; дядя даже предложил оплатить весь курс учебы в университете. Я оканчивал школу, когда из Индии вернулась мама, и мы серьезно задумались о моем будущем.

Однажды мы вдвоем с мамой сидели у камина в ее спальне. Мы не виделись шесть лет, и я был потрясен переменами в маминой внешности. Двенадцать лет жизни в сельских районах Индии стерли с ее лица британскую аристократическую отточенность линий, оставив свой разрушительный след. Горе превратило лицо в маску: мой отец умер от гемоглобинурийной лихорадки в этом году. Она вернулась домой отчаявшимся, сломавшимся человеком, ища защиты и убежища.

Для меня было довольно странно обсуждать свое будущее с человеком, которого я не видел шесть лет.

«Ты знаешь, твой отец обожал жить в горах и лечить там людей, — мягко начала мама. — Ему всегда хотелось получить хорошее медицинское образование, а он прошел всего лишь краткий курс в Ливингстонском колледже. Если бы он... кто знает, может быть, сейчас он был бы с нами — он бы знал, как лечить лихорадку».

В маминых глазах стояли слезы, она периодически замолкала, чтобы подавить рыдания. Она стала рассказывать мне о новых законах Индии, запрещающих заниматься врачебной практикой лицам, не являющимся дипломированными специалистами. Потом она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и серьезно сказала:

«Пол, твой отец все время мечтал, чтобы ты продолжил его дело. Он хотел, чтобы ты стал настоящим врачом».

«Нет, мама! — Я оборвал ее на полуслове. — Я не хочу быть врачом. Мне не нравится медицина. Я хочу быть строителем: строить дома, школы и, возможно, больницы. Но я не хочу быть врачом».

Она не стала спорить, но я почувствовал, как между нами выросла стена. У меня возникло гнетущее ощущение, что своим нежеланием изучать медицину я разочаровал ее, а также своего отца и великодушного дядю. Я не мог тогда сказать маме, я даже самому себе признавался с трудом, что настоящая причина крылась в другом: я не выносил вида крови и гноя. Меня с самого детства тошнило даже при мысли об этом.

В детстве мы с сестрой жили с родителями в Индии. Естественно, мы — дети — совали свой нос во все их дела. Иногда в наш дом приходили пациенты с загноившимися нарывами, и, когда отец делал перевязку, мы держали наготове бинты. Когда мы жили во временно разбитом лагере, отец ставил стерилизатор куда-нибудь в тень большого дерева, кипятил инструменты и начинал вскрывать нарыв. Он не применял анестезию, поэтому во время вскрытия и дренажа нарыва пациент из-за боли судорожно цеплялся за все что было под рукой. Моя сестра сразу же отворачивалась, как только отец брал в руки нож. Я смеялся над ней и говорил, что мальчики ничего не боятся.

На самом же деле я органически не переносил крови и гноя. Я ненавидел все эти процедуры и последующую стерилизацию инструментов, и влажную уборку помещения. Спустя годы воспоминания ничуть не притупились, и я категорически не хотел становиться врачом.

Прошло пять лет с того неприятного разговора с мамой. В это трудно поверить, но случилось так, что я стал работать в Конноте, небольшой больнице в восточной части Лондона. Я неукоснительно следовал своей мечте стать строителем: испробовал разные строительные профессии, работая учеником плотника, каменщика, маляра и укладчика. Мне очень нравилось все это. Вечерами я учился, овладевая теорией строительного дела, чтобы получить диплом инженера-строителя. Мне не терпелось освоить специальность и поехать работать в Индию. Миссионерская организация предложила включить меня в список желающих посещать курс обучения в Ливингстонском колледже по курсу «Гигиена и тропическая медицина». Это был тот же курс, который закончил мой отец. В конце курса предполагалась практика, для прохождения которой меня и направили в местную больницу, чтобы я прямо в палатах делал перевязки лежачим больным, а также чтобы учился у опытных врачей основам медицины: ставить диагноз и назначать курс лечения.

