Ему всё шепчут - оставь перо, в Чикаго снова стоит метро, здесь все болеют, теряют кров, спиваются - сто процентов. И вроде муторно на душе, и вроде вечно скандалит шеф, и нету времени - хоть пришей, порой не найти ни цента, и пусть здесь слишком темно от гроз, пускай совсем не осталось грёз, и слишком много вдали угроз, и всюду темно от сажи - но там, где бедность, чума, гробы, он видит улицы Аграбы, где мальчик бегает от судьбы - и бегает точно так же. А в час, когда устает от лжи, ему является синий джинн, и дарит лампу, тюрбан и жизнь...
Чикаго всегда в движеньи. И если туго, совсем беда, саванной в кране сверкнёт вода, и мудрый Рафики без труда найдёт твоё отраженье.
Уймись, всё шепчут - намнут бока, ну дёрнет чёрт, подведет рука - а он упёртый как истукан, нелепый как на картине.
И что с того, что совсем промок, и что в осколки весь твой мирок, когда любой дворовой щенок - потерянный далматинец.
И что с того - не идут дела? Смотри, садится в такси Мулан, Аид готовит свой злобный план, и ведьмы гремят ключами.
Ему всё шепчут - эй, друг, прости, ну что ведёшь себя, как кретин?
Он лишь смеётся - ну что за тип! - смеётся и жмёт плечами.
Считай, как хочешь - что мало звёзд, что ноги глупо менять на хвост, что мир из рамок - спокоен, прост, и сам ты - сплошная рамка,
Но как-то раз, уж меня прости, ты будешь просто домой идти, и где-то в самом конце пути увидишь ворота замка.
© Brother Bear
Читать рецензию
[518x179]

До Не так страшны «Коммуниканты», как их малюют: нецензурной лексики там не больше, чем мы привыкли каждый день слышать на улицах города, даже не прислушиваясь. В спектакле присутствуют две красивые обнажённые девушки, а один раз посветит своим незавидным хозяйством толстый лысый мужчина, прежде чем на манер древнеримской тоги облачиться в простыню. Если бы он сделал это сразу, смысл постановки ничего не потерял бы, хотя оскорбить чьё-либо чувство прекрасного банальным человеческим естеством тоже непросто. Фактически целомудренный спектакль, ибо ни в этом, ни во вздохах под покрывалом нет ничего эротичного. В общем, сходить на «Коммуникантов» - прекрасный повод доказать себе или кому-либо, что ты не сноб, даже оставаясь таковым. Вышеупомянутый мужчина – депутат Дмитрий Борисович (Каморзин), развлекающийся в кафельных апартаментах некоей бани, совмещающих спальную, парилку и бассейн. Девушки – местные проститутки: Люба (Волкова) поёт под караоке попсовую песенку про «Сто шагов назад», Маша (Клюева) танцует стриптиз на пилоне (так по-умному называется шест). Попивая водку, власть имущий с интеллектом орангутанга с пафосом изрекает безмолвным слушательницам что-то о своей работе и о России, уверяет, что он «такой же, как все», репетирует общение с начальством и подчинёнными; публика машинально посмеивается сначала над каждым матерным словечком, но постепенно устаёт. Когда троица уходит в парилку, в помещение заходят ещё двое молчаливых – гастарбайтер (Салихов) уносит и приносит вещи, наводит порядок, милиционер (Горский) за этим порядком педантично следит. Настаёт пора прощаться с высоким гостем, и все четверо работников притона устраивают ретро-вечеринку, словно сошедшую с кинокадров Никиты Михалкова, а потом рассаживаются перед телевизором смотреть его речь – если верить программке, использовались фрагменты выступлений партий «Единая Россия» и «Справедливая Россия». Этот, наиболее смешной, момент как бы делит спектакль на две части: до крайности условный реализм сменяется сюрреалистическим сном. Дмитрий Борисович появляется из бассейна, как из голубого экрана, и начинает всеобщую дискуссию о семиотике, напичканную научными терминами, но по-прежнему пересыпанную матерком. В очередную попытку совместного застолья «элиты» (представителей самых обсуждаемых классов общества) вклиниваются моменты, когда персонажи вдруг принимаются говорить художественным текстом, иногда – целыми кусками из Чехова и Достоевского, не успевают с облегчением стряхнуть морок, как он снова овладевает речью. Язык, чего и добивались автор и режиссёр, становится главным персонажем спектакля, подчиняющим себе всё и вся. Он меняется вслед за человеком, человек меняется вслед за ним – две эволюции идут навстречу друг другу. Он был продуктом мысли, а стал заменой мысли, условным рефлексом – и это беда цивилизации. У зрителя появляется повод задуматься, как часто мы говорим не своими словами, подсознательно усвоив услышанные и прочитанные конструкции, как создаём себе маски из слов, как наши слова влияют на восприятие нас другими, как определённые статусы и положения обязывают к определённым словам, и так далее. Повод, которым воспользуется не каждый – сюжет, не располагая к философии, мчится к развязке, мы понимаем, что Дмитрия Борисовича заказали, а его «единственные друзья» запросто сдали его. Профессиональная паранойя оказалась не напрасной: когда со стульев исчезло два пиджака, обозначая, что его «соратники» уехали без него, он заявлял, что «под него копают», теперь, услышав шаги по лестнице, не хочет выходить. В финале любимая песенка Дмитрия Борисовича звучит в его исполнении, на экране перелистываются страницы его фотоальбома… Ретров и Агеев заставляют пожалеть своего убиенного героя! Быть может, с точки зрения социальной сатиры это и неверно, зато как-то по-человечески.
После
[346x160]

