Побывав у подножия смерти
И нащупав тропу под листвой,
Возвращаешься ты к круговерти -
Как в покой:
Тебе милыми кажутся лица
И знакомыми все города,
И становится не на что злиться -
Иногда))
Ты всё реже живёшь (в прежних смыслах),
А скорее - бываешь едва:
На осенний ковёр кто-то выстлал
Кружева.
Зимним утром особенно юнно:
Впереди беззаботья мираж,
Из нейлона натянуты струны
И пейзаж.
Уж не надо выстраивать планы.
Иль подсчитывать, сколько следов.
Ощущается поздно и рано
После до.
Грани разумного стёрлись.
Свет выедает глаза.
Нынче, куда бы ни дёрнись,
нету возврата назад:
в тот идиотикско-рыхлый
морок, сластящий слепя,
в день, когда совесть притихла,
в мир, заключённый в тебя.
Ясно теперь всё - до боли...
Что ж я с собой натворил?!
В страсти слепой алкоголе
душу свою погубил.
Грани разумного стёрлись.
Передо мною стоят
трое - куда бы ни дёрнись -
Кифа, Иуда - и я.
Смысл услышанных мною историй,
И увиденных мною событий,
И осознанных мною понятий,
Пережитых эмоций и драм,
Принесённых и счастья и горя
И участия в чьём-нибудь быте
(Даже если местами менять их),
Разных разностей, радостей, ран -
Если ими измерить, как в числах...
- То же, что и отсутствие смысла.
Д.
Хочется плакать - а нету слёз.
Вырвали сердца кусок - болит.
Я на руках тебя в жизнь принёс.
Столько пролил по тебе молитв.
Каждый твой локон мне так знаком.
Голос в ушах до сих пор звенит.
Слёзы теперь - это в горле ком.
Сердца кусок перелит в гранит.
Память в апреле больней звучит:
в снах укрываю тебя опять
пледом и долго сижу в ночи
и, уходя, поправляю прядь.
Много я знал и потерь и зла.
Ты же - единственный был маяк.
Только бы счастлива ты была.
Я так люблю тебя, дочь моя.
19.04.2022
Утро. В постели как будто на северном
Полюсе, так же в душе твоей, но
Нужно вставать по будильнику сверенно,
Нужно идти, улыбаться кинно:
Небу, причём обязательно серому,
Дочери, грустно глядящей в окно,
Матери, кем вы прилежно отксерены,
Даме с собачкой в зеркальном панно.
Счастье даётся ведь только усердному -
Ты своего нахлебалась со мной.
Будет и девочка милая с вербами
В ту же полночь возвращаться домой,
Будешь и ты так же жить её верами,
Те же советы давать прописно.
И наблюдать её той же растерянной
Даме с собачкой в зеркальном панно...
13.03.2022
На Землю выпал снег. Соломенное поле Ворсинками осоки Уткнулось в пух небес В обед - лет сто весне, Родившей зиму в сроки. Иду, давясь от боли, Я от себя к Тебе...
Деревня умерла. Раскатистое эхо Беззубый рот раззявит При медленной ходьбе. Собаки хриплый лай: Осталась без хозяев. Иду, давясь от смеха, Я от себя к Тебе...
Белеет тонкий лёд В следах ещё от мая. И кажется, что просто Вручиться небесам. Я ел бы дикий мёд, А вижу бисер вроссыпь. Иду и понимаю: Не я иду, Ты Сам.
11.11.20-21.09.21
А что ценнее - боль и слёзы,
пролитые давным-давно,
или в твоей метаморфозе
переродившееся "но"?
Я выбираю, разгребая,
в пыли ищу алмазный блеск.
Любая точка, запятая
твердит о том, что я исчез.
Но вот я, вот я,
нате, нате:
глотайте шпагу на излом.
Звучу в дешёвом Экспонате
когда-нибудь, нибудь-потом...
Когда дневник не интересен,
мы выключаем свой ночник.
На утренник нам столько песен
споёт вечерник, если вник.
28.06.21
От неизбывности испить,
принять, как дар из Божьей скани:
судеб, свивающихся в нить,
я наблюдаю распусканье.
Видны ворсинки всех примет
и пятна знаков всех - с изнанки.
Я в настоящее одет -
пряди же прошлое, Ананке.
А неизбежность - вплетена.
Задолго до. Намного раньше.
Пожалуй, выгрущу до дна
пустые мысли о реванше.
Смиряю юношества прыть,
любуюсь вышивкой на ткани:
от неизбывности испить,
принять, как дар из Божьей скани.
Ошхо Махо - Гора Счастья
(одно из названий Эльбруса)
Ни черта Земля не круглая!
Она шероховатая и угловатая.
И быть может мне не следовало
становиться на один из её углов;
и не нужно было испытывать страх,
балансируя на одном из её рёбер;
и можно было не забираться туда,
где надоблачный ветер
в рьяном танце о чём-то спорил с краем обрыва...