И туг случилось непредвиденное. Это произошло во время моего дежурства в Конноте. Случившееся окончательно и бесповоротно изменило мое отношение к медицине. В ту ночь санитар привез в мою палату молодую красивую женщину, попавшую в аварию. Она потеряла много крови, ее кожа была мертвенно бледной, а каштановые волосы резко контрастировали с белизной кожи. Женщина находилась без сознания.

Персонал больницы быстро и без паники трудился над Доставленной с места аварии пациенткой. Медсестра побежала за бутылкой с донорской кровью, врач возился с капельницей для переливания крови. Другой врач, увидев меня в белом халате, протянул мне манжету от прибора Читать далее...

3. Возрождение

Сам Адам теперь развеян по лицу земли. Пребывая целиком в одном месте, он поддался искушению и пал. Будучи же развеян в прах, он наполнил собой вселенную. По милости Своей Бог собрал его останки и, пропустив через горнило благодати Своей, восстановил нарушенное единство.

Блаженный Августин, «Град Божий»

Но христианский идеал изменил, перевернул все так, что, как сказано в Евангелии:

«что было велико перед людьми, стало мерзостью перед Богом».

Идеалом стало не величие фараона и римского императора, не красота грека или богатства Финикии, а смирение, целомудрие, сострадание, любовь.

Героем стал не богач, а нищий Лазарь; Мария Египетская не во время своей красоты, а во время своего покаяния; не приобретатели богатства, а раздававшие его, живущие не во дворцах, а в катакомбах и хижинах, не властвующие люди над другими, а люди, не признающие ничьей власти, кроме Бога.

Лев Толстой, « Что такое искусство?»

Я стою под сводами Сикстинской капеллы. Большая часть туристов ушла. Близятся сумерки. Свет приобрел золотистый оттенок. Шея слегка болит оттого, что я уже давно хожу с поднятой вверх головой. Я думаю: как чувствовал себя Микеланджело, покидая эти стены после рабочего дня?

Взгляд мой постоянно возвращается к центральной сцене росписи — Бог дает человеку жизнь. Благодаря образу Божьему, каждый человек обладает внутренним достоинством и ценностью. Ничто не говорит ярче об этой внутренней силе человека, чем окружающие меня фрески.

Но, когда я смотрю на сцену сотворения человека, кое-что меня беспокоит. Микеланджело мастерски изобразил двойственную натуру человека и драматичность акта его сотворения. Но ему, как и всем остальным художникам, так и не удалось написать Бога.

Бог у Микеланджело — это не дух, а Бог, сотворенный по образу человека.

За шесть веков до рождения Христа греческий философ Ксенофан отмечал: «Если бы у волов, лошадей и львов были руки и они умели создавать произведения искусства, какие умеет делать человек, то лошади нарисовали бы богов подобными лошадям, волы — подобными волам... Эфиопы изображают богов с широкими носами и черными волосами, фракийцы — с серыми глазами и рыжими волосами».

Бог Микеланджело обладает всеми признаками человека — даже его прямой римский нос похож на нос Адама. Сходство между Богом и человеком художник изобразил буквально, физически, но никак не духовно. Более того: если взять лицо Адама и состарить его, увенчать седыми кудрями и бородой, то у вас получится микеланджеловский Бог Отец.

Как же может художник нарисовать Бога, Который есть Дух? А если мы не в состоянии Его увидеть, то как мы можем выдумать Его образ? В нашем языке есть множество точных и замечательных слов, позволяющих описать материальный мир, но, как только доходит до духовных материй, язык теряет силу.

Даже само слово «дух» на многих языках означает лишь «дыхание» или «ветер» . Через весь Ветхий Завет проходит мысль о том, что Бог есть Дух и что никакой земной образ не может отразить Его сущность.

Вторая заповедь запрещает создавать изображения Бога. И всякий раз, когда евреи пытались это сделать, Бог называл их порывы святотатственными. Пожив в стране, в которой изобилуют изображения богов и идолы, я хорошо могу понять сущность этого запрета.