Веселый оказывается был 19 ноября праздник - всемирный день унитаза ))
19 ноября 2002 года прогрессивная мировая общественность впервые отметила Всемирный день туалета (World Toilet Day) — один из самых оригинальных и, по сложившейся традиции, веселых праздников.

Читать далее

 

 

 

[164x280]
Страничка дыбра На пустой сцене накрыт стол, собравшиеся на день рождения Лёни Желтухина (Ринкунас), прокручивая пластинку с песней «Bye-bye Love», терпеливо ждут почётного гостя – профессора Серебрякова (Дапсис), а один из них говорит о нём гадости за глаза да шпыняет робкого Телегина (Верекас). Это дядя Ваня (Мартинаитис) – озлобленный неудачник, желчный и язвительный циник, отнюдь не пассивный, как герой Маковецкого в спектакле Туминаса. Напротив, в нём кипит напряжённая до предела, до психоза внутренняя энергия, накопившаяся и нереализованная жажда деятельности и зависть к тому, кто хоть чем-то был занят. Считается, что до начала пьесы он работал, но не верится, что прибытие Серебрякова с супругой отвадило всех и вся от дел, как по волшебству: как везде у Чехова, здесь о труде говорится как о некоем благодатном, но заведомо недостижимом состоянии, о котором можно только мечтать. Только все уже привыкли существовать механически, бессмысленно, танцевать слаженно, как марионетки, петь хором, смеяться, потому что так надо, разговаривать ни о чём, а в Иване Петровиче ещё живы амбиции стать «Шопенгауэром, Тургеневым». И он, как подросток, неожиданно проснувшийся уже не ребёнком, ещё не мужчиной, хоть и лысеющий, отчаянно пытается обратить на себя внимание своей подчёркнутой отстранённостью и враждебностью. С нелепым вызовом всему миру он неуклюже домогается Елены (Лавринович), пьёт с Астровым (Гавеноис), наконец, молотя по столу букетом разномастных роз, напоминает, сколько трудился на неблагодарного профессора. Всё впустую – и тогда он, изначально готовый в любой момент убить того, в ком разочаровался, хватается за пистолет, дважды промахивается и со страхом отбрасывает от себя опасную игрушку. Эмоциональный взрыв ударил по нему самому – новое разочарование, более страшное, в себе самом, не сумевшем самореализоваться через преступление, требует убить самого себя, ведь по законам юношеского максимализма смерть – единственное доступное решение любой проблемы. Как было и у Туминаса, мы не сомневаемся, что в финале дядя Ваня тихо и незаметно умирает – очевидно, баночку из-под морфия он вернул доктору уже пустой. Но не печальный конец не успевшего повзрослеть холерика видится лейтмотивом спектакля Эрика Лакаскада. Нервозность и агрессивность Ивана Петровича, не позволяющая ему спать по ночам, - лишь одна сторона тяжёлой атмосферы, заполнившей тяжкой предгрозовой духотой дом Войницких. За кадром – капризы тяготящегося старением Серебрякова, вымещающего своё раздражение на свите: зациклено-подобострастной Марии Васильевне (Гинтаутайте), бесцветно-смиренной Елене, стоически спокойной Соне (Самоулите), натирающей мазью, словно Гелла, его больное колено. Астров, в котором нет ничего, кроме мужского обаяния, воспринимается как глоток свежего воздуха: Соня ждёт его слов, Елена – поцелуев, какие уж тут леса, когда время утекает сквозь пальцы, как песок, и перед расставанием всё никак не надышишься. Соня – настоящий герой этого спектакля, немногословная, сильная миниатюрная девушка с короткой стрижкой, с улыбкой радующаяся рождению любви, без слёз расстающаяся с нею, заботящаяся и о своём непутёвом дяде, и, кажется, обо всех вокруг, такова её природа. Бочка дёгтя…

[675x426]

Ведущий: Что вы думаете о ситуации сложившейся в Северной Корее?

