Только дома Настя познакомилась со всеми «приемными братьями». Старшей, Шире, было 18, Ренане 15, как и Насте. Шимону 14, следущему брату Натанэлю 9. И самая младшая, пятилетняя Талья, была просто очаровательна. Девочки быстро накрыли праздничный стол, Ави сказал благословение на вино и хлеб. Настя не могла понять – ведь шабат приходит раз в неделю. Разве им не надоело делать каждый раз одно и то же? Но лица всех семерых сияли неподдельной радостью, для них это был действительно праздник.
Она ни о чем не спрашивала их. Быть может, время вопросов еще придет. Но Мирьям расспрашивала про Наале, ее семью, дом, школу. То, чего Настя не понимала, переводили на английский. С грехом попалам объяснялись.
Вечером, лежа в спальне Ренаны и Ширы, где ее уложили на выдвинутую третью кровать, Настя думала о том, что такого света и тепла, как в этой семье, не встретишь в России. Там, к сожалению, есть суббота, но нет шабата.
Иерусалимское утро было светлым, пронизанным тем особенным отсветом, который давал розовато-белый камень. Настя напилась холодной, с непривычным, но приятным вкусом водой. «Это вкус времени, - подумалось ей.»
Она проспала утреннюю молитву, к некоторой своей досаде, причину которой так и не смогла понять.
- Не переживай, Настья, девушкам не обязательно все молится, - успокоила ее сонная Шира, запустив подушкой в Ренану. Та со смехом накрылась одеялом. Настя тоже включилась в игру, проигнорировав это режущее слух «Настья». Израильяне не умели смягчать согласные, что тут поделаешь. «Может, сменить имя?» - мелькнула шальная мысль.
Настя хотела посмотреть Старый город, но Мирьям отговорила ее.
- Это полтора час ходьбы, детка, а сейчас слишком жарко.
Третья трапеза началась на закате. Косые лучи солнца окрашивали белую праздничную скатерть в оранжево-багровый цвет. Насте стало грустно отчего-то. Как сквозь дымку она видела лица детей и взрослых.
- Мизмор ледавид, - полилась тихая, печальная песня. Даже не разбирая слов, Настя чувствовала, как музыка трогает ее. Одна строчка показалась ей боле понятной:
- ... ло иръа ра, ки ата имади.
«не увижу зла, потому что ты со мной» - перевела на русский. Попробовала фразу на вкус. Не увижу зла? Три тысячи лет бесконечные войны и разрушения, изгнания, Инквизиция, дым Треблинки. И все это не называется злом?
[надо пояснить, в чем была Настина ошибка. Слово «лиръот» обозначает как видеть, так и бояться. В будущем времени не увижу звучит как «ло эръэ», а не буду бояться как «ло эръа». Не зная этого, Настя неверно перевела эту фразу, которая по-настоящему означает: «Не убоюсь зла».]
Эта песня закончилась, началась другая. Настя не понимала ни слова, но плыла в ней, не отрываясь глядя на огромное багровое солнце. Ей казалось, что здесь, в Иерусалиме, бился пульс мира. Этот город ближе к истокам мироздания, этот город жив своей жизнью. Здесь солнце огромно, здесь воздух чище. История не умерла, она живет в камнях, в воде, и в старинных песнях. Настя пообещала себе вернуться в Иерусалим. Когда-нибудь она приедет сюда навсегда.
Ави прочел молитву, разделяющую шабат и остальную неделю. Зажег огонь, выпил вина. Натанэль и Талья радостно прыгали вокруг стола и пели песню про пророка Элиягу. Мирьям коснулась губами лба каждого из детей. Поцеловала и Настю, и та почувствовала, что в эту семью ей всегда будет легко приезжать.
- Приезжай к нам когда захочешь, дочка! – сказала ей на прощанье Мирьям. Настя только кивнула. Шимон и Ренана вызвались проводить ее.
- А вы рады, что выросли в религиозной семье? – вдруг спросила Настя довольно некорректный вопрос. Но ее приемые брат и сестра не удивились. Ренана пожала плечами:
- Мы не знаем другого мира. Не всегда легко соблюдять заповеди, но рамки не только огроничивают нас, но и поддерживают. Мне было бы страшно оказаться в мире без границ.