В индуизме существует около тысячи разных богов. В индийском городе не пройти и нескольких шагов, чтобы не увидеть идола или изображение какого-нибудь божества. Я наблюдал, какое воздействие оказывают эти изображения на рядовых индийцев. С одной стороны, они принижают самих богов. Боги теряют ореол святости и тайны, становятся чем-то вроде амулетов или талисманов. Таксист приделывает статуэтку богини на крышу своего автомобиля, украшает ее цветами, курит ей благовония — так он молится о безопасном пути. Для других индийцев боги становятся гротескными символами, внушающими страх, требующими раболепства. Например, у жестокой богини Кали — пламя вместо языка, а талию охватывает пояс из окровавленных голов. Индийцы могут поклоняться змее, крысе, изображению фаллоса, даже богине чумы. Именно такие символы пестрят на стенах местных храмов.

Немудрено, что Библия предупреждает нас не низводить Божий образ до уровня материального. Изображение ограничивает наше восприятие подлинной сущности Бога. Он может показаться нам просто бородатым старцем в небесах, как это получилось на картине Микеланджело.

Будучи вездесущим Духом, Бог не может обладать сковывающей Его оболочкой. «Итак кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдете Ему?» — говорит пророк Исайя (Ис. 40:18) .

Итак, нашего Бога невозможно изобразить. Но на кого же Он похож? Как нам найти Его? Где увидеть Его образ? Каким-то чудом Божье естество проникло в первых людей, и они служили Его образами на этой планете. Некоторое время материальное естество, состоящее из внутренних органов, крови и костей человека, и духовное начало, служащее для связи человека с Богом, мирно уживались. Но, как это ни грустно, гармония не продлилась Читать далее...

2. Отражение

То, что мешает жить,

материалисты ошибочно

принимают за саму жизнь.

Лев Толстой

Познай самого себя, ибо ты есть образ Мой. И, познав Меня через свой образ, ты найдешь Меня в себе.

Уильям Сен-Тьерский

Проработав 40 лет хирургом, я повидал немало человеческого горя. Но самое сильное впечатление произвели на меня события, произошедшие в самом начале моей хирургической деятельности, когда я еще был студентом. Это случилось во время немецких бомбардировок Лондона в годы Второй мировой войны. Каждый день эскадры огромных, жутких бомбардировщиков «Люфтваффе» появлялись в небе над городом; рев их моторов напоминал оглушительные раскаты грома; из своих бомбовых отсеков они извергали смертоносный груз.

Отдельные эпизоды тех дней настолько сильно врезались в мою память, что и сейчас — спустя 40 лет — все происходящее так же отчетливо стоит у меня перед глазами, как и в тот день, когда произошло прямое попадание бомбы в турецкие бани, расположенные в отеле «Империал». В тот раз не было объявлено воздушной тревоги, и в момент, когда взорвалась бомба, в бане было полно народу. Когда я прибыл на место происшествия, передо мной разыгрывалась сцена из произведения Данте. Перегородки между банными отсеками были стеклянными, и теперь осколки стекла буквально застилали всю улицу. Невообразимо толстые, совершенно голые мужчины пытались выбраться из полыхающего завала, кидались на усыпанный битым стеклом тротуар. Их тела были залиты кровью, текущей из многочисленных порезов; некоторые резаные раны были очень глубокими — кровь буквально лилась рекой. Раздалось запоздалое протяжное завывание сирены воздушной тревоги. Все виделось сквозь отблески пламени — кровь, голые человеческие тела, зловеще сверкающие стеклом улицы. Санитары из машин «скорой помощи» сбивались с ног, помогая пострадавшим. Они осторожно извлекали врезавшиеся в кожу осколки стекол, тщательно перевязывали наиболее кровоточащие раны. А мы, студенты-медики, в это время помчались в свои больницы, чтобы приготовить все необходимое для операций.