Сара Пэлин (бывший губернатор Аляски): Но, очевидно, мы должны держаться вместе с нашими северокорейских союзниками. Мы обязаны по договору.

Ведущий: Южная Корея.

Сара Пэлин: Эх, да. И мы также обязаны соблюдать благоразумие, дабы стоять с нашими южнокорейскими союзниками до последнего, да.

Венесуэлка Алисия Мачадо (Alicia Machado), обладательница титула "Мисс Вселенная — 1996", запись в Twitter: В этот день я призываю вас присоединиться к моей молитве о мире на Земле, о том, чтобы этот конфликт между Китаями не перерос в нечто большее.

 

До Через всё пространство сцены ниспадает белое полотно, на которое проецируется видео. В полотне – окошко, как кинокадр, за ним – своя маленькая сцена-балкончик, со своим видеозадником, своими декорациями в виде нехитрой меблировки и раздвижными панелями вместо занавеса. Мужской голос начинает рассказ, видео его иллюстрирует: Изотов (Коваленко), главный герой одноимённой заказной пьесы Дурненкова и одноимённого спектакля соответственно, модный писатель, пишущий только о себе, подцепил на какой-то вечеринке доступную девушку Лизу (Марченко) и повёз сквозь ночь и снег к себе на дачу в местечке Часовая горка под Питером. Потом видеоряд будет строиться и из снимаемого в режиме реального времени со стоящей у кулисы камеры, и – чаще – из «рисующихся» по полотну условных обозначений упоминаемой обстановки, которые можно подсвечивать изнутри. Техника на грани фантастики, первые минут пять-десять она способна увлечь, а когда из-под колосников падает дождь из одежды, машущей рукавами и извивающейся в полёте, как живые существа, это и вовсе завораживающе красиво. Но подобные инсталляции, и желательно без актёров, не должны длиться полтора часа, ибо в отсутствие внятного сюжета очень быстро становится скучно, и даже этот короткий срок тянется мучительно долго: ну когда же это наконец закончится? Происходящее больше всего напоминает процесс съёмки какого-то бредового мультфильма, созданного на планшете на коленке, герои которого, хоть за ними и ходят рабочие сцены с микрофонами, не осознают, что существуют в плоском, условном, изменчивом мире. Изотов, Лиза, время от времени разговаривающая искусственным голосом не то Петрушки, не то Пятачка, не то попугая, да таксист Николай (Паршин) сидят на стульях, потом происходит лёгкая авария из-за перебежавшего дорогу зайца (на предварявшем сценическое действие клипе это человек в костюме, на сцене – игрушка) – с балкончика выкидывают картонную машинку. До дачи добираются на лыжах, и всё те же рабочие направляют в лица нашим героям пушки, исторгающие бутафорские снежинки метелеподобным потоком. Участок некогда был поделен пополам между самим Изотовым и его дядей, прославленным композитором (этим внесценическим персонажем можно по праву считать странноватую дисгармоничную музыку Каравайчука), но разрезающий территорию забор виден только загостившемуся у дяди астроному Сергею Сергеичу Заратустрову (Сытник). Пока Изотов выслушивает его вольный поток сознания, зритель смеётся над попытками Лизы войти в «нарисованный» туалет и её влезанием по лестнице в окно – все эти предметы «материализуются» по слову Изотова. Тут же действие переносится в местную библиотеку, где Николай жалуется Сергею Сергеичу, что материализуются его мысли: боялся служить в магнитогорской части – а туда и призвали. По инерции публика продолжает смеяться и над каждой репликой этого диалога, а Изотов с Лизой уже тут как тут: он объясняется с библиотекаршей Ольгой (Панина), она кокетничает с ненастоящим голландцем Марселом Яном (Волгин). Потом Сергей Сергеич придёт к Изотову «парламентёром» от дяди: маэстро желают записывать голландцы, и на вырученные средства тот собирается выкупить у племянника его половину земли. Переговорщики на фоне рентгеновских снимков, изображающих «русский авангард», играют в воображаемые шахматы и пьют воображаемый коньяк. Изотов ставит условие: он подарит дяде свою часть участка, если он согласится дать концерт. После этого Изотову, всё время терзавшемуся вопросом, главный ли он персонаж или второстепенный, уже никак не получается попасть в кадр – видимо, его роль на этом исчерпывается. Он снова и снова взбегает по наклонной, бьётся об стену, срывает один слой полотнища за другим, до голой сцены всей машинерией наружу, до расписанных под деку рояля подмостков; кадр рвётся: туловище Лизы сидит на балконе, голова лежит на ящике с зеркальными стенками внизу – она напугала дядю, увидевшего её в тётином платье. Читать рецензию дальше
[307x156]

Наверно все задавались вопросом, как укладываются трубы на нашем севере. Укладываются они по новейшей немецкой технологии - выстраиваются в ряд несколько бульдозеров и собственно сам процесс...