Где ты теперь,
мой ликующий первооткрыватель
надгорных мирозданий,
который было поселился
в моей душе?
Ты оставил меня
где-то на пустынной обочине,
где дорога уже не взбирается гордо,
а убегает
как можно быстрее,
как можно дальше от подножия гор
в осенние мёртвые степи.
Ты словно из открытого окна
ВЫБРОСИЛСЯ из моего сердца!
Но я ещё вернусь в эти предгорья!
Ещё дойду до самого неба!
Я ещё почувствую на своём лице
твою блаженную улыбку
там
на вершинах Счастья
ни черта не круглой –
угловатой Земли!
[700x456]
Вот буду я семейный! Буду я счастливый!
А кому я нужен – счастливый?!
Своей жене? Ну, разве ж ненадолго. Меня ведь счастливым на работу не выгонишь. Счастливый я на работу точно не пойду. Зачем на работе счастливые люди? Они ведь не работают, они ведь в облаках витают. Вот я и не пойду на работу счастливый. Я и дома неплохо в облаках повитаю.
Тогда-то жена моя и разозлится. Вначале станет голодной, а потом уж точно разозлится или, хуже того, заплачет. И тогда я тут же перестану быть счастливым. Вначале я почувствую себя виноватым, а потом уж точно перестану быть счастливым. И пойду я на работу, и как наработаю что-нибудь земное без всяких там облаков, и получу денег. Или пойду согну палку и сделаю из неё лук, и подстрелю какую-нибудь птичку, а то и вовсе выкопаю яму и завалю туда мамонта – вот сколько во мне будет злости от моей вины за собственное счастье.
В общем, даже жене своей я буду полезней несчастливым.
Несчастливый я всем нужен. В кого ни плюнь, попадёшь в несчастливого, а то и вовсе в несчастного. Да, и какой нормальный останется счастливым, даже если он им и был, если в него плюют?!
И даже счастливым я счастливый не нужен. Ну, какие же они счастливые, если я им нужен?!
Даже если я им буду бренчать на своей раздолбанной гитаре, даже если нарисую им самые несмешные карикатуры на свете, даже если напишу то, что пишу,
чем поэт несчастней, тем он нужнее несчастливым.
Счастливый поэт – это же смешно!
Так что, счастливый я никому не нужен.
Разве только маме…
Твоя сигарета
мне предстаёт
тленьем вулкана,
а дым - расставаньем.
Твои каблуки
рождают в кварталах
озябшее эхо.
И ещё аритмию.
Но мимо идёшь?
так иди! всё равно,
что в кудрях твоих
не пальцы мои,
а ветер играет...
Мной давно уж не движет
то щемящее чувство
скоро-
постижно
ушедшего детства,
и Любовь - это птица,
от которой осталась
прозрачная зыбкость
взмаха крыла...
Приходи же на берег
посмотреть как легко
волна океана
ушла из под ног
на поклон к горизонту,
предзнаменуя цунами,
- в это мгновенье
я останусь с тобою
и с МЕРТВЫМ ЗАТИШЬЕМ...
Жил-был царь.
И вся царская семья считала его жестоким,
а народ – справедливым.
И находилось царство то у самого коварного моря на свете!
И были у царя сыновья. Сыновья были уже взрослыми, все положенные науки изучили, все правила при дворе усвоили; настала пора и жениться.
И приводили они своих невест во дворец, и царь отказывал им всякий раз.
Собрались однажды царевичи, и пришли к своему отцу, и спрашивали, отчего он не даёт им своего благословения на женитьбу, чем его не устраивает выбор их невест?
И тогда сказал им царь, что не ему жить с их невестами и они вправе выбирать себе любую, но благословит он только ту пару из них, которая сможет вместе переплыть их море, а в доказательство привезёт что-нибудь с противоположного берега.
Собрали царевичи свои корабли. Взял первый из них свою невесту, и вышли они уже в открытое море, как начался шторм. Взмолилась невеста своему царевичу, чтобы повернули обратно и переждали в безопасной бухте. Но на развороте волна накренила корабль, и он затонул.
Невеста же второго царевича уговорила его, что для пущей надёжности лучше поплыть вдоль берега. И поплыл их корабль вдоль берега, ловко обходя рифы, но не все обошёл, налетел на один из них и затонул.
Невеста третьего царевича и вовсе отказалась с ним плыть. Тогда он решил добраться до другого берега, найти там себе невесту и вернуться вместе. Удивительны были края по другую сторону моря, и море там было не менее коварным, а горы боли ещё круче. Приняли там царевича, как очень отважного человека. Вскоре нашёл он среди тех людей себе невесту и взял курс обратно на родной берег. И преодолели они вместе все бури, шторм и рифы, и предстали перед царём.