Следующей ночью я дежурил на крыше нашей больницы и видел, как бомба попала в палату для новорожденных расположенной по соседству муниципальной Королевской больницы. Верхние этажи мгновенно превратились в дымящиеся руины. Я побежал к больнице. На месте взрыва уже работали добровольцы: откапывали из-под обломков младенцев, большинству из которых не было и недели от роду. Из-под завалов доставали и живых, и мертвых — залитых кровью, забрызганных грязью и засыпанных битым стеклом. Спасатели выстроились цепочкой, как бригада пожарных при тушении огня, и передавали из рук в руки запеленатых грудных детишек.

Эта цепочка протянулась от разрушенного здания больницы до подъезжающих одна за другой машин «скорой помощи». Еле слышное жалобное попискивание младенцев резко контрастировало с ужасом происходящего. Здесь же стояли матери в наспех накинутых халатах; их лица искажал страх и отчаяние: никто из них не знал: жив ли ее ребенок. В темноте и дыме все младенцы выглядели одинаково.

И по сей день, когда я слышу протяжное завывание сирены, напоминающее сигнал воздушной тревоги во время бомбежек Лондона, меня каждый раз охватывает дрожь, и оживает такое же, как тогда, ужасающее чувство страха. Был период, когда самолеты «Люфтваффе» атаковали наш город в течение 57 ночей подряд, воздушная тревога длилась по восемь часов без перерыва. Каждую ночь прилетало до 1500 самолетов. В эти черные дни все самое дорогое, что у нас было — свобода, независимость, семья, сама жизнь, — погибало под развалинами, в которые бомбардировщики превращали все. Оставалось единственное, что давало нам надежду: храбрость летчиков Королевских Воздушных Сил, которые каждый день неустрашимо взмывали в небеса на битву с врагом.

С земли мы наблюдали за воздушными боями. Английские истребители «Харрикэн» и «Спитфайер» — маленькие и очень маневренные — были похожи на надоедливых комариков, кружащих вокруг огромных немецких бомбардировщиков. И хотя все их попытки казались тщетными и большая часть их гибла под обстрелами, английские летчики не отступали. Каждый день новые и новые бомбардировщики со своим смертоносным грузом на борту, объятые пламенем, падали на землю под наши бурные восторги. Постепенно наши пилоты стали наносить все более точные удары — потери с немецкой стороны неуклонно росли. Вскоре они достигли огромного числа, и... ночные рейды прекратились. Лондон снова стал спать спокойно.

Величайшую благодарность храбрым пилотам выразил Уинстон Черчилль, сказав: «Никогда еще в истории человечества такое малое количество храбрецов не спасало такое огромное количество людей». Не думаю, что когда-нибудь жили на земле юноши, достойные большего уважения. Они — цвет английской нации, самые яркие, самые лучшие, самые надежные, самые преданные и, в большинстве случаев, самые красивые ее представители. Когда они в парадной форме шли по улицам, люди не могли оторвать от них восторженных глаз. Мальчишки подбегали Читать далее...

1. ОБРАЗ

Не счесть всех чудес света; но нет большего чуда, чем человеческое тело.
Софокл

Человеку не дано до конца познать Природу, заглянуть в ее тайны. Мы видим лишь то, что лежит на поверхности. А надо видеть вглубь и ввысь.
Генри Дэвид Торо

Что за совершенное создание человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Как похож на ангела глубоким постижением! Как похож на некоего бога!
Уильям Шекспир

Человек — это не взмывающий в небо воздушный шарик и не крот, зарывающийся в землю. Он гораздо больше похож на дерево, корни которого питаются от земли, а ветви тянутся к звездам.
Герберт Честертон