А Навальный еще спрашивает куда ушли 4 млрд. Транснефти. Как куда, на разработку технологии.

Пойман на днях в водах Исландии. 215 килограмм, 2 с половиной метра. Справа от него это не я если что.

[475x698]

Кстати посмотрел на что ловили, там воблер размером с ладонь, чуть меньше даже.

Социологи установили, что подняв с ковра нитку, которую не смог всосать пылесос, 2-e из 3-х мужчин бросают её обратно, чтоб дать пылесосу еще один шанс.

До Под общим названием «Поздние соседи» Алвис Херманис при помощи двух актёров театра «Каммершпиле» зашифровал два рассказа Исаака Зингера, объединённых оптимистичной темой: импотенция и простатит – любви не помеха. Волею судьбы и собственной невнимательности по рассказу «Поздняя любовь» я уже видела две разных постановки, и ни одна из них не оправдала в моих глазах бредовости его сюжета. Но ни размазывать сантименты, ни комиковать Херманис не собирался: как и в «Соне», в этом спектакле он достигает высокой степени условности через натурализм, эстетизма – через бытоподобие, а мизансцены выплетает из мелочей, выдающих заинтересованное и пристальное наблюдение за жизнью самых простых, ничем не примечательных личностей. Перед началом «Поздней любви» сцена разделена на две квартиры – левая, принадлежащая Бендинеру, открыта, правая отгорожена и от неё, и от зрителя стенами, облицованными декоративным камнем, из-за которых все сидящие справа не видят половину левой стороны. Несколько минут зритель ждёт, пока проснётся восьмидесятилетний Гарри (Андре Юнг), сопящий и ворочающийся под одеялом. Наконец, он садится, пукает, с трудом передвигает ноги с артритными коленными суставами, трижды таскающие грузное тело в туалет. Свет включается с пинка: комната обставлена в стиле хай-тек – но всё равно производит впечатление скромного обиталища, хоть за окном и слышны рокот волн и крики чаек с пляжа Майами. Рассказывая о своей жизни от третьего лица по тексту оригинала, Гарри заполняет свой досуг повседневными делами: завтракает кукурузными хлопьями, выпивает стакан молока вперемешку с кока-колой, смотрит чёрно-белые мультики про Тома и Джерри, сидя вплотную к телевизору, проглядывает финансовые сводки в газетах, счета и прочую почтовую макулатуру, листает семейный фотоальбом, бреется, напевая привязавшийся мотивчик, одевается для подразумевающейся вылазки на улицу. Херманис отказался от роли Марка: Гарри никогда никто не навещал, и на звонок в дверь он сперва реагирует возведением баррикады из холодильника и столика – типичная паранойя богача. Но за дверью оказывается не грабитель, а новая соседка, пятидесятилетняя Этель (Барбара Нюссе), пытающаяся скрыть высохшее старческое тело под коротким розовым платьем, тёмными очками, макияжем, сигаретой и модельными позами. Хозяин дома ползает на карачках, отыскивая мифический ликёр, ходит за гостьей с совком, ловя сигаретный пепел, а весёлая вдова примеряется к его скомканной постели и тут же зазывает его к себе на обед – у Херманиса всё может происходить только в режиме реального времени. Гарри сменяет пиджак на гавайскую рубашку, Этель пританцовывает от нетерпения, а под умильную песню Дианы Крол «Gentle Rain» артистичные рабочие долго и серьёзно разбирают стену между их жилищами. Теперь уже хозяйка уморительно кокетничает, угощая кавалера: американская мечта для пожилых евреев – за кофе с булочками обсуждать свои миллионные состояния… но режиссёр не строит иллюзий, его герои обойдутся без танцев, виски и секса – только уговор заключить брак прежде, чем даже узнать имена друг друга. Сидя на кровати, они долго не смогут вспомнить, что надо делать, как парочка школьников на первом свидании, а после робкого поцелуя ей станет плохо: слишком много воспоминаний разбудит запоздалая попытка последнего счастья, ведь Гарри так похож на её мужа, чью смерть она пережила с трудом! Она будет прощаться с Гарри уже безучастным, отсутствующим, мёртвым голосом: что-то надорвалось, сломалось внутри непоправимо. Под тот же мотив стены вернут на место, вернётся домой и Гарри – и обнаружит забытую ею туфельку. Прекрасный повод для новой встречи! Он ждёт весточки – безбоязненно оставляет дверь приоткрытой, ставит на стол телефон… но вместо желаемого – предсмертное письмо от Этель, выбросившейся с балкона. Гарри откладывает его прочтение всеми силами: раздевается, вновь превращаясь в неопрятного одинокого старика, загоняет шваброй под кровать рассыпанные хлопья, затем бессмысленно пылесосит, разнося остатки по ковру. Херманис с жестокостью реалиста лишает его не только друга, но и детей – своего сына и дочери Этель. Мы не сомневаемся, что Гарри вскоре последует за ней: на следующее утро после катастрофы он уже не может вернуться к привычным занятиям, а только размышляет о бренности всего сущего, сидя в кровати в обнимку с туфелькой Этель. Вторая история…
[281x158]