Царь подозвал к себе невесту третьего из царевичей и спрашивал:
- Неужели ты не боялась отправиться через столь опасное море на чужой берег?
- Может и боялась, о великий царь! И берег этот мне был неизвестным, но сын Ваш так хорошо о нём рассказывал, что желание переплыть море вместе с ним и для меня оказалось сильнее всех возможных страхов.
- Но ведь вы могли легко погибнуть! Или на том берегу все девушки такие отчаянные? – снова спрашивал царь.
- Вряд ли наши девушки более отчаянные, чем где-либо, о великий царь! Но для одних женщин лучше и спокойней, если корабли их мужей всегда на якоре у причала. А для наших женщин нет ничего хуже, если их мужья не переплывут своих морей, не покорят своих гор, не дотянутся до своей звезды на небе – и в итоге останутся самыми несчастными рядом с ними. Да и может ли мужчина, не достигший ведомого только ему счастья, сделать и свою жену самой счастливой?
И тогда снова спрашивал царь:
- Так, наверное, ты очень полюбила моего сына, что решилась отправиться за ним?
И отвечала невестка:
- О, великий царь, это на том берегу я думала, что полюбила Вашего сына. А на этом теперь ЗНАЮ, что люблю!
И в народе считали, что им обоим просто повезло. А царь был мудр и благословил их женитьбу.
P.S.: Был и четвёртый сын у царя. Он также переплыл на другой берег, и вроде бы нашёл себе невесту, но возвращаться так и не решился. И никто не знает, женился ли он, удачно ли, но дошли слухи до царя, что третьим своим братом он восхищается, а первым двум завидует...
Когда не знали
как побеждать без войн,
и мир был писан на воде,
а воду ту испил до дна
томимый жаждой Рим,
математик и провидец Архимед
мастерил свои антиимперские машины.
Теперь же
кто разгадает тайну этих механизмов,
которые играли кораблями,
как мальчик коробком от спичек?
Быть может, тени древнегреческих развалин
помогут что-то объяснить?
Прислушался и различил
лишь плач о том, как пацифизм
их Сиракузы погубил.
А полусумасшедший древний ветер
просил меня о мести
за автора мифических машин…
Пытался спрятаться в тиши
среди расколотых колонн,
но вместе с ними о войне
невольно грезил…
---
я всегда иду от противного
как только увижу противного,
так от него и иду
---
встречают – по баблу
провожают – как только его не стало
---
Моё воображение намного богаче
моего опыта.
И слава богу! Слава Богу!
Когда ты спишь,
когда все дети мира спят,
когда щеночек в будке
титьку мамки ищет
и лошадь сонно фыркает
в конюшне,
себе я позволяю
тихонько ночью плакать
над тем безумьем,
какое днём я пережил,
с каким боролся, победил,
но как всегда
не до конца.
Когда спит мир,
когда спишь ты и видишь сны,
которых я не вижу,
будить не стану я -
отрадно мне,
когда ты не тревожна.
А я могу совсем чуть-чуть
поплакать.
О чём?
- тебе не нужно знать.
Пусть спят все дети мира,
и вся природа
и мир весь отдыхает.
Спокойной ночи,
я берегу тебя.
И сам прилягу скоро.
В одном супермагазине, что возле моего дома, есть одна продавщица, что в колбасном отделе. Так вот, она даже не понимает, что её вид выдаёт все её проблемы: в общем, не весело ей без мужика. Нет, она конечно бывает приветлива, но вероятно не с теми, кто помоложе. Стоит подойти такому, как я, за какой-нибудь злосчастной баварской сосиской, как она вся преисполняется смертной скукой. Вид такой, словно уже как 145 лет ей всё известно и неинтересно жить на этом свете. Ну и дура эта баба-ягодка! Я, ежели при желании, умею очень интересно выбирать те же сардельки, потому что мне они не нравятся и я над ними могу смешно так издеваться. А она… Ох, и кислая!.. А у меня-то трагедия – второй жесткач полетел со всей музыкой на нём – можно меня ведь и пожалеть. И спина у меня болит – можно ведь и помассажировать. Да и не такой уж я и молодой – у меня даже бородка имеется, эспаньольская! В общем, ничего она в мужиках не понимает. Так-то, милые мои…
Я тут спал на книжной полке
дневником забытым старым.
А проснувшийся, от скуки
юность вспоминал свою:
как пером в меня черкали
закорючки расписные…
И, забывшись, прямо с полки
вниз закладкой рухнул я.
Наслаждался я полётом
до того момента ровно,
когда шмякнулся надёжно
вроде как на книжный стол.
Огляделся: это ж надо -
сколько книжек здесь ненужных! -
а на них беспечным взором
глаз хозяйский почивал.
Почесав свой переплёт,
осенился неприятно:
нету больше никого,
кто бы мог меня забыть.
PS: глазик честно стырен тут