Что же такое Земля, если не Гнездо, из которого мы все вылетаем?
Эмили Дикинсон

Больничная палата на 40 коек. В углу за занавеской расположилась группа из десяти человек. Это мои студенты-медики и начинающие врачи. Внешне больница Христианского медицинского колледжа в Веллоре напоминала современную западную клинику, внутри же она была типично индийской. За отделявшей нас занавеской жизнь текла своим чередом: родственники навещали больных и кормили их домашними лакомствами, затем медсестры выметали крошки и выбрасывали недоеденные остатки, за которыми уже охотились вороны, а иногда и обезьяны.
Тем временем внимание всех, кто находился по эту сторону занавески, было приковано к нашему молодому коллеге — он ставил диагноз пациентке. Врач стоял на коленях у кровати больной — именно так, как я учил его, — теплую руку он просунул под простыню и положил на голый живот пациентки. Его пальцы осторожно прощупывали больное место, а сам он задавал один за другим вопросы женщине, пытаясь определить, что у нее: аппендицит или воспаление яичников.
Вдруг мне показалось, что выражение лица доктора слегка изменилось. Возможно, чуть приподнялась бровь. Что-то очень знакомое почудилось мне в этом движении, но что именно—я никак не мог вспомнить. Его вопросы затрагивали довольно деликатную тему, особенно для отличающихся скромностью жителей Индии, например: были ли у женщины раньше венерические заболевания? На сосредоточенном лице его застыло выражение одновременного сочувствия, профессионального любопытства и заинтересованного участия. Он спокойно задавал вопросы и смотрел прямо в глаза пациентки. От его ободряющего тона неловкость куда-то исчезла, женщина успокоилась и не стесняясь ответила на все вопросы.
В этот момент я вдруг вспомнил. Ну конечно! Левая бровь поднимается вверх, а правая слегка ползет вниз, губы расползаются в легкой, ободряющей улыбке, голова склоняется набок, в глазах появляется блеск — у меня не было ни малейшего сомнения: это портрет профессора Робина Пилчнера, главного хирурга больницы в Лондоне, где я работал раньше. Я непроизвольно охнул. Студенты чуть вздрогнули и вопросительно посмотрели на меня. А я ничего не мог с собой поделать; у меня было такое ощущение, что молодой врач специально изучил мимику профессора Пилчнера и сейчас демонстрирует свои способности, чтобы произвести на меня впечатление.
Отвечая на любопытные взгляды, я объяснил, что со мной случилось. «Это типичное выражение лица моего бывшего руководителя! Какое совпадение — у Вас точно такое же выражение, хотя Вы никогда не были в Англии, а Пилчнер, конечно, никогда не приезжал в Индию».
В первый момент студенты смотрели на меня, не проронив ни слова. Потом трое смущенно улыбнулись. «Мы не знаем никакого профессора Пилчнера, — сказал один из них. — Но у доктора Ваше выражение лица».
Уже поздно вечером я одиноко сидел в своем кабинете, и вдруг мои мысли перенесли меня в те давние времена, когда я работал под руководством профессора Пилчнера. Мне тогда казалось, что я учусь у него хирургическим приемам и диагностическим процедурам. Но кроме этого он сумел передать мне свое внутреннее чутье, выражение лица, даже улыбку. И все это, в свою очередь, будет передаваться дальше от поколения к поколению по непрерывной человеческой цепочке. У него была добрая улыбка, она просто идеально рассеивала завесу неловкости и замешательства, воодушевляла пациента, вызывала его на откровенность. Какой учебник, какая компьютерная программа могли научить тому участию, которое было необходимо в данный момент здесь за занавесками больничной палаты?
Сейчас я, ученик Пилчнера, стал связующим звеном в цепочке, по которой передается его мудрость сегодняшним студентам, находящимся за сотни километров от Лондона. Молодой, смуглый доктор — уроженец Индии, говорящий на тамильском наречии, — демонстрировал несомненное сходство с доктором Пилчнером и со мной. Каким-то образом ему удалось продемонстрировать такое точное сходство с моим бывшим учителем, что я мысленно снова оказался в университете, где все и началось. Я ясно прочувствовал, что означает понятие «образ».
В наше время это слово знакомо каждому. Но его прежнее значение — «подобие» видоизменилось, и теперь слово имеет прямо противоположный смысл: «имидж». Политики нанимают себе имиджмейкеров, желающие получить Читать далее...