[233x289]
До Год назад известный финский режиссёр Кристиан Смедс собрал литовских актёров и режиссёров на загородную усадьбу для работы над спектаклем «Вишнёвый сад». Сад был настоящий, хоть и не вишнёвый, в саду был дом, а в доме – одна комната, где спектакль был сыгран перед немногочисленной аудиторией и в процессе игры снимался с трёх камер, монтировался и транслировался на экран, располагавшийся на свежем воздухе, откуда его могла видеть ещё пара сотен человек. Но перед этим все исполнители две недели жили в усадьбе, вживаясь в роли, импровизируя, репетируя в естественной для своих героев обстановке и танцуя индийские танцы под болливудские мелодии. Смедс хотел зафиксировать создание спектакля как процесс, для чего Линнарт Лаберенц снимал на видео всю происходящую «анархию», из которой, без диктатуры одного режиссёра, как совокупность личных поисков каждого актёра и их общих поисков, рождался «Вишнёвый сад». Затем к видео приложил руку Вилле Хивонен, и получился фильм Living-off Cherry Orchard – «Переживая Вишнёвый сад». На трёх экранах может уместиться одна «картинка», две или три одновременно, поэтому фильм был назван «аудиовизуальной инсталляцией». Прекрасно сочетающиеся документальные кадры знакомят нас со всеми героями проекта по очереди, существующими в роли и вне её, рассказывающими о своём понимании чеховского текста, своём персонаже, сути рабочего процесса. Петя и Аня катаются на велосипедах по лесной тропинке, а потом спорят, можно ли назвать происходящее утопией, чем-то идеализированным. Гаев втыкает в землю бумажные цветы, сложенные из вырванных страниц из томика Чехова, и молится перед ними природе на алтаре в виде книжной стопки. Варя «не может без работы» – суетится, протирает под музыку оконные стёкла. Епиходов, не зная, «жить или застрелиться», ложится в могилу и закапывает сам себя, сбрасывая лопатой комья земли, остальные окружают яму с ветками цветущей вишни или яблони и отрясают на него дождём белые лепестки. Лопахин, свирепый седобородый бизнесмен, сорвавшейся с цепи стихией обрушивается на сидящих за столом домочадцев, крича, что он купил сад, ударяя по столу кулаком, срывая с него скатерть вместе с лежащей на ней книгами, втыкая в дерево топор. Яша и Дуняша перестукиваются через крошечную форточку, он выманивает её, пуская кусочком зеркала солнечный зайчик, везёт на тачке в лес прощаться перед отъездом в Париж, потом несёт на закорках, убеждая не плакать. Фирсу, которого «играют» пиджак, трость, пепельница и недокуренная сигарета уже умершего актёра, Яша должен сказать: «Хоть бы ты поскорее подох», но признаётся, что не знает, как это сделать. Симеонов-Пищик вылавливает из ручья десятирублёвые бумажки, пытается достать их с соседнего участка, охраняемого сторожевым ротвейлером, подобно старику Крутицкому, смертельно пугается: неужели потерял? Шарлотта Ивановна мужского пола – шут при Раневской с причёской под Элвиса Пресли, в белом костюме с длинным шлейфом. Сама Раневская, декадентская дама в чёрном, в скрывающих глаза тёмных очках, но с обаятельной открытой улыбкой, в этом калейдоскопе ярких объёмных образов – словно наименее важное действующее лицо: её торжественно привозят и увозят на тачке, в ней же катают по окрестностям. И вот собираются зрители – приезжают сквозь дождь из Вильнюса на экскурсионном автобусе, томики Чехова тут как тут – ими прикрываются вместо зонтиков. Читать рецензию дальше

Москва. Зима. Снег. Мальчик игpает в футбол. Вдpуг - звон
pазбитого стекла. Выбегает двоpник, суpовый pусский двоpник
с метлой и гонится за мальчиком. Мальчик бежит от него и думает:
``Зачем, зачем это все? Зачем весь этот имидж уличного мальчишки,
весь этот футбол, все эти дpузья? Зачем??? Я уже сделал все уpоки,
почему я не сижу дома на диване и не читаю книжку моего любимого
писателя Эpнеста Хемингуэя?``
Гавана. Эpнест Хэмингуэй сидит в своем кабинете на загоpодной
вилле, дописывает очеpедной pоман и думает:
``Зачем, зачем это все? Как все это надоело, эта Куба, эти пляжи,
бананы, сахаpный тpостник, эта жаpа, эти кубинцы!!! Почему я не
в Паpиже, не сижу со своим лучшим дpугом Андpе Моpуа в обществе
двух пpелестных куpтизанок, попивая утpенний апеpитив и беседуя
о смысле жизни?``
Паpиж. Андpе Моpуа в своей спальной, поглаживая по бедpу
пpелестную куpтизанку и попивая свой утpенний апеpитив, думает:
``Зачем, зачем это все? Как надоел этот Паpиж, эти гpубые фpанцузы,
эти тупые куpтизанки, эта Эйфелева башня, с котоpой тебе плюют на
голову! Почему я не в Москве, где холод и снег, не сижу со своим
лучшим дpугом Андpеем Платоновым за стаканом pусской водки и не
беседую с ним о смысле жизни?``
Москва. Холод. Снег. Андpей Платонов. В ушанке. В валенках.
С метлой. Гонится за мальчиком и думает:
`Бля, догоню - убью на хуй!!!'

До Не отрицая того, что желание выжать из проекта как можно больше денег напоследок – основная цель растягивания последней книги о Гарри Поттера на два фильма, а первый из оных – на два с половиной часа, вынуждена признать, что только так можно вместить все наработки съёмочной группы во всей красе. Тут вам и компьютерная графика, и спецэффекты, и живописные пейзажи, казалось бы, the best со всех предыдущих частей. Но сюжет, вырвавшись за пределы камерного уютного Хогвартса, пошёл неровно и спотыкаясь, где-то провисая, а где-то мелькая скомканно, недоговорённо, малопонятно. Время от времени вялые диалоги, пытающиеся сосредоточить в себе весь юмор роулинговского текста, прерываются как снег на голову падающими магическими перестрелками, не давая зрителю заснуть – свист, вспышки, неразбериха, не успеваешь сообразить, где свои, где враги, как всё уже закончилось. Операторская работа в стиле «от пуза на бегу» увлекательности сражениям не добавляет, «видения» Гарри Поттера раздражают, полностью удавшимися можно считать только погоню за байкером-Хагридом в самом начале (птичку жалко ТТ) и стычку с анакондой где-то в середине. Остальное может понравиться фанатам и только фанатам, хотя дети в зале, кажется, тоже остались довольны. Красив Гриндевальд, появляющийся только на фотографиях, Люциусу идёт быть небритым, здорово нарисован мультфильм по сказке о трёх братьях и пресловутых Дарах Смерти, но на этом достоинства фильма заканчиваются. С каждым фильмом персонажей в кадре всё больше, а времени на них всё меньше, сводя актёрскую работу буквально к нулю – остаётся только напомнить публике, кто на кого работает, кто кого любит, кто с кем дружит, дети не взрослеют, да и взрослые не меняются. Только Волан-де-Морт в русском дубляже неожиданно заговорил жалостливо-перепуганным голосом, зато порадовал колоритный барыга с именем, благодаря переводчикам прозвучавшем как Подземникус. Завершается вырви-глаз-тягомотина о поисках крестражей и палаточном туризме на природе давящей на жалость сценой – неправдоподобный резиновый Добби, произнеся речь о своей свободе, умирает на руках Гарри Поттера на морском берегу (а как погиб Грюм – никого не волнует, он ведь не такой симпатичный). Тот его собственноручно хоронит – видимо, лопата тоже нашлась в безразмерной сумочке Гермионы. Под занавес – многообещающее зрелище: Волан-де-Морт аккуратно разбирает построенный в кубистическом стиле белоснежный мавзолей Дамблдора на острове, присваивает его бузинную волшебную палочку и устраивает иллюминацию от горизонта до горизонта. Даёшь электрификацию всей страны!
Дождавшись конца фильма, я поехала домой. Проходя через Трамплин, я вспомнила, что уже почти допила свой чай «пина колада» со вкусом мокрой соломы, а у меня ещё позавчера возникла идея купить два новых чая и чередовать в зависимости от настроения. И я потратила вторую тысячу, взяв по 100 грамм многолетнего пуэра и какого-то редкого молочного улуна с невыговариваемым названием. Да, когда хороший развесной чай, который выбираешь по запаху, может стоить 4-5 тысяч за килограмм – это нормально. В общем, счастье есть, а завтра я ещё собираюсь дойти до Фабрики на видеоспектакль Living off Cherry Orchard, на который smsками меня звали сегодня в начале фильма, но я уже не смогла бы даже при большом желании. Засим – до новостей)
[428x187]

 via Алексей Мальгавко bbc.co.uk

О переизбытке на рынке труда юристов, бухгалтеров и других потенциальных "белых воротничков" сегодня не говорит только ленивый. А где и кто получает рабочие профессии?

[596x397]

В нашем малом городке Таре на севере Омской области в советские годы действовали три профтехучилища, где обучался "пролетариат". В нынешнее время осталось одно ПТУ. Сюда принимают без вступительных экзаменов, и контингент формируется интересный.

Продолжение...

  [636x399]

Военная прокуратура отказывается давать комментарии по факту падения истребителя в Чусовском районе. «Я ничего не знаю», – ответил заместитель военного прокурора Пермского гарнизона Павел Градов на просьбу корреспондента 59.ru разъяснить ситуацию. Как сказал прокурор Чусовского района Андрей Делиев, «самолет упал по причине силы тяжести, так как машина тяжелее воздуха». Однако прокурор отметил, что на данный момент он не владеет достоверными данными о случившемся. Напомним, сегодня днем недалеко от деревни Денисовка потерпел крушение военный истребитель. По предварительным данным, пилоты успели катапультироваться в районе Троицы, они живы.

[185x234]
До Очередную дань СТИ минувшему чеховскому сезону, «Записные книжки», иначе как цитатником не назовёшь. Текст спектакля составлен из вырванных из контекста отдельных фраз, афористических заметок на манжетах, сюжетных заготовок, монологов и кратких диалогов, принадлежащих перу Чехова или других авторов (копирайт проговаривается), не стыкующихся между собой в нечто целое. Их бросают друг другу и в зал условные персонажи, обозначенные в программке, например, как «вумная дама», «дама-драма», «коллежский асессор», в которых узнаются чеховские типажи из «Чайки», «Сестёр», «Сада». Почти вся труппа с удовольствием играет в «мерлехлюндию», как обозначен жанр винегрета, заставляя зрителя, как всегда, чувствовать себя вовлечённым в их симпатичную дружную компанию. Действие, а точнее, чтение происходит в тесной деревянной беседке со светлыми занавесками, старомодной лампой и венскими стульями, выдвинутой на авансцену. Когда публика начинает входить в зал, актёры, человек двадцать, уже сидят в ней за длинным столом – едят, пьют, негромко переговариваются. Банкет – одновременно и празднование дня рождения актёра Василиска Африканыча, и поминки по чьему-то дяде, и свадьба юных новобрачных. Собравшиеся произносят тосты, напиваются, уходят танцевать в тёмную глубину сцены, поют романсы под гитару – и развлекают друг друга короткими анекдотическими байками и сентенциозными заявлениями. Темы для обмена репликами самые разные – женщины, актёры, любовь, брак, дети, иногда их разбавляют философией посерьёзней – о будущем, счастье, вере, загадочной русской душе. Мимо говорунов время от времени проходит путник, не задерживаясь надолго – видимо, ходит кругами, но хотя бы не занимается праздной болтовнёй. В конце первого действия герои уходят из зала есть мороженое, зовут за собой и развлекают в антракте – из холла слышатся аплодисменты и пение. Со стола исчезают тарелки и бокалы, теперь он весь усыпан красными яблоками, с потолка время от времени живописно капает, чтобы начать второе действие роскошным дождём. Спасаясь от него в беседке и решая выпить чаю, уже знакомые лица возобновляют беседу, словно никогда её и не прерывали. Так за три часа сценического времени ничего и не происходит, и хоть иногда становится смешно, а местами – даже очень смешно, к концу спектакля постепенно назревает не скука даже, а нетерпение: когда закончится эта словесная игра, которую можно продолжать бесконечно? Под занавес беседка плавно опускается под сцену, её крыша оказывается на том же уровне, на котором ранее был пол; на ней спит, свернувшись калачиком на голых досках, юноша в длинной белой сорочке. Проснувшись, он с пафосом, как проповедь, прочитал рассказ «Студент» целиком, после чего беседка поднимается на прежнее место – и эстетическое удовольствие от качественного актёрского исполнения мешается с лёгким недоумением: Чехов – не религиозный автор! Разыграть под живую музыку не произведение, а фактически черновик – конечно, интересно, но что наш Антон Павлович – это больше, чем тот самый востребованный драматург, к которому все привыкли, – уже давно не новость для театрального мира, к тому же получилось наоборот: узнавание кусочков прозы может заставить думать, будто в Чехове не осталось ничего неизведанного. Хочется острее почувствовать, почему эти записные книжки нам нужны (а они нужны безусловно), почему жизненные реалии, замечаемые и используемые Чеховым, связаны с нашей современностью, как костёр, у которого грел руки апостол Пётр, связан неразрывно с тем костром, у которого грелись деревенские вдовы.
После спектакля я добралась до дома, теперь вот досидела до трёх, отвлекаясь на что попало. Завтра надо бы сводить маму на «Гарри Поттера», так что всем чао до завтра.)

Дыбр со сном Оказавшись на рынке в Дели и неожиданно испытав боль всех находившихся там нищих и калек, балерина Катя увидела во сне танец, преобразующий страдания в красоту – танец «Дели», сделавший её знаменитой. Она – центральный персонаж одноимённого «сборника» одноактных пьес, которые – все семь – за без малого два часа проходят перед глазами зрителя. Сначала кажется, что режиссёр из иронических соображений собрал все наиболее распространённые мелодраматические штампы, складывая их, как конструктор, то так, то эдак, создавая нехитрые сюжетные композиции. Антрепризным арсеналом с нарочитым избытком пользуются и актёры – тут вам и бессмысленные диалоги и монологи в зал, и наигранные пластика, жестикуляция и интонации, и замирание в эффектных позах. Мини-спектакли под наиболее величественную и драматическую музыку Верди, Пуччини и Леонкавалло завершаются поклонами под фонограмму бурных оваций, серьёзные люди в чёрном передвигают из угла в угол маленьких квадратных подмостков, с передней стороны завешиваемых кулисой, кондовый реалистический антураж больничной приёмной. Многие зрители уходят, не понимая фишки с повторами из пьесы в пьесу целых эпизодов, и не дожидаются главного: с каждой историей зёрна философии становятся всё развесистей, актёры существуют всё более естественно, образы приобретают объём и глубину, банальности превращаются в символы, ощущение дежа вю – в эффект параллельных вселенных, как в теории Эверетта. Сложность, психологизм, эмоции и атмосфера постепенно, незаметно нагнетаются изнутри, ведя от вызывающей смешки бытовухи к вопросам бытия, заваливающим по уши, оставляющим по себе огромное интеллектуальное напряжение. Слишком многое проявляется в судьбах и словах пяти персонажей – о жизни и смерти, боли и гармонии, жалости и сострадании, счастье и несчастье, вине и добродетели, приятии и неприятии мира таким, каков он есть, и, конечно, о танце как о модели существования. В первом сюжете подруга сообщает Кате, что её мать умерла, а та признаётся, что ничего не чувствует. Вместо истерики она признаётся в любви приехавшему навестить её Андрею – хэппи-энд, смерть остаётся далеко на заднем плане. Во втором сначала происходит объяснение Кати и Андрея, который отказывает ей, сославшись на любовь к жене. Потом подруга приносит весть о смерти матери, и, вернувшись, Андрей, понимая, что Кате и так тяжело, берёт свои слова обратно – смерть уже становится положительным фактором. Третья пьеса впервые заставляет нас усомниться в танце «Дели», когда Катя сообщает матери о том, что они с Андреем любят друг друга, и обвиняет в зависти к её успехам, которых её мать не добилась в жизни. В ответ та замечает, что танец Кати делает её счастливой за счёт несчастья индийских бедняков, как и её любовь приносит ей счастье за счёт несчастья жены и детей Андрея. Потом Катя разговаривает с подругой, а мать возвращается к ним, узнав, что через два месяца умрёт от рака. Близость смерти заставила её принять и танец, и роман своей дочери. Под занавес выясняется, что жена Андрея покончила с собой, но Катя говорит, что ничего не чувствует – как вдруг ей становится плохо с сердцем. В четвёртой пьесе медсестра сообщает Андрею о смерти Кати, он просит её остаться с ним и рассказывает о танце «Дели», который позволяет во всём увидеть красоту. Та возражает, что в Освенциме, где делали мыло из еврейских детей, нет никакой красоты, и после он делится своим чувством вины по этому поводу с пришедшей подругой. История пятая – о смерти Кати медсестра сообщает подруге, та просит её остаться. Медсестра много думает о смерти и хочет уехать в Индию, чтобы найти учителя, и расспрашивает свою собеседницу, как балетного критика, о танце «Дели». Читать рецензию дальше
[257x138]